Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна

— Она яркая, она ни на кого не похожа, эта твоя… Нина. Но, Петя, есть такой сорт женщин…

— Сорт — это про помидоры.

— Хорошо, не лови меня на слове. Категория. Категория женщин. Женщина-проблема. Вот так бы я обозначил. Женщина, поминутно создающая проблемы себе, близким, чужим — постоянно! Понимаешь?

— Это не про нее.

— Это про нее. Она сама их решает, кстати. Она, судя по всему, замечательно справляется с собственными проблемами. Но уже через минуту после этого она создает новую. Она иначе не может.

— Ничего, — глухо возразил Петр. — Зато с ней не скучно.

— У тебя — дети! — Отец повысил голос. — «Не скучно»! На авантюры его потянуло на пятом десятке! У тебя сыновья. Ты один у них. Помни об этом!

— Я об этом никогда не забывал, — отчеканил Петр. — Ты знаешь. И я спешу. Прости.

Он вошел в свой магазин с черного хода. Продавщица Надя, по всей видимости караулившая Петра у дверей, схватила его за руку, потащила к главному бухгалтеру, Ефимычу, перепуганно треща:

— Петя, тут такое было! Директору звонили насчет тебя. А он и знать не знал, что ты у нас работаешь, ты же грузчик, тебя Ефимыч пристроил…

— Не части, — оборвал ее Петр. Он уже понял — хорошего мало. Выгонят. Да, но за что?

— Ой, Петя, что там был за разговор — неизвестно, но директор зама вызвал, орал: «Кто его взял? Кого вы берете?» Петя, кому ты так насолил-то? Крутым каким-то, да?

Петр смолчал, толкнул дверь в кабинетик главного бухгалтера. Петр был его протеже, Ефимыч, сосед Петра по лестничной площадке, пристроил его в магазин полгода назад.

Ефимыч, маленький лысый живчик, стоял посреди комнаты, вяло распекал за какие-то грехи дородную завотделом.

— Ты меня без ножа режешь! — завопил Ефимыч, увидев вошедшего Петра, прервав свою разборку на полуслове. — Ты че натворил-то? С кем ты там подрался? Ты че, хочешь, чтобы меня из-за тебя поперли отсюда?

— А в чем дело? — хмуро перебил его Петр. — Вы мне внятно объясните, в чем, собственно…

— Кто бы мне объяснил самому! Звоночек был. Круто на тебя наехали, заодно и на лавку нашу. Уж я не знаю, чего там, грозили они или как, и кто такие — не знаю, только директор потом вопил, трясся, жрал валерьяновый корень.

— Ладно, я понял, — сказал Петр и бросил угрюмый взгляд на старенький, перебинтованный изолентой телефонный аппарат главного бухгалтера.

— Ты, может, и понял, а я вот ничего понять не могу, Петя. И меня под нож подставил. Зам дознался, кто тебя на работу к нам присоветовал, полчаса на меня орал: «Ты кого берешь? Сам отсюда вылетишь пулей!» — Ефимыч, устав причитать, умолк, отдышался. — Короче, Петя, прости, но давай топай в кадры, забирай свою трудовую.

— Ладно, — кивнул Петр. — Я позвонить от тебя могу? Я быстро. Это срочно.

— Звони. — Ефимыч достал из кармана носовой платок, трубно высморкался. — Петр, ты зла на меня не держи, я же…

— Олег! — крикнул Петр в трубку как можно веселей. — Это Петр. Да. Да… Ты как там? Я тебе утром звонил, никто не… Спал? Вот это правильно. Я тоже сейчас на боковую… А?.. Слышно плохо… Ну да, далеко… Ты как? Не слышу! Ремень ищешь? Что? Я, думаешь, забрал? А-а… — Петр помолчал, слушая Олега. Коротко рассмеялся. — Ну, тогда я должен был бы стянуть у тебя еще и галстуки, шнурки и подтяжки. В качестве профилактики… — Петр запнулся, покосился на Ефимыча и завотделом. Черт с ними, они таких слов не знают. — …суицида. Не носишь галстуки? Правильно. Я тоже не ношу.

Ефимыч и его напарница взирали на Петра с недоумением. Мужику объявили о том, что он потерял работу, а он, вместо того чтобы умолять-просить-грозить, звонит какому-то Олегу, базарит с ним про галстуки-подтяжки… Странно. Ну, да он вообще с приветом, этот Солдатов.

— Ага. Ага! — кричал Петр. — Ладно. Ты тоже звони. А?.. Приеду. Чего ж не приехать?.. Звони. Пока. — Он положил трубку и направился к двери.

— Петь, ты на меня не серчай, — сказал Ефимыч ему в спину. — Ты меня пойми. Под самим земля горит! Я тебе зарплату на месяц вперед выпишу, слышишь?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Петр захлопнул за собой дверь, не оглянувшись.

Он поймал на себе осуждающий взгляд какой-то старушенции. Чего это она?.. А, понятно. Петра шатает из стороны в сторону. Старушенция решила — пьян.

Нет, я не пьян, божий одуванчик Я не пьян, хотя впору напиться. Я не пьян. Это меня от усталости ноги не держат.

Петр снова шел бульваром, мимо катка. Слепящее солнце, веселый галдеж… Завтра достанем с антресолей коньки, приведем их в порядок И Вовку возьмем, и старика вытащим — побродить, поглазеть, подышать морозным воздухом.

Работу всегда можно найти. Без работы Петр не останется.

Нина. Надо позвонить Нине. Если этот сукин сын Дима одурел до такой степени, что вышиб его, Петра, из лабаза, то что он сделал с женой? Позвонить. Не даст с ней поговорить — идти туда, стучать в двери…

Петр уже брел через свой двор к дому. Солнце било в глаза, воспаленные от бессонницы и напряжения.

— Погоди!

Вот он, скот. Выскочил из машины, стоящей неподалеку, и решительно направился к Петру. Прихрамывает. Повезло тебе, хромтылю, был бы не увечный — уж я бы тебе врезал! Петр остановился, угрюмо глядя на приближающегося Диму.

— Шеф, я нужен? — Еще один детина, помоложе, повыше, пошире Димы, выбрался из машины вслед за хозяином.

Дима сделал охраннику знак рукой — дескать, сиди в машине, не мешай. Подошел к Петру вплотную.

Они помолчали. Молча смотрели друг на друга — они были одного роста — глаза в глаза. Ледяная ненависть — это Дима. Спокойное жесткое упорство — Петр. Никто никому уступать не собирался.

— Где мой сын? — нарушил наконец молчание Дима. — Выведи его сюда. Быстро.

— Ты мне не приказывай. Ты как узнал мой адрес?

Нина адрес ему не давала, почему-то Петр был в этом уверен.

— Посетил твое заведение.

— Это я уже понял.

— Понятливый. Если от моей жены не отвяжешься — и вторую свою работенку потеряешь. Я там подрасспросил кой-кого. Побеседовал с трудовым коллективом, навел о тебе справки. Давай выводи мне парня по-быстрому.

— Мне его твоя жена доверила. Вот с ней я и буду разговаривать. Только с ней. — Вмазать бы ему сейчас, руки чешутся! Нельзя. Хромой. Нельзя, держи себя в узде, Солдатов. — Только с Ниной. А тебя я не знаю. И знать не хочу.

Петр открыл дверь подъезда.

— Нину ты больше не увидишь. Она тебя видеть не хочет, — процедил этот гад ему в спину. — Ты ей осточертел.

— Да? — Петр оглянулся. Переспросил с усмешкой: — Осточертел? Что ж ты тогда требуешь, чтобы я от нее отстал? Если она сама меня видеть не желает?

Дима отшвырнул свою роскошную трость в сторону, в грязный истоптанный снег. Схватил Петра за грудки и прорычал:

— Отстань от нее, ты! Я тебя убью, ты-ы… Я ее никому не отдам, ты понял? Понял?!

Дикая решимость безумца. Может и убить. Может. Способен.

Вон какие страсти бродят в этом сытом, холеном господине!

— Спал с ней? У вас было что-то, да? Было? Говори! — Теперь он жалок, уязвим, и глаза у него беспомощные, больные, страдальческие. — Отдай сына! Отстань от нее, ты!.. Я тебе кадык вырву, по стенке размажу…

Петр оттолкнул Диму от себя, но не рассчитал — слишком сильно толкнул. Дима качнулся, устоял на ногах, схватился за правое колено, скривившись от боли. Охранник мгновенно выскочил из машины:

— Шеф, я здесь!

— Владик, сгинь! — рявкнул Дима, растирая колено.

Петр смотрел на него со смешанным чувством гадливой жалости и злости. Поднял палку, протянул.

— У тебя было с ней? — прохрипел Дима. — Было?

Петр молча воткнул в снег Димину трость с шикарным набалдашником — лев, положивший голову на мощные широкие лапы. Так же молча вошел в подъезд и захлопнул за собой дверь.

Дверь в квартиру была заперта изнутри на цепочку. Петр позвонил.

— Папа, это я!

Старик долго и бестолково снимал цепочку с крючка. Руки его тряслись больше обычного.