Подземные ручьи (сборник) - Михаил Кузмин

Однажды вечером, среди беспечной игры, стал Флор, словно отуманенный тоскою или невидимым врагом схваченный. Сразу охрипнув, молвил: «Что это? откуда эта тьма? этот плен?» Лег на низкую постель, отвернувшись к стенке, молча вздыхая. Тихо вошла Горго, обняв его, не глядящего. Отстранил ее Флор, говоря: «Кто ты? не знаю тебя, не время: смотри, замок, загремев, пробудит спящего стража». Отступила, молча же, и немой снова вполз, как собака, поцеловав свесившуюся руку.

Часть 5

Ночь была душна для слуг, дремавших у входа во Флорову спальню. Один Лука оставался при господине, немой и преданный. Долгое время были слышны только шаги ходившего взад и вперед Эмилия. Под утро забылись слуги тонким сном, предрассветным. Вдруг воздух разрезан был воплем, не похожим на человеческий голос. Казалось, неземное что-то прокрикнуло: «Смерть!», будя раннее эхо.

Помедлив, слуги, стукнувшие в двери, впущены были в покои немым отроком с испуганным до неузнаваемости лицом. «Смерть, смерть!» — твердил он диким, не привыкшим произносить слова голосом. Даже не поразившись звуками немого, слуги ринулись к постели, где, закинув почерневшую голову, недвижимо лежал господин. Лука вернулся, будто к покинутому месту, к кровати Флора, где и склонился на пол, бесшумно и быстро сломившись.

За медиком и управителем быстро сходили, неся зловещую новость.

Немой твердил, не переставая: «Смерть», будто власть звука далась ему снова только для этого, одного этого слова.

Флор лежал, закинув почерневшее лицо и свесив безжизненную руку. Медик, осмотрев тело и за несомненную признав смерть, с удивлением показывал управителю узкий, темный и вздувшийся кровоподтек на шее умершего, объяснить который было ничем невозможно. Единственный свидетель смерти Флора Эмилия, немой Лука, преодолевая божественное косноязычие чудесного страха, дар слова ему вернувшего, говорил:

— Смерть! смерть! опять заключен… ходить, ходить: лег на постель, словно утомясь… ни слова мне не сказал; под утро захрипел, беспокоясь; бросился я к нему; взмахнув на меня глазами, завел их, хрипя. Боги! утро сверкнуло в окно красным. Флор не двигался, почернев…

Забыли Луку в печали и скорбных хлопотах.

Чуть свет, на другое утро пробрался босой и оборванный старик, прося видеть Флора, никому не знакомый. Управитель вышел, думая найти какое-либо объяснение смерти господина. Пришелец был упорен и прост на вид. Вокруг лаяли стаей собаки.

— Ты не знал, что господин Флор Эмилий скончался?

— Нет. Все равно. Я исполнял, что мне было приказано.

— Кем?

— Малхом.

— Кто он?

— Теперь — ушедший.

— Он умер?

— Вчера утром был повешен.

— Он знал господина?

— Нет. Он посылал ему, незнакомому, любовь и весть смерти. У вас заговорят немые.

— Говорят уже, — сказал подошедший Лука, склоняясь к грязной руке старика.

— Ты не взглянешь на усопшего?

— К чему? Он очень изменился в лице?

— Очень.

— Того тоже петля изменила. Большой знак имеет на шее…

— Тебе много нужно говорить?

— Нет, я ухожу.

— Я иду с тобой! — сказал Лука ласково незнакомцу. Солнце уже окрасило розой двор, и пронзительно вопли к небу пускали наемные женщины, обнажая исхудалые груди.

Тень Филлиды

Часть 1

Когда старый Нектанеб поднял глаза от закинутых сетей, привлеченный резким и одиноко разнесшимся в вечерней прохладе криком, он увидел небольшую лодку в столбе отраженного заходящего солнца и человека, делающего тщетные усилия выплыть. Подъехать, бросив сети, к месту, где виделся утопающий, броситься в воду и обратно в лодку, уже неся спасенного, — было делом немногих минут. Девушка была лишенною чувств и при сбежавшем с ее щек естественном румянце яснее выступала видимость искусственной окраски на ее худощавом длинноватом лице. Только когда старик положил ее бережно на циновки в своей лачуге, — ибо он был не более как бедный рыбак, — спасенная открыла глаза и вздохнула, будто пробужденная от глубокого сна, причем вместе с первыми признаками жизни вернулась и ее печаль, потому что обильные и неудержимые слезы потекли из ее светло-карих глаз, и она начала метаться, как в горячке, громко и горько сетуя на свою участь. Из ее бессвязных слов и восклицаний Нектанеб узнал, что она богатая наследница, сирота, отвергнутая каким-то бессердечным юношей и пытавшаяся в припадке отчаянья схоронить в речных струях свое горе. Узнал он также, что зовут ее — Филлидой. Впрочем, он мог догадаться об этом и без ее слов, ибо дом ее родителей, теперь уже умерших, находился невдалеке от берега реки, где стояли лодки для прогулок и других каких надобностей владельцев. Говоря, она плакала, обвивала его шею руками и прижималась к старому рыбаку, как младенец прижимается к своей кормилице, он же ее гладил по волосам, утешая как мог.

Часть 2

Утро и крепкий сон принесли успокоение, не приходившее с ласковыми словами. Более веселые мысли, более улыбчивые планы явились в голове нежной Филлиды. Она ясно рассказала Нектанебу, как пройти к дому жестокого Панкратия, как сочинить обманную повесть об ее будто бы состоявшейся уже смерти, наблюдая, чтоб передать ей, как изменится его прекрасное, всегда с налетом скуки, лицо, когда в доказательство своего рассказа он передаст записку, будто бы найденную в складках одежды утопленницы, и полосатое покрывало. Она хлопала в ладоши, написав прощальное письмо, и торопила старика, волнуясь и радуясь. Посланному пришлось пройти немало улиц, раньше чем он достиг небольшого, но благоустроенного загородного дома Панкратия. Молодой хозяин был занят игрою в мяч с высоким мальчиком в голубой легкой одежде, когда ввели к нему старого рыбака. Узнав, что письмо от Филлиды, чей сад спускается до реки, он спросил, не ломая печати и поправляя завитые темные локоны: «Сама госпожа тебя послала?»

— Нет, но ее желание было видеть это письмо в твоих руках.

— Рука — несомненно ее; посмотрим, что несет нам это милое послание.

Улыбка была еще на губах юноши, когда он начинал читать предсмертное письмо девушки, но постепенно лоб его хмурился, брови подымались, губы сжимались и голос его звучал тревожно и сурово, когда он спросил, спрятав письмо за одежду: «Это правда то, что написано в этом письме?»

— Я не знаю, что писала бедная госпожа, но вот что я видел собственными глазами, — и затем следовал искусно придуманный, наполовину, впрочем, правдивый рассказ о мнимой смерти Филлиды. Покрывало, известное Панкратию как несомненно принадлежавшее девушке, окончательно убедило его в верности печальной выдумки и, отпустив рыбака награжденным, он рассеянно принялся за игру в мяч с высоким мальчиком, которою он всегда занимался между ванною и обедом.

Филлида, притаившись за низкою дверью, долго ждала своего хозяина, смотря, как работали в огородах за рекой, пока солнце не начало склоняться и ласточки с криком носиться над землею, чуть не задевая крылом спокойной воды. Наконец она услышала звук камешков, катившихся из-под усталых ног старика, подымавшегося в гору.

Часть 3

Раз семь или восемь заставляла себе пересказывать отвергнутая Филлида подробности свидания с Панкратием. Она хотела знать и что он сказал вначале, и что он сказал потом, и как он был одет, и как он смотрел: был ли печален или равнодушен, бледен или цветущий видом, — и Нектанеб тщетно напрягал свою старую память, чтобы отвечать на торопливые и прерывистые расспросы девушки.

На следующее утро он сказал:

— Что ты думаешь, госпожа? тебе нужно возвращаться в дом, раз ты в числе живых.

— Домой? да ни за что на свете! тогда все узнают, что я — жива; ты забываешь, что я — покойница.

И Филлида громко засмеялась, живостью глаз и щек делая еще более смешными шутливые выдумки.

— Я останусь у тебя: днем, пока ты будешь ходить в город, я буду лежать между гряд, и меня не заметят среди спелых дынь, а вечером ты мне будешь рассказывать о том, что видел днем.

Наконец рыбак убедил молодую госпожу дать знать тайком старой кормилице, живущей на хуторе невдалеке от Александрии, рассказать ей все откровенно и дождаться там, что покажет время и судьба. Сам же он обещал ежедневно доносить о действиях Панкратия, имеющих какое-либо отношение к его возлюбленной.

— Как же я проеду туда?

— Я перевезу тебя сам в лодке.

— Через весь город? живою покойницею?

— Нет, ты будешь лежать на дне под тканью.

— Стражи примут тебя за вора и заберут.

— Сверху же я прикрою тебя рогожей.

Будучи круглой сиротой, Филлида могла легко скрывать свое исчезновение и мирно жить на хуторе у старой Манто, с утра до вечера гадая по цветам, полюбит ли ее далекий юноша, то обрывая лепестки один за другим, то хлопая листьями, сердясь на неблагоприятные, обратным же детски радуясь ответам. Так как волнение любви не лишало ее аппетита и скромный обед хутора не удовлетворял ее капризный от безделья вкус, то скоро тайна ее жизни сделалась известной еще и домоправительнице в городе, ежедневно посылавшей со старым рыбаком то сладкое печенье с имбирем, то дичь, искусно зажаренную, то пирожки с петушиными гребешками, то вареную в нежном меду душистую дыню.