Подземные ручьи (сборник) - Михаил Кузмин

Вы бы меня не узнали, милая тетя, так я изменилась за это время. Не всякому на долю выпадет такое несчастье. Но Бог сохранит всех на Него уповающих. Прощайте и пр., любящая Вас

Клара Вальмон.

15 июня 172…

Пишу Вам опять, милая тетя, думая, что Вы очень беспокоитесь нашими делами. После моего очищения жители стали искоренять и у себя остатки следов злого духа. Припомнили все работы, которые делал Жак Мобер (хотя лучше бы его звать чертом Вельзевулом): сапоги, полусапожки, туфли, ботфорты, и, сложивши все на площади у аббатства, сожгли их. Лишь старый часовщик Лимозиус отказался дать свои сапоги, говоря, что ему важнее прочные сапоги, чем глупое суеверие. Но, конечно, он был еврей и безбожник, не заботящийся о спасении бессмертной души. Прощайте, милая тетя, и пр.

Остаюсь любящая Вас Клара Вальмон.

Флор и разбойник

Часть 1

Всякий раз, что Флор Эмилий быстро достигал противоположной, из того же красного с блеском камня, стены, он так стремительно оборачивал обратно свое побледневшее лицо и столь звонкие, столь непохожие на обычную легкость его походки шаги, что старик раб и немой мальчик, сидевший на полу, вздрагивали каждый раз и взмахивали глазами, когда края голубой одежды господина задевали их слегка при оборотах.

Утомившись как бы от метаний, он выслал старика, покачав головой с закрытыми глазами в знак отказа выслушивать хозяйственные доклады. Мальчик, подползши к сидящему, поцеловал ему колено, смотря в глаза. Свистнув большого водолаза, они трое прошли в сад, где опять ходили друг за другом: господин, молчавший, большими шагами, немой мальчик семенил, поспешая, помахивая большой головою, ступал водолаз.

Успокоенный вторичной усталостью, Флор, войдя в дом, продолжал уже начатое послание:

«…тебе покажется ребячеством, что я готовлюсь тебе сказать, но эта малость лишает меня покоя и равновесия души, необходимых всем, кто дорожит достоинством человека. На днях я встретил простолюдина, никогда мною не виданного раньше, но столь знакомого взгляда, что, разделяй я учение Брахманов о метампсихозе, я подумал бы, что мы с ним встречались в предыдущей жизни. И страннее еще, что мысль об этой встрече, усилившись в моей голове, как бобы разбухают, положенные на ночь в воду, не дает мне покоя и я готов сам идти отыскивать этого человека, не решаясь доверяться другим, сам стыдясь своей слабости. Может быть, это зависит от несовершенного состояния моего здоровья: частые головокружения, бессонница, тоска и беспричинный страх не могут позволить считать его удовлетворительным. У встречного были необыкновенной светлости серые глаза при смуглой коже и темных волосах; ростом и сложением подобен мне. Привет Кальпурни, поцелуй детей, амфоры я послал в твой городской дом уже давно. Еще раз будь здоров».

Часть 2

Медик, помолчав, спросил: «С каким состоянием более всего сходно твое, господин?»

— Я не испытывал положение человека, заключенного в темницу, но я думаю, что мое состояние ближе всего подходит к этому случаю. С некоторых пор стеснены мои движения, сама воля кажется ограниченной; хочу идти — и не могу, хочу дышать — задыхаюсь; смутное беспокойство и тоска владеют мною.

Флор, устав будто говорить, умолк; побледневший снова начал:

— Может быть, на мое представление о темнице влияет сон, мною виденный перед болезнью.

— Ты имел сновиденье?

— Да, такое ясное, такое очевидное! И странно, оно продолжается как бы до сей поры, и при желании (уверен) я мог бы беспрерывно пребывать в нем, считая тебя, друг, призраком.

— Тебя не волнует его сказать мне?

— Нет, нет! — отвечал поспешно Эмилий, утирая капли пота, выступившего на бледном лбу. Начал, будто вспоминая, с усилием, прерывисто, голосом, то вдруг до крика доходящим, то падающим к шелестящему шепоту:

— Никому не говори, что ты услышишь… клянись… может быть, это — самая правда. Я не знаю… я убил — не думай… это — там, во сне. Бежал, долго брел, питаясь ягодами (помню: вишнями дикими), воруя хлеб, молоко из сосцов коров в поле, прямо. Ах, солнце жгло и пьянили болота! Войдя через гаванские ворота, я был задержан, как укравший нож. Высокий рыжий торговец (да, «Тит» его крикнули) меня держал, ослабевшего, растерявшегося; рыжая женщина громко смеялась, рыжая собака визжала между ногами, гвоздика валялась на мостовой, шли солдаты в меди… меня ударили… солнце палило. Потом мрак и душная прохлада. О, прохлада садов, светлых ключей, горного ветра, где ты?..

И Флор, обессилев, смолк и склонился. Медик, сказав: «Усни», вышел к управителю говорить о больном. Немой мальчик слушал, раскрыв жадно глаза и рот. К вечеру Флор позвал старую няньку. Сидя на корточках, старая, истощив сказки и детские воспоминания, говорила без связи о том, что видели ее дряхлые глаза и слышали глохнущие уши. Кутаясь в плащ, шамкала нянька:

— Сынок, на днях у гаванских ворот видела я убийцу: нож был у него в руках, но лик не был ужасен; светлы, ах, светлы были глаза у него, темные волосы, мальчик на вид. Зять мой, лавочник Тит, его задержал…

Флор закричал, схватив ее за руку:

— Не надо! не надо! уйди! Тит, говоришь? Тит, колдунья?

Мальчик испуганно вбежал на крики в покой.

Часть 3

Много дней прошло еще в этом борении, причем не раз говорил больной: «Я не могу больше: это — выше моих сил!» — и из побледневшего сделался каким-то почерневшим, снедаемый тайным недугом. Темными кругами окаймились глаза его, и голос выходил будто из пересохшего горла. Все ночи он не спал, мучая страхом немого отрока.

Однажды утром, встав до света, потребовал он шляпу и плащ, будто собираясь в путь. Старик удержался от вопроса, и лишь на взгляд его в ответ Флор промолвил:

— Ты будешь следовать за мною!

Походка господина была снова легка и свободна; на впавшие щеки алые розы вернул румянец. Повороты по улицам и площадям вели их далеко от дома, не давая отгадок рабу. Наконец он решился спросить, когда они стали, словно дойдя до цели:

— Ты войдешь сюда, господин?

— Да.

Флора голос беспечно зазвучал. Вошли в тюрьму. Так как Флора Эмилия знали богатым и знатным, то без труда, хоть и за плату, осмотреть, нет ли среди заточенных его, будто бы бежавшего недавно раба, допустили. Быстро, зорко обрыскал тюрьму до последнего подвала, словно известных раньше глаз взором искал. Задохнувшись, спросил:

— Здесь все заточенники? Больше нет?

— Больше нет, господин. Вчера один бежал…

— Бежал?.. Имя?..

— Малх.

— Малх? — будто прислушиваясь, повторил он. — Светлые глаза, смугл, черен волосом? — спрашивал радостный Флор.

— Да, ты прав, господин, — кивал головою тюремщик. Весел был, как никогда, выйдя из здания, Эмилий Флор, говорил как дитя, блестя глазами, не потерявшими темных кругов.

— Старый мой Мумм, смотри: было ли когда так ласково небо, так дружественны деревья и травы?! Мы пойдем в мои фермы пешком; я буду есть дикие вишни и пить молоко из коровьих сосцов прямо. Ласково дни протекут! Ты достанешь мне девушку, пахнущую травою, козой и слегка луком; мы не возьмем немого Луки в деревню. Ах, старый Мумм, не здоров ли я, как никогда? Облака — будто весною, будто весною!

Часть 4

С утра Флор радостно собирался в дорогу, покидая приветливый дом поместья, чтобы по узким и широким путям делать продолжительные прогулки. Найденная Горго была тиха, молчалива, покорна и проста, как телушка; смуглое тело свое отдавала легко и чисто; в доме ждала, напевая старинные песни.

Сам прибежавший, Лука-немой сопровождал везде господина, радуясь печальными глазами и усталым отроческим лицом. Молча следил, ни на минуту Флора не оставляя в его внезапно возвращенном веселье. Все бы ходить по горным дорогам, лежать на пестрой цветами траве, в голубую навзничь смотреть твердь без устали, петь простые сельские песни, заставляя немого дуть в двуствольную флейту! Тихим становищем белые, ярко-белые, слепительно белые стояли над рощей и рекой облака; ждали. Со следами молока на губах, небритый, с красным ртом, целовал Флор Горго, забыв городскую томность, запахом лука пренебрегая. Лука немой плакал в углу. День за днем, как за цветком цветок в венок сплетаясь, шли чередой.

Однажды вечером, среди беспечной игры, стал Флор, словно отуманенный тоскою или невидимым врагом схваченный. Сразу охрипнув, молвил: «Что это? откуда эта тьма? этот плен?» Лег на низкую постель, отвернувшись к стенке, молча вздыхая. Тихо вошла Горго, обняв его, не глядящего. Отстранил ее Флор, говоря: «Кто ты? не знаю тебя, не время: смотри, замок, загремев, пробудит спящего стража». Отступила, молча же, и немой снова вполз, как собака, поцеловав свесившуюся руку.

Часть 5

Ночь была душна для слуг, дремавших у входа во Флорову спальню. Один Лука оставался при господине, немой и преданный. Долгое время были слышны только шаги ходившего взад и вперед Эмилия. Под утро забылись слуги тонким сном, предрассветным. Вдруг воздух разрезан был воплем, не похожим на человеческий голос. Казалось, неземное что-то прокрикнуло: «Смерть!», будя раннее эхо.