Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов - Евгений Плужник

Однако вскоре это насмешливое удивление идеологически беспомощными претензиями будет гротескно деформировано в непризнание советской действительности и репрезентацию классовых интересов украинской буржуазии. Более того, июньский пленум ЦК КП (б) У в 1926 году укажет, что украинские литературные группы типа неоклассиков пытаются сориентировать экономику Украины на путь капиталистического развития, держать курс на связь с буржуазной Европой!

На стол выездной сессии военной коллегии Верховного Суда Союза ССР в 1936 году ляжет дело националистично-террористической группы профессора Миколы Зерова, в которую зачислили, кроме неоклассиков Миколы Зерова, Павла Филиповича и Михайла Драй-Хмары, также арестованного второй раз пожилого литературоведа, известного исследователя творчества Михайла Коцюбинского Анания Лебедя, молодого поэта Марка Вороного — сына крупного поэта Миколы Вороного, который выступал в литературе под псевдонимом Антиох, и неизвестного сотрудника исторического музея, который и дал первые показания о существовании «националистично-террористической группы».

Считалось, что повезло: не расстрел, что немилосердно фатально следовало за принадлежность к тайной контрреволюционной организации, а конкретнее — за подготовку террористических актов на представителей партии и правительства, за шпионаж, — а десять лет лагерей. Не повезло: ни один из них уже не вернулся на свободу. Хотя каждый, наверное, не терял надежды. Как Микола Зеров, который на Соловках продолжал переводить поэму Вергилия «Энеида», интересовался судьбой перевода «Бориса Годунова» Александра Пушкина…

Но и неоклассики были не первыми и не последними в этом жутком мартирологе украинской интеллигенции.

Был упрятан в лагеря без суда и следствия в начале мая 1933 года первый президент литературной организации ВАПЛИТЕ Михайло Яловой, который выступал в литературе под псевдонимом Юлиян Шпол, был 13 мая 1933 года собственноручный выстрел в висок организатора ВАПЛИТЕ, талантливого новеллиста и литературного критика, коммуниста Миколы Хвылевого.

«Эту тревожную атмосферу мы переживали очень неспокойно, — рассказывает Нина Петровна. — Хотя еще не было тогда арестов, творческая жизнь была разнообразной, богатой, интересной, но настороженность вселялась в душу. Михайлик особенно болезненно переживал то, что происходило тогда в Академии Наук, а шла тогда закулисная борьба за звания и должности — лезли в академики „номенклатурные единицы“, а тут еще удар по ваплитовцам. Услышал он об этом от своего друга — честного, скромного, более старшего по возрасту Михайла Могилянского. Как трагично сложилась его судьба! Сначала была расстреляна старшая дочь Лада, потом отправили в ссылку среднюю, за нею — сына Дмитра, а под конец и самого Михайла Михайловича. Вот, читайте запись в „Дневнике“ Михайла Драй-Хмары от 26 января 1928 года: „Заходил к Могилянскому. Услышал от него, что ВАПЛИТЕ или самоликвидировалась, или ее ликвидировали, Напрасно я подписался на ваплитовский журнал! Ну и времена, ну и времена! Чтоб никакой тебе оппозиции не было! Чтоб никто не смел не только печатать свободное слово, но даже думать свободно! Зачем же напрягать оголодавшие мозги, если есть готовая система размышлений и философствования? Открывай книжку Карла Маркса и читай, учись сколько влезет — дела хватит на всех!“

Хорошо, что во время обыска я этот „Дневник“ успела спрятать — был бы следственный материал для обвинения».

Нагромождались медленно, но неумолимо и последовательно, факты, которые свидетельствовали о неуклонной вульгарной идеологизации литературно-художественной жизни. Росло политическое недоверие к писателям старшего поколения, хотя еще вспоминались, правда, с идеологической предосторожностью имена и издавались произведения тех литераторов первых послереволюционных лет, которые преждевременно ушли из жизни.

Были расстреляны деникинской контрразведкой писатели-революционеры Василь Чумак и Гнат Михайличенко, погиб в Чернигове во время восстания против гетмана Павла Скоропадского, который призывал кайзеровские войска на Украину, молодой прозаик Андрей Заливчий, осужден к расстрелу в расцвете своего песенно-образного осмысления человека, природы и мира по приговору ЧК в 1921 году вроде как за принадлежность к подпольной контрреволюционной организации талантливый Григорий Чупринка.

Печатались в советской прессе и те литераторы, которые по тем или иным причинам оказались в эмиграции. Одни были втянуты в водоворот революционных событий 1917–1920 годов, другие остались на западно-украинских землях, отторгнутых от основного украинского материка. Среди них известный историк Михайло Грушевский, прозаик и драматург Владимир Виниченко, поэты Александр Олесь, Василь Бобинский, Микола Вороный, Галина Журба…

Призываются в ряды творцов «новой эры пролетарской поэзии» одаренные личности из числа рабочих, которым суждено было перевернуть новую страницу истории. И эта страница национальной культуры была высокохудожественной, жанрово разнообразной, мастерски «схваченной» с бурлящих волн Революции.

Художники отстаивают право на индивидуальное — в стиле, в форме самовыражения, а отсюда, как это полемически заострил в своих литературных памфлетах Микола Хвылевый, право украинской литературы и культуры на суверенность духовного взлета до уровня мировых культур. Его идея «азиатского ренессанса» — будущего неслыханного расцвета искусства порабощенных народов, возрождение национального искусства разбуженного революцией украинского народа, его призыв равняться на «психологическую Европу» («Европа — это опыт многих веков… Это — Европа грандиозной цивилизации, Европа — Гете, Дарвина, Байрона, Ньютона, Маркса и т. д. и т. п. Это та Европа, без которой не обойдутся первые фаланги азиатского ренессанса») не были какими-то спекулятивно выхваченными из многоцветного сплетения разных эстетических направлений и течений, которые так бурно клокотали в Европе в конце XIX — начале XX столетия, демагогическими транспарантами для засвидетельствования своей собственной художественной оригинальности. Это была продуманная, реалистически взвешенная на весах исторической судьбы национальной культуры акция духовного содержания, которая должна бы интенсифицировать движение украинской культуры в благоприятных условиях развития к европейской и мировой культурной семье, родить искусство «нового созерцания, нового мироощущения, новых сложных вибраций».

Были ли у Миколы Хвылевого, ваплитовцев и неоклассиков основания для такого решительного обобщения? Да, были! Уже революцией рожденными «Солнечными кларнетами» юный Павло Тычина создал музыкально-гармоническую, светоносную идею-образ возрождения и обновления человека и нации в их духовном единстве. Он явил окрыленному революционными оркестрами современнику новый поэтический образ мира как символ и синтез украинского поэтического образного мышления и европейского модернизма.

Серьезным аргументом в пользу страстного призыва Миколы Хвылевого и его единомышленников стряхнуть с себя псевдопышные одежды культурного эпигонства были переводы античных и европейских классиков, которые осуществляли неоклассики Максим Рыльский, Микола Зеров, Павло Филипович, Михайло Драй-Хмара. Прежде всего их силами создавалась на Украине мировая культурная школа: осуществлялось издание украинской литературной классики, готовились статьи и фундаментальные литературоведческие исследования, читались лекции, проводились научные семинары…

А какие споры бушевали вокруг футуристических звуко-образных и смысловых новаций Михайла Семенко и Гео Шкурупия! Вскоре их не станет, и на много лет будет изъята из духовной жизни Украины мастерски аллитерационная, парадоксально визуальная, острообразная поэзия, которая так эффектно передавала урбанистическую сиюминутность задорных и по-юношески агрессивных поэтов-футуристов. Кому мешало это искреннее словесное эпатирование, магия преобразований и перевоплощений слов и звуков, своеобразные парады словесных открытий и эффектные стыковки звуковых рядов?

Одновременно не отмежёвывалась тогда от пролетарской литературы и экзальтированная, наполненная стихийной радостью бытия и мелодическим эмоциональным удивлением, восхищением красотой природы и главным ее двигателем — любовью, поэзия чрезвычайно популярного Александра Олеся, который завершил свой жизненный путь в эмиграции. Народную славу создали ему песни и поэтические плачи периода революции 1905–1907 годов и февральской революции 1917 года. Александр Олесь сумел в них большим экспрессивным напряжением «переплавить» в болезненно-впечатлительной своей душе народные переживания и надежды и мощно, с настоящей эмоциональной исповедальностью отлить это в поэтических образах, символических ассоциациях и музыкальных ритмах. Даже в трагические десятилетия не забывалось его творчество, хотя 27 лет — с 1930 по 1957 год — стихи А. Олеся не издавались в нашей стране.