Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе - Виктор Иванович Козлов

остановился перед ней, не сумев определить правильного соотношения между объективными и субъективными факторами, из которых складывается этнос. По его словам, общностью можно называть и то, что представляют себе сами ее члены, и то, что объективно проявляется в их поведении. Но, во-первых, границы того и другого зачастую не совпадают; во-вторых, исходя из разных критериев, люди могут включать себя одновременно в несколько разных групп; в-третьих, общая идеология может быть присуща членам уже распавшейся общности[777].

Эти положения З. Наделя впоследствии получили подтверждение в работах других специалистов. Дж. Гуди, тщетно искавший у мотыжных земледельцев Северной Ганы племена и племенные названия, обнаружил там картину, отражавшую крайне слабую степень развития этнического самосознания. Как и в обществах, описанных З. Наделем, в Северной Гане и культура, и язык изменялись в пространстве плавно, постепенно. Более того, местное население селилось так, что невозможно было определить даже границы между поселками. Этому соответствовали и своеобразные особенности самосознания, не выработавшего каких-либо специальных племенных названий. Все называли друг друга с помощью всего лишь двух терминов: либо «ло», либо «дагаа». В любом случае название относилось сразу к нескольким этническим группам. Чем дальше на запад, тем более вероятно, что местное население назовет себя «ло», а восточное — «дагаа». Совершенно противоположная тенденция обнаруживается при движении на восток[778].

Работая на о. Тайвань, Ф. Бессак показал отсутствие полного совпадения между границами социального общения и социальной идентификации[779]. М. Мерман выявил связь четкого этнического самосознания у некоторых групп Северного Таиланда с их прежней государственной принадлежностью, т. е. с общностью, которая давно исчезла и сменилась другими общностями с другими границами[780]. Отмечая, что членом этноса является тот, кто признает это и ведет себя соответствующим образом, М. Мерман вместе с тем признал возможность смены этнической принадлежности, а также указал на разногласия членов одного и того же этноса в отношении своего самоназвания[781]. Рассматривая особенности этнического самосознания. Г. Доул подчеркнула, что в некоторых случаях люди, живущие на окраине, считают себя членами этноса, а те, кто живет в центре, не признают их за таковых, что общность, отраженная в самоназвании, не всегда совпадает с культурной общностью и что одно название иногда объединяет группы, которые этнографы считают разными племенами[782].

Таким образом, этническое самосознание, хотя и служит важным индикатором этнической общности, выглядит по-разному и в пространственной, и во временной перспективе. Следовательно, те или иные его особенности сами требуют объяснения. Путь к такому объяснению наметил еще З. Надель. Он указал, что членство в группе, которое предполагает какие-либо права и обязанности, непременно должно сознаваться. Однако группа не обязательно должна иметь название. Если ее единство достаточно четко выражено в совместной деятельности, кодах и статусах, потребности в особом названии может и не возникнуть. Однако в очень крупных группах (племя, народ, нация), по мнению З. Наделя, название имеет большое значение, так как за отсутствием такового единство становится малозаметным[783].

Эту плодотворную мысль попытался развить социолог У. Спротт, отметивший, что возникновение группового самосознания должно иметь материальную основу, а именно — общение и совместную деятельность[784]. У. Спротт обратил внимание на большое значение размеров групп и разделил их на «первичные» и «вторичные». В «первичных» группах преобладают прямые личные контакты между их членами, а во «вторичных» косвенные. В «первичных» группах их члены не только сознают свое членство, но и знают друг друга в лицо, тогда как единство членов «вторичных» групп требует применения каких-либо символических средств для своего выражения. Примером «вторичной» группы У. Спротт считал нацию[785].

Рассматривая этнографические данные с точки зрения этой концепции, можно считать мелкие общности охотников и собирателей «первичными» группами, а более крупные группы земледельцев и скотоводов — «вторичными». Тем самым становится понятным, почему у последних внешние символические показатели единства выражены зачастую отчетливее, чем у первых.

Иное до некоторой степени дополняющее приведенное выше объяснение существования этнического самосознания дает теория этнической стратификации. Корни ее опять-таки восходят к работам З. Наделя, указавшего на связь этнической идентификации со статусом, с местом человека в многоэтничном обществе. По его данным, завоеванное и присоединенное к нупе население постепенно начинало считать себя нуле, тем самым претендуя на соответствующие права, однако коренные нупе этих притязаний не признавали[786]. Теория этнической стратификации была детально разработана Т. Шибутани и К. Куаном, придерживавшимися той точки зрения, что в многоэтничной ситуации этническая принадлежность имеет престижное значение и определяет статус человека. Вследствие этой важной социальной роли этнической принадлежности растут этнические различия и этническая разобщенность, ибо и привилегированные и подчиненные этнические группы искусственно углубляют свои культурные различия и стремятся законсервировать и упрочить свой особый образ жизни[787]. «Этнические категории составляют важную основу для стратификации, — пишут эти авторы, — так как люди считают их естественными подразделениями человечества»[788].

В то же время, вопреки мнению некоторых специалистов, этническая стратификация не является единственной основой для формирования четкого этнического самосознания[789].

Раскрывая роль этноса и этнических категорий, многие авторы отмечают, что они помогают человеку ориентироваться в новой ситуации и определять свое место среди незнакомых людей. Они служат, таким образом, орудием познания и обусловливают поведение людей[790]. Каким образом это происходит, какие механизмы управляют этническим поведением человека?

Большую роль в этом ученые отводят представлениям людей о себе и своей культуре, а также о других этносах. Последнее находит выражение в этнических стереотипах. Как считают Т. Шибутани и К. Куан, главное значение для общения людей имеет не то, что они представляют собой на деле, а то, что они думают о своих сходствах и различиях[791].

Это, в частности, относится к языку, который, по мнению многих авторов, служит важнейшим критерием этноса. Значение языка в процессе консолидации этнических групп, действительно, велико. Однако оно коренится не столько в его генетических характеристиках, сколько в социолингвистических. Как показывают фактические материалы, для носителей этноса первостепенную важность имеют не объективные сходства или различия языков, которые в первую очередь учитываются этнографами и лингвистами, а те взаимоотношения, которые складываются между этносом и соседними иноязычными группами. Там, где ученые выделяют цепь близких диалектов, местное население может отрицать какие-либо лингвистические сходства вообще. А это, безусловно, влияет на его поведение и взаимоотношения с соседями. Следовательно, язык сам по себе еще не способен определить тот или иной облик этноса. Рассмотренное явление было обнаружено сравнительно недавно в связи с развитием нового направления в лингвистике — социолингвистики[792].

По мнению Д.