Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе - Виктор Иванович Козлов

отсутствующей, а в связи с тем, что она представляла собой «саморегулирующуюся систему». Цельность этой системе придавало действие некоторых пересекающих социальные границы отдельных общин механизмов (sodalities): возрастные классы, мужские союзы и т. д. М. Сэлинс называл племя не «политической» организацией, а «социально-культурно-этническим» единством[719]. Он писал: «Племя — это „нация“ в старом значении этого термина, т. е. группа людей общего происхождения с едиными обычаями, владеющая собственной нерасчлененной территорией и контролирующая ее»[720]. Остается неясным, что понимал М. Сэлинс под «социально-культурно-этническим» единством более раннего времени. Может быть, общину? Ведь он отмечал, что на ранней стадии эволюции община составляла целый организм, а на более поздней-лишь часть организма[721]. Большей четкостью в этом отношении отличались взгляды Э. Сэрвиса, который допускал для раннего периода наличие «диалектного племени — группы общин, до такой степени сходных по языку и культуре, что они обладали чувством общности. Но это — некорпоративная группа, не настоящее племя»[722]. Настоящее племя, по его мнению, отличалось от этого «механического скопления общин» более сложными, тесными и разветвленными связями[723].

Упомянутые выше специалисты несколько прояснили картину развития социально-потестарной организации, однако их работы не смогли упразднить противоречия, связанные с концепцией племени. По другому пути пошли исследователи, видевшие в племени, прежде всего, носителя культуры. Пожалуй, раньше других эту идею сформулировал К. Уисслер, подчеркнувший, что, несмотря на разную степень консолидации у разных народов, первобытное племя являлось универсальным носителем культуры. Атрибутами племени он считал особый язык, самоназвание, социально-потестарное и географическое единство, концепцию кровного родства и биологическое самовоспроизводство (иными словами, тождественность популяции — breeding unit. — В.Ш.)[724]. Особую жесткость концепции К. Уисслера придало его стремление во что бы то ни стало доказать совпадение, по крайней мере, в тенденции, культурной общности с единицами, выделяемыми по лингвистическим особенностям и соматическим признакам[725].

Вслед за К. Уисслером идею о преобладании у племени культурной функции взяли на вооружение представители кросс — культурной школы. Однако перед ними встала трудная задача выявления отдельных культурных комплексов, потребовавшая введения особых критериев. Один из лидеров кросс-культурной школы Дж. Мердок, пытаясь решить эту задачу, определил культуру как «все локальные культурные варианты, характерные для общин в пределах определенного географического района, внутри которого люди говорят на взаимопонимаемых языках и имеют весьма близкие формы хозяйства». Племя есть ни что иное, как социальное воплощение культуры, понимаемой в этом смысле[726].

Впрочем, такая формулировка, вряд ли, могла кого-нибудь удовлетворить. Дж. Суантон был, видимо, первым, кто обратил внимание на сложность вычленения племени на практике в связи с отсутствием жесткой связи между отдельными элементами, считающимися его непременными атрибутами. Он показал, что разные племена существенно различались по типу системы управления, что культура, язык и физические особенности их носителей зачастую не совпадали, что названия, известные для некоторых групп, не являлись самоназваниями, а их члены не ощущали своей общности[727].

Дальнейшую разработку проблема критериев племенной общности, иначе говоря, общности культурной или этнической (в его понимании. — В.Ш.) нашла в работах Р. Нэролла[728]. Этот автор продолжил линию, намеченную Дж. Суантоном, и отказался от возведения племени как культурной единицы в абсолют, допустив возможность и другого понимания концепции племени. Р. Нэролл согласился с тем, что выделяемые исследователями культурные общности являются абстракциями, так как само местное население может признавать совсем другие общности, а может и вообще не ощущать наличия каких-либо культурных образований. Равным образом, различные специалисты в зависимости от принятых критериев могут вычленять культурные единицы совершенно по-разному. И вместе с тем без этой абстракции кросс-культурные исследования обойтись не могут. Следовательно, и это направление в изучении первобытного этноса зашло практически в тупик, так как этнос является реальностью и уже в силу этого абстракцией быть не может.

Суть этой реальности, как показывает вышеприведенный обзор, долгое время ускользала от специалистов. Новые перспективы для решения этой проблемы наметились тогда, когда ученые попытались установить, какое значение этнос и этнические категории имеют для самих его носителей. Вопрос об этническом самосознании так или иначе затрагивался многими авторами. Одно время в науке безраздельно господствовала теория У. Самнера о «нашей группе» и «их группе». Эта теория без существенных изменений кочевала из одной работы в другую[729].

Этническое сознание и самосознание упоминалось в них мельком как второстепенный фактор, порой сопутствующий этносу, но не имеющий принципиального значения. Ситуация коренным образом изменилась в 30-е годы, когда исследования американских этнопсихологов, несмотря на все их пороки, привлекли внимание к проблеме этнического самосознания. В 1936 г. Р. Линтон писал, что простейшее племя представляет собой «группу общин, занимающих непрерывную территорию и имеющих чувство единства, коренящееся в многочисленных сходствах в культуре, частых дружеских контактах и определенной общности интересов. На этой основе может возникнуть более или менее развитая формальная племенная организация, но племенные группы могут существовать и без нее»[730]. И далее: «Что в действительности отличает племя от простого скопления общин, так это чувство единства у его членов и разграничения, которые они проводят между собой и нечленами (племени)». Главным для существования племени, по мнению Р. Линтона, являлись вовсе не общая территория, язык, культура, происхождение или централизованная система управления, а психологические факторы, самосознание его членов[731].

Вслед за Р. Линтоном Д. Мандельбаум подчеркивал, что наличие общей территории, сходного языка и единого образа жизни, служа необходимыми предпосылками для формирования племени, сами по себе не создают его автоматически. Племя возникает лишь при наличии всех этих предпосылок и порожденного ими чувства принадлежности к подобного рода общности. Централизованная система управления укрепляет чувство солидарности, но племя может существовать и без нее. Племенная культура сохраняется благодаря тому, что люди приобщаются к ней постепенно с детства[732].

У. Голдшмидт отводил чувству принадлежности к племени столь же высокую роль[733]. Отмечая важность племенного самосознания, М. Сэлинс попытался охарактеризовать некоторые его особенности. По его мнению, оно возникало, прежде всего, на основе культурной и языковой общности, которая в совокупности с определенными историческими факторами порождала представление об общности исторических судеб — важный компонент этнического сознания. Племенное чувство, развивалось на основе таких социальных связей между отдельными сегментами, которые создавались родством и свойством, возрастными классами, религиозными и военными обществами. При этом племенное чувство не всегда прочно цементировало единство общин: известны случаи ведения войн в союзе с чужаками против своих соплеменников[734].

Критика концепции племени.

Несмотря на некоторые различия в понимании концепции племени разными специалистами вплоть до середины XX в. в зарубежной науке бытовало