История Украины. Научно-популярные очерки - Коллектив авторов

Реальным воплощением такого симбиоза явился качественно новый тип школы — греко-славяно-латинской. Учебный проект, призванный реализовать сверхзадачу, сформулированную известным литератором, одним из организаторов Киевского братства Захарием Копыстенским: «А што ся римляне хвалят наукою тогосветною — чужим перьем хвалятся, в чужом плащу напинаются. Грецкою теды мудростью хвалятся. И мы россове, ели для наук в край немецкие удаємося не по латинский, але по грецкий розум удамося, где як свое власное находим от греков… повереное отбираем з росторопностью, еднак сметье отметуем, а зерно беремо, уголе зоставуемо, а золото выймуемо…»[186].

Первой школой такого типа в Украине стала Острожская академия, основание которой относят к 70-м гг. XVI в. Классическое же воплощение идея нашла в образе Киево-Могилянской академии. Школы, которая уже при своем появлении демонстрировала врожденную открытость и внутренне присущую диалогичность украинской культуры, готовность к интеллектуальному восприятию разных мнений даже в условиях сосуществования враждебных идеологий. Уже сам принцип построения Академии согласно модели высших иезуитских школ — в то время наиболее системного проводника европейского просвещения — свидетельствует об уникальной идеологической гибкости (поскольку именно иезуиты были в авангарде «латинизации» Украины с целью ее окатоличивания). Во времена наивысшего своего развития Киево-Могилянская академия представляет собой образец комплексного просвещения, включая в свой учебный цикл фактически две цивилизации — греческую и латинскую.

Украинские монахи и священники, преподавая западную философию, поэтику, физику на староукраинском, польском, латинском, греческом языках, воспитывали особый тип украинского интеллигента, идеологически толерантного и безбарьерного в культурном общении. Конфликтная политическая подоснова конфессионального антагонизма не становится преградой для интеллектуальной работы. Конфессиональная толерантность, которая проявляется на уровне интеллектуальной деятельности, становится одной из определяющих черт именно украинского православия.

Открытость украинской культуры способствовала формированию и особенных контактных зон этнического взаимодействия, и здесь в первую очередь следует говорить об украинско-российском взаимодействии. Епифаний Славинецкий, Арсений Сатановский, Симеон Полоцкий, Лазарь Баранович, Иннокентий Гизель, позже — Стефан Яворский, Феофан Прокопович, Феофилакт Лопати некий, а еще позже — Сильвестр Кулябка, Гедеон Вишневский, Иоанн Максимович, Илларион Лежайский, Михаил Антоновский, Яков Козельский, Григорий Козицкий, Василий Рубан, Ф. Туманский — это лишь незначительная часть тех воспитанников Киево-Могилянской академии, которые оставили заметный след в развитии идей Просвещения в российской истории и своей непосредственной просветительской работой в Москве и Санкт-Петербурге, и посредством воздействия своих печатных трудов.

Одними из первых и, безусловно, наиболее известными среди них были учителя и студенты Киевской академии Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский, приглашенные царем Алексеем Михайловичем в Москву еще в 1649 г. как люди, «божественного писания сведучи и эллинскому языку навычны, и с эллинского языка на словенскую речь перевести умеючи и латинскую речь достаточны знают, а нашему царскому величеству такие люди годны…»[187]. Славинецкий, который жил в Москве с 1649 по 1675 г., был назначен главным правщиком Печатного двора, и именно во время его службы царю значительно увеличилось количество переводных с латыни книг, причем книг светского содержания (из 114 названий только 37 были религиозного содержания).

Миграция украинских интеллектуалов в Москву начинается в середине XVII в., однако массовый характер приобретает во второй половине века. По подсчетам исследователей, уже в 1649–1652 гг. в Москве работало 32 киевских ученых, помимо тех 30, которые были приглашены в столицу еще в начале 1640-х гг.

Ведя разговор о персональном вкладе представителей российской элиты в процесс сближения украинской и русской культур, нужно особо отметить роль окольничего Алексея Михайловича князя Федора Михайловича Ртищева. Приглашая в царскую столицу в 1649 г. «учительных монахов» из Киева, окольничий указывал: «…и нас далече от пределов Киевских пребывающих Северских братий, жаждущих и учения благословенного пище алчющих восхоти накормити и напоити…»[188]. «Жажда учения» толкала Ртищева на открытие школы в Андреевском монастыре («близ пути из града Киева в царствующий град лежащего»). Там под руководством «учительных монахов с Киева» обучались греческой, польской и латинской грамоте, как дети, так и взрослые. А в 1649 г. была основана Патриаршая (Алексеевская или Чудовская) греко-латинская школа, которая наследовала — особенно в годы ректорства Е. Славинецкого — традиции Киевской академии. Именно деятельность воспитанников открытых Ртищевым школ и подготовила учреждение в 1687 г. Славяно-греко-латинской академии — школы переходного типа от средневековой схоластики к гуманизму Нового времени. Последняя, хотя и была призвана выполнять роль блюстителя православных канонов в духовной жизни российского общества, тем не менее воспитала целый ряд блестящих русских ученых — М. Ломоносова, П. Постникова, Л. Магницкого и других, оставивших глубокий след в истории российского просвещения XVIII в.

Говоря о мотивах миграции украинских интеллектуалов церковного круга из Украины в Москву, пожалуй, нужно вспомнить, прежде всего, слова выходца из белорусских земель, который, тем не менее, в Москве представлялся именно как «киевлянин», Симеона Полоцкого: «Видите мене, как я муж отраден, возрастом велик и умом изряден? Ума излишком, аж негде девати, — купи, кто хочет! Я рад продати»[189].

Но куда более важное значение, нежели личностный аспект проблемы, имеет ее глубинный смысл. И в этой связи трудно не согласиться с компетентным мнением известного ученого Ю. Шевелева, который классифицировал интеллектуальную миграцию из Украины в Россию как своеобразное идеологическое движение, стремление реализовать свой духовный потенциал в государстве более могущественном в военном и политическом отношении[190]. Причем проблема не сводилась к сугубо меркантильным мотивам. Переезд в Москву, помимо обеспечения благополучия и относительного спокойствия (по сравнению с Украиной эпохи Руины[191]), давал возможность практической реализации идей, которые в свое время беспокоили еще Мелетия Смотрицкого и его единомышленников. Именно они, всматриваясь в современный им православный мир — Slavia Orthodoxa, видели его почти повсеместно несвободным. Исключением оставалась только Московия, где православный мир был свободным, но — не был образован. И поэтому, перенося в Москву ученость, добытую во взаимодействии и противодействии с католическим миром, украинские ученые монахи, прежде всего, жаждали духовного и культурного возрождения Slavia Orthodoxa. Таким образом, протекция и материальная помощь православного царя, а также влиятельные должности были важными побуждающими мотивами. Но не менее важной была также цель созидания единого возрожденного православия, которое было бы способно ответить на вызовы католицизма и протестантизма.

Идеологическое обоснование тесного сотрудничества украинского духовенства с российским царем было дано в ряде трудов церковных авторов, где разрабатывалась концепция единства царской династии, православия и «словено-росского» народа. Наиболее концептуально совершенный вид, как известно, идея получила в «Синопсисе», подготовленном в Киеве духовным лицом (вероятнее всего, Иннокентием Гизелем) между 1670 и 1674 гг.

Разумеется, «культурная экспансия» украинцев встречала неоднородную оценку у россиян, что вполне объяснимо, учитывая острую идейную борьбу внутри самого российского общества по поводу направлений развития образования в России. В частности, широкую известность получили высказывания протопопа Аввакума в адрес воспитанников Киево-Могилянской академии, которых он называл не иначе как «отступниками», «еретиками», «римлянами». Аналогичные мотивы звучали и в письме патриарха Иерусалимского Досифея, отговаривавшего Петра І назначать Стефана Яворского на высокие посты на том основании, что украинцы и белорусы, поддерживая связи с «латинниками», «перенимают много их привычек и догм». А «московиты», наоборот, сохраняют неприкосновенной свою старую веру, «будучи людьми простыми и лишенными цикавости»[192].

Попытка «украинизации» московского православия частично провоцирует возникновение «раскола». Позже киевские теологи были вынуждены признать авторитет московских традиций, хотя на практике продолжали нести в Москву западную и украинскую иконографию, литературу, музыку и т. д. Все говорило о том, что они стремились объединить две традиции и создать по настоящему единый православный мир.