Конвейер смерти - Николай Прокудин

Сашка Калиновский выздоровел и мог уже более-менее ходить. Постепенно восстанавливалась речь, но еще были частичные провалы памяти. Он не всех узнавал. У Сашки вынули из головы все осколки, кроме одного, который так и остался торчать под черепной коробкой, почти касаясь мозга. Пошевелится кусочек металла, чиркнет по мозжечку – и ты парализованный инвалид.

Мы проводили Александра до самолета, и он улетел в Ташкент. Из Ташкента он должен был попасть в Москву, а дальше в Минск. Прямого рейса не было. Не долетел…

В Москве какой-то негодяй позарился на его багаж и бушлат. Ударили чем-то тяжелым по затылку. Выгребли из бумажника чеки, украли новенький японский магнитофон. Милиционеры подобрали Калиновского, лежащего на асфальте, подумали пьяный. По документам определили, что офицер. Спиртным не пахло. Глаза открыл, но не говорит. Только мычит и судорожно дергается. Попал он в итоге снова в госпиталь. Оттуда домой привезли уже недвижимым, на носилках…

…Отблагодарила Родина героя! Встретила ласковым приемом!

Ошуев расставался с полком. Банкет для штабных, построение всего личного состава, вынос Боевого Знамени части. Потом он вышел к нашему батальону и начал прощаться с офицерами:

– Товарищи офицеры! Ребята! Мужики! Вы уж простите меня за то, что я порой перегибал палку, свирепствовал, не давал вам житья. Мне было приятно с вами служить и воевать. Я горжусь нашей боевой совместной деятельностью. Вообще, не поминайте лихом. Если в чем виноват, извините. Не держите зла и обиды.

– Да мы все понимаем! – выкрикнул Стропилин.

– Ага, никаких обид! – гаркнул Афоня.

– Все нормально, товарищ подполковник! – воскликнул Мандресов.

– Султан Рустамович! Давайте сфотографируемся на память у обелиска! – предложил я, расчувствовавшись.

– Да, конечно, с удовольствием! – согласился Герой, мы гурьбой рванули к постаменту, где стояла БМП.

Но что особенно было удивительно, так это то, что Табеев, злейший его враг, шел в обнимку с Ошуевым и что-то говорил ему, словно просил прощения.

Уехали все, с кем я начинал. Вот и Мелещенко собрал чемоданы, найдя на пересыльном пункте себе сменщика на должность начальника клуба. Хитрец! Сваливает на два месяца раньше срока.

– Коля, а как же я? Мы приехали вместе, в один день, а теперь я брошен! – сказал я ему на прощание. – А как мне быть? Ведь ты единственный мой потенциальный донор! Микола, вернись в батальон, не уезжай!!!

– Перебьешься, ты – бессмертный. Сам же говоришь всем, шо гадание було тоби до девяноста семи лет воздух коптить. Вот живи и мучайся целый век! А кровь понадобится – сваришь на самогонном аппарате. Я так кумекаю: горилка или чистый спирт и наша первая группа крови, резус отрицательный, близки по составу. Я целых два года ее таким образом обновлял. По два стакана чистейшего самогона три раза в неделю. Кровь ажа бурлыть. Презентую проверенный метод! Ну все, прощувай и не журысь! – Микола хитро прищурился, разгладил недавно выращенные запорожские усы, обнял меня и отчалил.

Когда же мой черед?

Друзья уезжают один за другим. Проводили домой Острогина. Вечером накануне он пригласил меня, Шкурдюка и Афоню прощаться. Две бутылки коньяка, фрукты и боржоми. Минералка для Шкурдюка (последствия двух гепатитов выпивать не позволяли).

– Эх, мужики! Честное слово, не чаял вернуться живым с этой войны! Тьфу-тьфу-тьфу! – сплюнул Острогин суеверно через левое плечо. – Тороплюсь радоваться, ведь еще не улетел. Осталось доехать до аэродрома и улететь в Ташкент, будем надеяться: перелет пройдет нормально.

– Не боись, Серега! Все будет тип-топ! – успокоил его Афоня и шлепнул ротного по плечу. – Друзья, встретимся все в Союзе.

– Дай Бог! – вздохнул Серж. – А как служба тяжко начиналась! Черт меня дернул сюда приехать! Служил в Германии, как у Христа за пазухой! Пиво! Сосиски! Айсбан (тушеные ножки молодого поросенка)! Красивый маленький, тихий немецкий городок! Но совесть точила, и мучила мысль, что все мои друзья по училищу на войне! А я, как чмо, барствую в центре Европы. Получил от друга письмо из Гардеза. Он сообщал, что был ранен. Надрался я шнапса и написал спьяну рапорт в Афган. Такой же опус составил мой собутыльник Вася Петров. Утром являемся к командиру полка и приносим свои рапорта на подпись. Доложили. Василий – сын генерала из Генштаба. «Кэп» подписал бумагу, не читая, а затем вдруг поперхнулся и переспросил: «Василий, ты куда собрался?» – «В Афганистан»! – отвечает мой приятель.

Командир смял его листок и порвал на мелкие кусочки:

«Ты что, хочешь моей погибели? Чтобы меня с полка сняли? Иди отсюда!»

И выгнал моего дружка за дверь.

«А тебе чего, Острогин?» – спрашивает он, вытирая платочком вспотевшую лысину. «Тоже решил в Афган поехать», – отвечаю я. Он взял мой рапорт, поставил размашистую подпись и молча, без возражений вернул его. Вот это было более всего обидно. До глубины души! Выходит, меня, Острогина, не жалко! Катись на все четыре стороны! Ну, я и покатился вначале в отпуск, а затем в Ташкент. Приезжаю с предписанием в штаб округа, а моей фамилии в списке на замену для Афганистана нет. И личное дело почему-то еще не пришло. Кадровик разорался и выгнал из кабинета. Сказал, что загонит меня в какую-то Иолотань, пока не разберутся: откуда я взялся, проходимец! Ничего себе! Добровольца обозвали проходимцем. Стою в коридоре с предписанием, переживаю, потею. Обидно до слез! Тут полковник проходит, направленец на разведку: «Чего переживаешь, лейтенант?» Объясняю. Он мне: «В разведроту пойдешь?» А я хоть к черту на кулички был готов отправиться. Но в Кабуле назначение изменили. В разведке не служил – иди в пехоту, в восьмидесятый полк. А мне без разницы – что восьмидесятый, что восемьдесят первый, что мотострелковая бригада.

Мы прервали душевные излияния Сержа тостом за славный восьмидесятый полк. Он выпил и вновь продолжил свою повесть:

– Не успел я освоиться в полку, как началась Панджшерская операция. Из командиров в строю только ротный Ваня Кавун, я и прапорщик с гранатометного взвода. Остальные в госпиталях, отпусках и черт знает где отираются, замены ждут… Попал я в самое пекло – в штурмовой отряд для обеспечения движения армейской колонны. Впереди танк с тралом, затем еще тягач с «лопатой», грузовик с тротилом, далее мой взвод. Несколько километров прошли спокойно. Едем, а по сторонам лежат сгоревшие машины, бронетехника. Но, не доходя до Писгоранского Креста, попали в ловушку – тралом задели мину.

Подрыв! Часть дороги обрушилась, и техника остановилась. Внизу крутой обрыв, не развернуться. Тут же второй подрыв под колесами «Урала». Кабина и капот разлетелись в куски. К счастью для нас, взрывчатка в кузове не сдетонировала! Обоим солдатам ноги оторвало прямо по туловище. Те, кто был рядом, бросились вытаскивать их из-под остова кабины. А им и помощь не окажешь! Сосуды разорваны, кровь хлещет, и никак не перетянешь. Ужаснейшая картина! У меня сердце остановилось, глаза из орбит вылезли. Вокруг дикая суета: медики колдуют, солдаты кричат, офицеры по радиосвязи докладывают, машина дымит. Тягач съехал в сторону, разровнял площадку для вертолета. Ми-8 только начал зависать для посадки – и вдруг резко рванул вперед и взмыл в небо.

В этот пятачок бросили несколько гранат. По колонне забарабанили пули, осколки. Это духи из невидимых нами пещер открыли огонь. Там были замаскированы и ДШК, и безоткатки, и гранатометы.

«Крокодилы» сделали несколько залпов и улетели. Ми-8 тоже уцелел, задымил, но не рухнул. Я своим солдатам командую, чтоб головы под бронелисты фальшборта прятали от визжащих шальных осколков и рикошетов. У самого ни каски, ни бронежилета. Думаю, черт с ней с задницей, если по ней чиркнет, а вот башку жалко.

Присели, стреляем по склону, по пещерам, а толку нет. Духов очень много. На моей машине Ширков ехал, молодой наводчик, он растерялся совсем. Механик к нему в башню через отсек старшего стрелка перебрался, поднял пушку и открыл огонь. Минуты через три бородатые разозлились и гранатами прошили башню. Обоим пацанам ноги оторвало кумулятивной струей и вдобавок все тело иссекло осколками. В конце концов артиллерия пристрелялась и накрыла гору. Духи сделали свое черное дело и, видимо, по норам ушли – в глубь пещер. Позже огнеметами их оттуда выжигали. После «шмелей», думаю, никто не выжил.

– Помню эту кошмарную историю, – вступил я в разговор. – Приезжаю в роту, а погибших бойцов только что увезли на «Черном тюльпане».

– Никифор, ты видел лишь фото тех убитых, а у меня механик на руках умер! – воскликнул Острогин. – Последние слова бессвязно бормотал. Одно лишь я разобрал: «Надо, лейтенант, к солдатам человечнее подходить, мы тоже люди». Честно говоря, я к своему взводу подошел с мерками образцового полка, расквартированного в Германии, сразу как прибыл. Орал, гонял, строевые занятия, физподготовка. А бойцы – уставшие, измученные после рейда. Одному за пререкания по башке настучал. Они обиделись. Видишь, даже в последних словах перед смертью была обида на меня.