Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё - Пер Валё

чувствовалось, что это опытный оратор. Сидевшие за столом молча слушали его, и лишь один из них курил.

Через открытые окна слышались шум проносившихся мимо автомобилей и гудки маневровых паровозов с крупной сортировочной станции по ту сторону канала; в порту коротко и резко гудел копенгагенский пароход, где-то близко, на набережной, хихикала девчонка.

Вот такой была обстановка в ту среду, вечером, примерно в половине девятого. Приходится говорить «примерно», ибо никому не удалось установить точное время случившегося. С другой стороны, о том, что случилось, рассказать было довольно легко.

В гостиницу вошел какой-то человек, бросил взгляд на иностранцев, рассчитывавшихся с портье, свернул направо, прошел через узкий длинный вестибюль и двинулся по ресторану спокойно и уверенно, не очень быстрыми шагами. В нем не было ничего особенного, привлекающего к нему внимание, на него никто не смотрел, да и сам он тоже не оглядывался по сторонам.

Он прошел мимо электроорга`на и рояля, миновал столик официанта, заставленный блестящей, как зеркало, посудой, и ряд колонн, поддерживающих потолок ресторана. Так же спокойно и уверенно он направился к столу, за которым сидела компания. Говоривший стоял спиной к нему. Не доходя примерно шагов пяти до стола, человек сунул правую руку за пазуху, и одна из сидевших за столом женщин удивленно посмотрела на него; оратор повернул голову, чтобы узнать, что же привлекло ее внимание. Бросив безразличный взгляд на подошедшего, он, не прерывая своей речи, снова повернулся к столу, и в ту же секунду пришелец вынул из-за пазухи предмет серо-стального цвета с длинным стволом, тщательно прицелился и выстрелил в голову говорившего. Звук выстрела никого не напугал, он скорее был похож на мирный шлепок духового ружья в тире.

Пуля попала в левое ухо, и оратор упал ничком на стол, угодив щекой в картофельное пюре, изысканно уложенное вокруг тушеной рыбы а-ля Франц Суэл[54].

Стрелявший убрал оружие, подошел к ближайшему открытому окну, шагнул через подоконник в цветочный ящик, спрыгнул на тротуар и исчез.

Человек лет пятидесяти, сидевший за несколько столиков от компании, так и застыл, поднеся стакан виски ко рту. Перед ним лежала раскрытая книга; незадолго до этого он делал вид, что читает ее.

Тот, в кого стреляли, был еще жив.

Он пошевельнулся и сказал:

– Ой, больно.

Мертвые обычно не жалуются. Кроме того, совсем не было видно крови.

II

Пер Монссон сидел в своей холостяцкой квартире на Регементсгатан и говорил по телефону. Инспектор уголовной полиции Мальмё хоть и был женат, пять дней в неделю жил как холостяк. Только субботу и воскресенье он проводил с женой; этот порядок они установили лет десять назад, и до сих пор он устраивал их обоих.

Прижав трубку плечом к уху, он смешивал свой любимый грипенбергер[55]. Жена ходила в кино и теперь пересказывала ему содержание «Унесенных ветром». Это требовало времени, но Монссон терпеливо слушал, ибо собирался отменить ее визит на выходные дни под тем предлогом, что будет занят на работе. Что было ложью.

Часы показывали двадцать минут девятого.

Монссон весь взмок, несмотря на то что сидел в одной майке и шортах. Перед тем как подойти к телефону, он закрыл дверь на балкон, чтобы не мешал шум улицы, и, хотя вечернее солнце давно уже скрылось за крышами домов, в комнате было очень жарко.

Он помешивал свой коктейль вилкой, которую, стыдно сказать, утащил или случайно прихватил с собой в ресторане под названием «Полковник»[56]. «Можно ли случайно унести вилку?» – подумал Монссон и сказал:

– Да, да, понимаю. Это, значит, Лесли Говард… Ах нет? Кларк Гейбл?[57] А-а…

Минут через пять жена добралась до конца, Монссон подсунул ей свою нехитрую выдумку и повесил трубку.

Телефон зазвонил. Монссон подошел не сразу. Сегодня он свое уже отработал, и с него хватит. Медленно выпил коктейль и, разглядывая темнеющее вечернее небо, снял трубку.

– Слушаю.

– Привет. Это Нильссон. Ну и долго же ты разговаривал. Я уже полчаса пытаюсь к тебе пробиться.

Нильссон был криминальным ассистентом и в этот вечер дежурил в полицейском участке на Давидсхальсторг.

– Ну, – вздохнул Монссон. – Что еще там стряслось?

– В «Савое»[58] стреляли в одного из посетителей ресторана. Боюсь, тебе придется туда подъехать.

Монссон приложил пустой, но еще холодный стакан ко лбу и, покатывая его ладонью, спросил:

– Он жив?

– Не знаю, – сказал Нильссон.

– А ты не можешь послать туда Скакке?

– У него выходной. Его не поймать никак. Баклунд сейчас там, но ты ведь знаешь…

– Баклунд? О’кей, тогда я сейчас же еду.

Он набрал номер вызова такси, положил трубку на стол и стал одеваться, слушая, как записанный на пленку голос механически повторяет «ждите… ждите…», пока наконец не отозвалась дежурная.

Перед гостиницей «Савой» вкривь и вкось стояло несколько автомобилей с надписью «Полиция», два полицейских сдерживали любопытных прохожих, толпившихся у входа.

Наблюдая за этой сценой, Монссон расплатился с шофером, сунул квитанцию в карман; ему показалось, что один из полицейских действует совсем уж бесцеремонно, и он с грустью подумал, что скоро у полицейских Мальмё будет такая же скверная репутация, как и у стокгольмских коллег. Монссон тем не менее ничего не сказал и, кивнув полицейским, прошел мимо них в вестибюль. Теперь здесь было шумно, служащие гостиницы, собравшиеся отовсюду, казалось, пытались перекричать друг друга; здесь