В тени алтарей - Винцас Миколайтис-Путинас

Васарис окинул быстрым взглядом баронессу и улыбнулся.

— Сам я согласен навеки остаться прахом, но по отношению к вам — нет. Я хочу, чтобы вы воскресли из мертвых. Красота должна быть вечной, так же, как душа.

— О-о, — весело протянула баронесса, — да вы становитесь галантным. Тем не менее, mon ami, если вы любите красоту, советую вам не дожидаться вечной жизни, а воспользоваться скоропреходящей.

Она с улыбкой глядела на ксендза, а он, опустив глаза, перелистывал журнал и ничего не отвечал. Баронесса не унималась.

— Так или иначе, признайтесь, что красота доставляет наслаждение даже в загробной жизни. Вы когда-нибудь задумывались о том, как много значит наслаждение в земной жизни? По-моему, наслаждение — это один из самых могущественных факторов, управляющих всеми нашими поступками. Религия, и та связана с наслаждениями. Вам, ксендзу, будет интересно услышать это. Я, например, верую и выполняю почти все религиозные обряды прежде всего потому, что мне это приятно, доставляет удовольствие. И таких, как я — миллионы.

— Сударыня, религия налагает на нас и неприятные обязанности. Скажем, исповедь…

— Вы находите, что ходить к исповеди так неприятно? Я бы этого не сказала. Конечно, надо, чтобы ксендз был человек интеллигентный, чтобы от него не пахло плохо. Исповедаться в своих грехах — это значит еще раз пережить их. А я совершаю только приятные грехи. Кроме того, показаться во всей наготе, — разумеется, в духовной наготе перед интеллигентным исповедником, — да это очень утонченное наслаждение! Я когда-нибудь приду с исповедью и к вам.

Васарис испуганно поглядел на баронессу, стараясь угадать, говорит ли она серьезно или шутит. Он сделал вид, что не обратил внимания на ее последние слова, и сказал:

— А я думаю, сударыня, что в жизни самый могущественный и действенный фактор — это чувство долга. Только чувство долга, а не стремление к наслаждению может толкнуть человека на героический поступок.

— Mon ami, среди нас так мало героев, что оставим их в покое. Не будем принимать во внимание и чувство долга. Мы выполняем его с брюзжанием или из боязни еще больших неприятностей, и ценность таких поступков весьма невелика, потому что в них проявляется наша рабская природа. Все остальные человеческие поступки объясняются явной или тайной жаждой наслаждений. А вывод отсюда таков: будем расширять круг наслаждений, разнообразить, их, будем более восприимчивыми к ним — тем самым мы станем богаче, деятельнее, а значит, и совершеннее.

— В вашей теории, сударыня, нет законченности, и она опасна: ведь наслаждение наслаждению рознь.

Баронесса нетерпеливо замахала руками.

— Довольно, друг мой. Не станем вдаваться в схоластические разграничения и казуистику. Все прочее разумеется само собой. Будьте добры, подайте мне вон ту книгу. Да, эту. Что-то еще я хотела вам сказать… Ах, да: люди, ксендз, эгоисты и лакомки, особенно в своей внутренней жизни, потому что здесь мы свободны и никому не причиняем зла. Поэтому и религия, если она не доставляет приятных переживаний или доставляет их редко, чаще всего упраздняется. То же самое с другими обязанностями. Так уж действует жизненный инстинкт, что мы бессознательно уклоняемся от неприятного и тянемся к наслаждениям, как цветок к солнцу.

При этих словах Васариса кольнуло в сердце, так как он сам не раз убеждался, что обязанности ксендза не доставляют ему никакого удовлетворения. Что же, и он будет уклоняться от них?

Тем временем ящик был опорожнен, и все книги разложены. Баронесса стряхнула с пеньюара пыль и весело сказала:

— Ну, на сегодня работа в библиотеке окончена. Теперь пожалуйте ко мне, я вам покажу несколько книг. Если они не понравятся, выберите другие.

Они поднялись на второй этаж, хозяйка отворила дверь своего будуара, и оба вошли туда. Такой уютной комнаты Васарис еще никогда не видел, хотя с первого взгляда не разглядел подробностей ее убранства.

Это была комната изнеженной барыни: здесь пахло духами и дорогими сигаретами, были пушистые ковры, мягкая мебель, зеркала, гардины и множество предметов, назначения которых ксендз даже не знал. Хозяйка усадила его в мягкое кресло, сама села напротив и взяла с соседней полки книгу.

— Вы любите стихи? Да? Вот и чудесно. А Тетмайер вам нравится?

Тетмайера Васарис знал только по имени и со стыдом признался в этом.

— Ничего удивительного, — стала оправдывать его баронесса. — Его поэзия не для семинаристов. Тем не менее, согласитесь, что это прекрасно.

Откинувшись на спинку кресла, она начала читать, отбивая такт ногой, обутой в шелковую туфельку:

О ты, величайшая сила, ты все покоряешь, любовь!Жизнь — это жажда, и ты всякой жажды сильнее,подобная жажде жизни…Прелесть, волшебство природы,вам ли сравниться с волшебством любви?..Что лепестки алой розыв сравнении с губами любимой!Что неба сапфиры, лазурь океанав сравнении с глазами любимой!

Она читала этот гимн любви, гимн женской красоте, — такой смутный и такой выразительный в то же время, что ксендзу неловко стало слушать дальнейшие, все более смелые сравнения и параллели. К тому же он чувствовал себя среди этой роскоши словно в ловушке. Он стеснялся не только баронессы и ее чтения, не только самого себя, но и этой комнаты и пышной обстановки. Баронесса скоро заметила его смущение и, кончив читать, улыбнулась.

— Вижу, что вы впервые попали в комнату женщины. Пожалуйста, чувствуйте себя, как дома. Пастырь душ не должен стесняться никакой обстановки.

Он почувствовал в ее словах насмешку. Он увидел, что баронесса считает его дурным «пастырем душ», и решил объясниться. Он не хотел мириться с тем, что эта женщина считает его недоросшим до серьезной пастырской деятельности или легкомысленным человеком, сразу поддавшимся чарам красавицы. К нему вернулась первоначальная смелость, и он сказал, глядя прямо в лицо баронессе:

— Вы вправе, сударыня, называть меня неудачным пастырем душ, — быть может, вы не ошибаетесь. Иначе бы я не сидел здесь и не слушал любовных стихов. Поэтому мне хочется оправдаться перед вами.

— Но я вас ни в чем не упрекаю, ксендз, — удивилась баронесса. — Вы еще так молоды, что было бы несправедливым требовать от вас пастырской квалификации. Пожалуйста, не принимайте всерьез моих слов. Я люблю шутить.

Однако самолюбие молодого ксендза было задето. Да и не одно самолюбие, но и совесть. Он был не только скромен, но и горд. Ему хотелось, чтобы баронесса составила о нем правильное представление. А может быть, он надеялся услышать от нее слова, которые бы успокоили его и оправдали в собственных глазах.

— Нет, сударыня, моя внутренняя жизнь идет не совсем гладко. Меня очень тревожит начало моего пастырского пути. Я недавно познакомился с вами, но чувствую к вам большое доверие. Я хочу, чтобы вы поняли, почему и как я стал ксендзом.

Баронесса поудобнее расположилась в кресле, закурила, а Васарис начал рассказывать, почему он поступил в семинарию, как начал писать стихи и какие испытал сомнения по поводу своего жизненного призвания.

Вспоминая после эту сцену, Васарис сам себе удивлялся: откуда у него взялась решимость так безоглядно открыть свое сердце и душу перед этой малознакомой барыней, аристократкой. Он подумал, что это сказалась его лирическая, поэтическая натура, как только красивая женщина разбудила его воображение и доверие и коснулась больного места в его сердце.

Баронесса слушала внимательно, кое-когда прерывая его замечаниями или вопросами. Затем, стараясь повернуть разговор на более легкие темы, весело сказала:

— Я-то собиралась идти к вам с исповедью, и вдруг мы обменялись ролями. Ну, cher ami, я ведь не очень строгий исповедник. Вот закурите папиросу и ответьте мне на один вопрос. Вообразите себе, что вы состоятельный человек, не знающий материальных затруднений, и можете ехать, куда хотите, делать, что вам заблагорассудится, — решились бы вы тогда отречься от сана или нет?

— Нет, сударыня! Никогда, никогда! — воскликнул Васарис и от волнения даже вскочил с кресла.

Баронесса покачала головой.

— Хорошо, запомним это. Грехи ваши велики, но я даю вам отпущение вместе с одним советом: если хотите выполнить то, что сейчас сказали, то идите и живите веселее. Руководствуйтесь законом погони за наслаждениями. Иначе не выполните.

— Вы, госпожа баронесса, позволяете себе вышучивать все на свете, — печально сказал Васарис.

— Это самая лучшая черта в моем характере. Но сейчас я говорила серьезно.

Было уже время обеда. Васарис взял связку книг, даже не взглянув на нее, и простился с баронессой.

— Я очень довольна нынешним утром, — сказала она, провожая гостя. — Приходите почаще. Надеюсь, теперь вы поняли, что исповедь может доставить своеобразное удовольствие. То, что вы рассказали мне, можно было рассказать и на исповеди. От своего духовника вы, конечно, услыхали бы иные поучения, но я убеждена, что в моих больше смысла. Прошу не забывать этого. Так до свидания.