В тени алтарей - Винцас Миколайтис-Путинас

После этого Васарис несколько дней ходил сосредоточенный, угрюмый и подавленный.

Он рано вставал, отбывал наедине медитацию, читал полагающийся раздел бревиария, затем шел в костел, до обедни исповедовал, заставляя себя терпеливо поучать кающихся, а это были по большей части богомолки, которые без конца рассказывали одни и те же грехи. Тошно ему было от вечных жалоб, нытья, шмыганья носом и дурного запаха. Его раздражала чувствительность прихожанок, которые в ответ на его вопросы и замечания, разражались громким плачем. Не раз, выйдя из терпения, он готов был стукнуть кулаком, затопать ногами, но тут же овладевал собой и произносил утешительные фразы. За это богомолки обожали Васариса и ходили к нему даже из чужих приходов.

А когда он, измученный, возвращался в ризницу, настоятель и ксендз Стрипайтис встречали его насмешливыми взглядами, и он понимал, что старшие собратья считают его унылым педантом или просто дурачком. Васарис упорно отмалчивался и продолжал накапливать в себе горечь и недовольство. Он осудил себя за знакомство с баронессой — этот последний, едва забрезживший просвет в его жизни. Он решил не ходить в имение и не брать обещанных ему книг.

«Зачем мне эти книги? — думал он. — Судя по словам баронессы, среди них не найдется ничего пригодного для духовного лица. Наоборот, в них полным-полно мыслей и образов, отравленных мирской суетой».

И Васарис вспомнил все слышанные в семинарии предостережения против чтения дурных и опасных книг. Однако ему больно было отказываться и от этого знакомства и от книг. Опять он почувствовал себя отверженным и обиженным, обреченным всю жизнь перелистывать страницы бревиария и проникнутых суровой моралью трактатов. Назначенная баронессой неделя миновала, а он не шел в усадьбу.

Следующие дни тянулись однообразно, скучно, вечера становились длиннее, и Васарис не знал, за что взяться и как убить свободное время. Скоро он начал раскаиваться, что упустил прекрасный случай и не воспользовался библиотекой Райнакисов, но в усадьбу идти не решился, тем паче, что баронесса должна была уехать.

Но вот однажды после обеда к нему в комнату прошмыгнула бойкая горничная из усадьбы, вручила ему письмо и, стрельнув глазами, убежала. Он разорвал конверт. Нежный аромат разлился по его келье, и Васарис сразу узнал духи; их запах он вдыхал вместе с дымом папирос баронессы.

«Напоминаю вам, — писала она, — что книги, о которых мы с вами говорили, ждут вас. Сейчас я от нечего делать привожу в порядок библиотеку и кое-что отложила для вас. Но еще лучше, если вы сами отберете что-нибудь по своему вкусу. Завтра и послезавтра буду ждать вас до двенадцати в своей библиотеке. Ю. Р.»

Он спрятал записку в карман и до вечера перечитал ее раз десять. Если завтра не придется ехать к больному, он, конечно, пойдет в усадьбу и возьмет книги. Ослушаться баронессы в другой раз по такому невинному поводу было бы величайшей невежливостью.

На другой день никаких помех не возникло, и около одиннадцати часов Васарис постучался в двери барского дома. Впустила его все та же горничная и провела через несколько комнат к баронессе. Она, действительно, в ожидании его разбирала и расставляла книги. Вдоль стен довольно просторной комнаты стояли шкафы и полки, пустые и уставленные томами и томиками, а на полу громоздились еще груды книг и журналов. Возле одного ящика, на низком табурете сидела баронесса, утонув среди вороха бумаг, пестрых обложек иллюстрированных журналов и книг.

Увидав входящего Васариса, она встала и, улыбаясь, протянула ему руку.

— А, наконец-то и вы. Очевидно, вы вовсе не такой уж любитель чтения, как уверяли, если мне пришлось напоминать о нашем уговоре.

— Прошу извинения, сударыня, — стал оправдываться Васарис. — Первую неделю я был занят по утрам делами прихода, а потом решил, что вы уехали и еще не возвратились.

— Ну, хорошо, что вы наконец явились. Я уверена, вы будете довольны, когда познакомитесь с содержимым этих гадких полок и ящиков. Разумеется, здесь пропасть и всякого хлама. Буду вам очень благодарна, если вы поможете мне как-нибудь рассортировать и привести все в порядок. Посмотрите, чего только нет в этом ящике… Зося, подай ксендзу стул.

Зося подала стул, и он сел возле хозяйки, по другую сторону ящика.

— Просмотрим этот ящик, и на сегодня довольно. Потом я покажу, что отложила для вас. А вон в том шкафу мои любимые книги. Мне хотелось бы, чтобы вы одобрили их.

Когда Васарис шел сюда, его одолевали разнородные сомнения, но в обществе баронессы он почувствовал себя так же непринужденно, как во время первого визита. Он перелистывал журналы, перебирал книги, обменивался замечаниями с хозяйкой и незаметно наблюдал ее.

Баронесса, потому ли, что час был ранний, или потому, что она рылась в пыльных книгах, была одета довольно необычно, вернее говоря, еще не оделась в обычное платье. Она облачилась в шелковый цветастый пеньюар, который из-за пестроты казался Васарису роскошнее самого нарядного бального платья. А когда хозяйка встала поставить книги на полку, ксендз не мог не заметить интимности ее одеяния. Слишком широкие рукава сползли, открыв руки до самых подмышек. Разрезанное спереди, оно не застегивалось, а только было подпоясано тонкой лентой и поминутно распахивалось то на груди, то у колен, и ксендз, застыдившись, увидел, что под ним не было ничего, кроме розовой шелковой рубашки, обшитой кружевом.

Поймав его смущенный взгляд, баронесса плотно завернулась в пеньюар, отчего стала казаться еще тоньше, и с улыбкой стала оправдываться:

— Извините, ксендз, что я принимаю вас в неглиже. Но у нас по утрам так заведено, и потом в такой пыли ничего порядочного не наденешь. Советую и вам снять сутану. Мой знакомый, варшавский ксендз, — я, кажется, говорила, что он поразительно похож на вас, — всегда сидел у меня без сутаны. Я ему давала свой пеньюар. Удивительно шел к нему синий пеньюар, вышитый красным шелком и с белой оторочкой. Уверена, что и к вам он очень пойдет.

— Госпожа баронесса, ксендзам возбраняется носить иное платье, кроме сутаны. Один мой знакомый семинарист как-то во время каникул переоделся в короткополое платье, чтобы покататься на велосипеде, — так его за это исключили из семинарии.

— Какая жестокая эта ваша семинария! А вот в Германии пасторы ходят в обычных костюмах. Мне, признаться, не нравится сутана. Какое-то неудачное сочетание мундира с юбкой. А есть женщины, которые с ума сходят при виде сутаны. Им кажется пикантным, что из-под нее не видно ног мужчины. Воображают, бог знает что… Нет, это уже развращенность или ненормальность. Вот тоже некоторые мужчины находят очень пикантным, когда женщина надевает брюки. Конечно, это мелочи, но по-моему, лучше всего, когда мужчина остается мужчиной, а женщина — женщиной.

Так они болтали на разные темы, ни на одной не останавливаясь, перескакивая с предмета на предмет и не делая решительных выводов, а чаще всего расходясь во взглядах, потому что взгляды баронессы казались ксендзу слишком парадоксальными. И все-таки некоторые ее замечания, брошенные будто невзначай, вскользь, в шутку и сопровождаемые обворожительной улыбкой, глубоко запали в его душу.

Еще большее впечатление произвела на молодого ксендза та легкость, сдобренная юмором беззаботность, с какой она касалась даже самых серьезных вещей. Бывало, у них в семинарии обо всем говорили серьезно, с чувством, с пафосом, в преувеличенно торжественном тоне: о грехах и аде — с ужасом, о милости божьей и небесах — со слезами умиления, о ничтожестве человека, о мирской суете — с гневом и презрением. Каждая тема затрагивала ту или другую чувствительную струну. Поэтому Васариса с самого начала удивила манера баронессы обо всем говорить непринужденно, с усмешкой. Скоро он к этому привык и под влиянием ее речей начал многое видеть в новом свете.

— Знаете, ксендз, — сказала она, перелистывая какой-то иллюстрированный журнал, — я не верю, что богу нужен ваш аскетический образ жизни. Это явное преступление против красоты. Посмотрите, какие в древности были красивые люди. Как боги…

Она подала ксендзу журнал, где были фотографии античных статуй.

— А христианские отшельники? Одни, как скелеты, другие — как раскормленные свиньи. Вы не объясните мне, почему аскетический образ жизни одних делает тощими, других — слишком жирными? Ведь это явное преступление против божественного закона золотой середины. И подумать только, что эти сухие жерди и толстяки заполняют небеса! Вот уж компания!.. К счастью, я не верю в воскресение тела из мертвых. Знаю, что это грешно, но не верю — и все. А если бы и верила, то не захотела бы для себя вечной жизни. Ведь столько забот требует это грешное тело: завивай волосы, чисти зубы, принимай ванну, делай массаж… Ах, как это иногда надоедает!.. А вам бы чего хотелось?