Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Странные!.. Какой вздор! — возразил старик. — Забавные, может быть; но ничего необыкновенного в них нет.

— Забавные! — воскликнул мистер Пикквик.

— Ну да, забавные и веселые, — подтвердил старик с демонской усмешкой. И, не дожидаясь ответа, он продолжал с прежним воодушевлением.

— Знал я еще человека — позвольте… этому уж будет лет сорок. Нанял он сырые, затхлые комнаты в одной из старинных гостиниц, стоявшие пустыми и запертыми несколько лет подряд. Носились о них бабьи сплетни и рассказывались разные фантастические истории, способные навести страх и ужас на всякую легковерную душу; но он был человек бедный, квартира отдавалась за бесценок, и, стало быть, ничего мудреного нет, если он, с философским равнодушием, решился занять полусгнившие покои. Вместе с квартирой, в его распоряжение поступил огромный деревянный шкаф для книг и бумаг, с большими стеклянными дверями, задернутыми изнутри зеленой тафтой; но мебель этого рода, при существующих обстоятельствах, не могла иметь никакой определенной цели: книг не читал он во всю свою жизнь, бумагами не занимался, и все статьи туалета, от единственных сапогов до единственного галстука, носил он с собою во время дневных прогулок. Итак, он перенес сюда все свое движимое имущество, состоявшее из четырех колченогих стульев, и в первый же вечер заказал в кредит два галлона виски. Усевшись на одном из своих стульев, он залпом выпил первый стакан и от безделья погрузился в размышление, раздумывая, во сколько лет он может расплатиться с буфетчиком за виски. Между тем глаза его невольно обратились на стеклянные дверцы деревянного шкафа.

— Как, подумаешь, глуп и неопытен смертный человек, угораздившийся смастерить такую гадкую мебель! — воскликнул он, испустив глубокий вздох при взгляде на занавешенные стекла. — Жаль, что нельзя снести ее назад, в мебельную лавку. Однако ж, послушай, любезный, — продолжал он, обращаясь к шкафу и принимая его за одушевленный предмет; — не лучше ли мне употребить тебя вместо дров для моего камина?

Лишь только произнес он эти слова, как из внутренности шкафа раздался звук, весьма похожий на стон живого существа. Жилец испугался и вздрогнул; но скоро успокоил себя предположением, что звук, по всей вероятности, исходил из соседних комнат, где запоздалые гуляки оканчивали свой обед. Он положил свои ноги на решетку и, выпив еще стакан живительной влаги, принялся разгребать кочергой уголья в камине. В эту минуту звук повторился опять, шкаф медленно отворился, и жилец увидел в нем бледную, исхудалую фигуру в грязных и оборванных лохмотьях. Высокая, сухопарая и тонкая фигура имела чрезвычайно озабоченный и беспокойный вид, и во всей ее осанке были такие неземные признаки, какие отнюдь не могли принадлежать живому существу, одаренному мыслью и чувством.

— Кто вы, приятель? — сказал оторопевший жилец, взвешивая кочергу на своей руке и приготовляясь, в случае надобности, вступить в открытую борьбу. — Кто вы?

— Бросьте кочергу, — отвечала фигура, — борьба со мною неуместна. Я выше земных стихий, и мне не повредят ни железо, ни огонь. Ваша кочерга пролетит сквозь меня и ударится о стену этого шкафа. Я дух, бесплотный дух.

— Чего ж вам здесь надобно? — пролепетал жилец.

— В этой самой комнате, — отвечало привидение, — совершилась погибель земной моей жизни. Отсюда пустили по миру меня и всех моих детей. В этот самый шкаф положены были судейские бумаги, накопившиеся в продолжение моей бесконечной тяжбы. Здесь, на этом самом месте, и в ту пору как я умирал от печали, две презренные гарпии делили мое богатство, из-за которого я судился всю свою жизнь. Все отняли у меня до последнего фартинга, и когда я умер, семейство мое осталось без хлеба и без крова. Вот почему, спускаясь по ночам на землю, я брожу исключительно по этой жалкой юдоли своих земных страданий, пугая людей присутствием существа, непостижимого и незримого для них. Эта квартира принадлежит мне: оставьте ее.

Жилец между тем выпил еще стакан виски и совершенно ободрился.

— Извольте, — сказал он, — я готов с величайшим удовольствием уступить вам эту незавидную квартиру, если вы имеете неизменное желание оставаться здесь целую вечность; но во всяком случае, я желал бы, собственно для вашей же пользы, предложить вам один вопрос.

— Говорите: я готов внимать вашим словам, — отвечал дух суровым тоном.

— Очень хорошо, — сказал жилец, — мое замечание, впрочем, будет относиться не к вам одним, а ко всем вообще бесплотным духам, сколько я могу знать и понимать сущность их природы. Дело, видите ли, в чем: ведь пространство для вас ничего не значит?

— Ничего, — сказал дух, — быстрее, чем молния, мы можем переноситься с одного места на другое.

— И прекрасно. Зачем же, скажите на милость, имея полную возможность порхать и устраивать свою квартиру в прелестнейших местах земного шара, вы любите проводить свое время именно там, где вы натерпелись всякой всячины в продолжение своего земного бытия? Такой образ действия, по моему мнению, заключает сам в себе непростительные противоречия.

— A что, ведь это правда. Удивляюсь, как прежде подобная мысль ни разу не приходила мне в голову.

— Это показывает, любезный друг, что вы не умеете рассуждать. Эта комната, на мой взгляд, не представляет для вас ни малейших удобств. Судя по наружности этого шкафа, я догадываюсь, что тут бездна клопов: так или нет?

— Так точно.

— Ну, так что ж вам за охота проводить свое время в обществе таких презренных животных? Право, я думаю, вы могли бы без малейшего труда приискать для себя отличную квартиру.

— Конечно, могу.

— И уж если пошло дело на правду, я бы вообще посоветовал вам оставить Лондон; потому что, согласитесь сами, здешний климат чрезвычайно неприятен.

— Ваша правда, сэр, — сказал дух учтивым тоном, — вы, можно сказать, пролили яркий свет на мой образ мыслей. Сейчас же переменяю воздух.

И, проговорив это, он начал постепенно исчезать, так что ноги его уже совсем скрылись из вида.

— И если вы, сэр, — продолжал жилец вдогонку за исчезающим привидением, — если вы постараетесь внушить другим бесплотным джентльменам и леди, навождающим теперь пустые старые дома, что им будет гораздо удобнее поселиться в других, прелестнейших местах за пределами Англии, то вы окажете нашему обществу величайшее благодеяние, и я готов заранее принести вам чувствительную благодарность от всех англичан.

— Внушу, сэр, непременно внушу, — отвечало привидение, — я не понимаю, как все мы были настолько глупы до сих пор.

С этими словами дух исчез, и, что всего удивительнее, господа, — заключил старик, озирая всю компанию с заметным удовольствием, — с той поры никогда не возвращалось это привидение, и дешевая квартира освободилась раз и навсегда от нечистых навождений.

— Не дурно, если эта история не выдумана, — сказал джентльмен с мозаичными пуговицами на фраке, зажигая новую сигару.

— Если! — вскричал старик, бросая презрительный взгляд на скептика. — Этак, пожалуй, — прибавил он, обращаясь к Лоутону, — он скажет, что и та история, которую я вам рассказывал о странном клиенте, невероятна, чудесна, выдумана… Как, подумаешь, нынче стали недоверчивы люди.

— Я никогда не слышал этой истории, — ответил скептик, — и, конечно, не могу судить о степени ее достоверности. Расскажите, и я выскажу вам свое мнение.

— Я тоже желаю слышать ее, — заметил мистер Пикквик, — и прошу вас рассказать.

— Да, да, расскажите, — сказал Лоутон, — никто здесь не слышал ее, кроме меня, да и я, правду сказать, перезабыл ее почти совсем.

Старик обвел глазами вокруг стола и покосился еще страшнее, чем прежде; видя глубокое внимание, изобразившееся на лицах всех присутствующих, он улыбнулся, и в его глазах блеснуло торжество. Затем, потерев подбородок и взглянув на потолок, как бы ища там вдохновения, он начал свой рассказ.

Рассказ старика о странном клиенте.

• • •

Я полагаю, никому не интересно знать, где и как я подцепил эту короткую историю, — сказал старик. — Если б мне пришлось рассказывать ее в том порядке, в каком она дошла до меня, мне пришлось бы начинать с середины, а дойдя до конца, обратиться опять назад, к самому началу. Достаточно будет сказать, что некоторые события, о которых в ней идет речь, случились на моих собственных глазах; что касается остальных, я могу удостоверить, что они действительно происходили, и до сих пор еще живы люди, которые, так же, как и я, помнят их очень хорошо.

В Боро, в Гайстрите, подле церкви Сен-Джорджа, по одной с нею стороне дороги, как многим из вас известно, стоит самая тесная из наших долговых тюрем — Маршальси. Хотя в последнее время она стала далеко не той грязной помойной ямой, какой была прежде, но и теперешнее ее исправленное состояние внушает слишком мало искушений для мота или утешений для неосторожного должника. Осужденный преступник в Ньюгете пользуется ничуть не худшим двором, где он может дышать чистым воздухом и гулять, чем неоплатный должник в тюрьме Маршальси.