Алба, отчинка моя… - Василе Василаке

Вы никогда не слушали, лежа в траве, музыку телеграфных столбов? Под эту полифонию танцует Земля, звенит Лазурь, дрожит Солнце. Но так как был он животным, у него гудело в голове, и он стоял и ждал, а хозяин все не приходил.

Дети… Дети как дети — окружили его платочки-косыночки, бантики-кантики, кепочки-шапочки. Да еще и чирикать начали.

Но…

— Дети, дети! Не подходите, на нем могут быть микробы. Только поглядите и скажите, что это такое.

— А что вы видите?

— Действительно, что это?

— Живое существо?

— Животное!

— Скотина!

— Скот…

— Тварь…

— Видали ли что-нибудь подобное?

— Я видел!.. Я был с папой в зверинце.

— Некрасиво говорить: «я, я». Надо говорить «мы», сколько раз вам повторять! Итак, кто может описать его?

— Мы.

— Теперь немножко послушайте меня… Значит, сто лет тому назад он служил нам вместо трактора…

— Елена Ивановна, а откуда у него выходил дым?

— Беретик, беретик, ты мне сначала скажи, откуда берется огонь?

— Из печки…

— Из костра…

— Ведь мы говорим о тракторе! Со дна Каспийского моря. Да, да, дети, оттуда мы добываем нефть, то есть бензин, а что такое бензин, если не жир? Ну-ка, скажите, какой бывает жир?

— Животный! — хором ответили беретики.

— Больше всего рыбий. Теперь скажите, чем питается это животное?

— Жиром!

— Травой… А что такое трава?

— Жи-и-ир…

— Тити, куда ты лезешь, Тити! Отойди, маленький, а то он бодается и лягается… Итак, это животное является…

— Елена Ивановна, а почему он не как трактор?

— Опять ты, Тити!.. Значит, деды и прадеды его влачили ярмо. Но то было давно, при царе Горохе. Теперь же машины производят машины. Это дело рентабельное, чистое…

— Елена Ивановна, а какая машина его родила?

— Корова. Не прерывай меня, Тити. Итак, его произвела корова, но это дело нерентабельное, потому что продолжается долго и дорого обходится. В то время как машина производит машину, то есть трактор, в три минуты. В то же время трактор сильнее, чем тринадцать быков. Таким образом, если с одной стороны поставить трактор, а с другой тринадцать быков, то…

— А кто может перетянуть трактор?

— Ракета!..

— Тити, сколько раз надо тебе говорить? Что за разговоры! Лучше отгадайте загадку: «Кто после смерти танцует?»

— Свирель!

— Собака!

— Турок!

— Бык, дети мои. Поняли загадку? Теперь давайте потанцуем…

Какой шум поднялся, какое представление!

Потому что к правлению сходились шляпы, козырьки, платки, лысины, бороды, голоса низкие, хриплые, прокуренные, пропитые, торопливые.

— Почему прыгают, почему танцуют, когда радости никакой?..

— Но что-то должно же быть!

— Откуда, если я не вижу?

— Не то белое, не то черное…

— То покажется, то исчезнет…

— Вроде животное живое, а почему стоит столбом?!.

— Не нашенский…

— Точно, прятали его…

— А знаешь, он семенной, как у нас!

— Чепуха… Говоришь так, потому что давно не видал…

— Что значит «чей»? Сельсовет знает, там пишут, а если это частный сектор…

— А мне-то что? Позвоните и узнайте!

— Алло, алло, сельсовет? Хорошо, браток, только почему вы нас собираете вокруг какой-то скотины? Приходите-ка сами, а то вон уже вечереет.

— Алло, алло… Тьфу! Что? Не придете или не слышите? Тьфу! Ну и техника… А ну сбегайте кто-нибудь за хозкнигами в сельсовет!

— Нашел дурака! Бычка пошлите…

— А кто его поведет, если хозяина нет?

И тогда… Тогда прибыли хозкниги к Белому. Стали искать хозяина, и первым был:

— Иеремия Василе!

— Здесь.

— Где твоя корова?

— Окоровилась…

— А конкретнее?

— Думаете, я помню?

— А теленок?

— Два года как не телилась.

— У Гуреу Иона был бычок…

— Помер на прошлой неделе.

— Бычок?

— Да нет, Ион Гуреу.

— Как? Почему?

— А кто у него спрашивал, если он уже умер?

— Помер хорошей смертью.

— Неправда! От грыжи… У него у ворот стояло распятие, а атеизма он не захотел принять и, когда увидел, что не может без распятия, поволок его в дом и надорвался…

— Так, да не совсем! Он ночью, дома, испугался: пьяный был и натолкнулся на распятие.

— Да простит его бог…

— Пуцентелу Тоадер!

— Так ведь этот в колхоз не вступал!

— Тьфу, это что за книги?

— Тысяча девятьсот сорок девятого — тысяча девятьсот пятидесятого.

— Другие поспели!

— А других нету. Частный сектор ликвидирован, осталось трое, братцы, и кто они, посмотрим: инвалид со старой коровой, бабка Сафта с козой, чтоб шерсть была, вязать, и Серафим Поноарэ…

— Тогда зачем мы страдаем?

— Ну-у, если хозяина нету…

— А почему я должен за него отвечать? Где муженек твой, Замфирушка?

— Так он в лесу его ищет…

— Ну и ну, люди добрые, что за народ пошел! Ведь ты женщина, постой, милая, как пойдешь через село с бычком теперь, ночью?

Голоса к голосам, то ближе, то дальше, и Белый, бык-бычок, новый-новенький, белый, как ласка, жирный, как травка, как почуял хозяина, так будто кто за пазухой его согрел…

— Эй, Серафим, не в обиду тебе будь сказано, зачем ты его купил?

— Пошел я, думал купить телку…

— Уж так она тебе была нужна, телка?

— Ну, тогда давайте с самого начала. Когда меня женили, благословили меня: «Будьте вы здоровы и живите мирно, как голуби! Будьте вы хозяевами так и сяк, год и еще много лет…» А еще и деньгами забросали за свадебным столом. И думал я умом своим: пожелание как пожелание, а почему еще и деньги дарят? Чтоб тратить, думаю… Хорошо, думаю, пойду на базар, а то здесь, на месте, на что их потратишь?

— На женщину…

— На вино…

— На одежду…

Кричат все, словно околдованные, словно обворованные…

— Люди добрые, видите сами, женщина у меня есть! И голыми перед вами не стоим… А если тратить деньги на вино, где же, братцы, потом другие найти на здоровье? А тут мне жена говорит: «Хочу, муженек, всегда быть для тебя красивой!» — «А что же мне делать?» — «Читала я, говорит, у Иона Крянгэ, что если девять лет подряд каждый день пить молоко молодой коровы, сколько проживешь — не постареешь…» Слыхали такие чудеса?

— Ну и ну! А что, в колхозном молоке такой пользы нету?

— В каком смысле?! А-а, вы меня не поняли! Речь о том, что молоко должно быть от одной и той же коровы, то есть чтоб только одной моей жене нравилось, а в колхозе мешают все вместе, вот что!

— И тогда ты купил ей бычка, чтобы еще больше обрадовать?

— Ну, если вы с такими присказками, я кончаю сказку…

— Ладно, брось, скажи, что дальше было, ведь темно уже…

— Значит, иду я на базар, а если у меня счастья нет… Думаю себе: «Возьму-ка я себе телку, как цветочек!» А как пришел, говорю вам без шуток — нету того, что мне любо! Ладно. «Ну, говорю, Серафим, что теперь будешь делать с деньгами? — спрашиваю себя громко. — Ведь ты не капиталист… Вынуть из-под мышки да положить под крышу, как старуха Адэмая, — так придет вихрь да унесет их ветер!»

— Да простит ее бог, кто ее вспоминает?

— Думаю я: дай куплю что-нибудь механизированное, трактор какой-нибудь. Только подумал, а он тут как тут. Хорошо-о… Подхожу я к нему и давай с ним разговаривать. А он ровесник мне да еще сирота, стоит молчит. Хорошо-о… Гляжу я на него и говорю снова: «Вот если бы ты, брат, захромал, что б мне тогда сказал?» Молчит. Тогда про себя говорю: молчишь ты — помолчу и я… Плюнул и пошел. У меня-то ничего не болит!

— Ну и ну! Неужели на самом деле?

— Чтоб мне на свете не жить, чтоб свою жену не побить, а то Замфира меня с каких пор знает… А теперь посмотрите на это животное! Посмотрите, какая картинка, белая-пребелая!.. А если он захромает? Ой-ей-ей! Как болит у него, так болит и у меня, ей-богу! И вы думаете, за такую вещь не дашь все, что у тебя есть, лишь бы ее иметь? Я даже рубашку снял, чтоб магарыч поставить, — так разгорячился!

— Слушай, Серафим, а ты не сказки рассказываешь?

— Кому?

— Нам.

— А если солнце светит, как я могу сказать, что дождь идет?!

— А если роса?

— А вы поклянитесь, что это дождь!

Люди как люди, чешут себе затылок. «Серафим, пусть он Серафимом и будет. Что правда, то не кривда, а если криво, может выправиться, для чего ж тогда голова со спиной и ногами? Дай только бог ему здоровья».

А людей уж нет. Люди поболтали да и ушли. И опять Белого отвязали, потому что уже и впрямь стемнело…

Проходят они по переулку. Навострил бык уши: топ-топ-топ кто-то за ним.

— Слушай, Серафим, уж прости ты меня перед сном: оба грешные… Согрешил и я… и у меня есть телочка! Хорошо, что еще маленькая…