Возвращение Ктулху - Павел Молитвин

— Можно и расстрелять, — бесцветным голосом согласился Мамелюкин, и я поразился тому, как осунулось и побледнело его лицо, сгорбилась фигура, обвисли плечи. — Но мелочиться — не в моем стиле. Без меня сгинешь. К тому же ты была Милиной подругой… — По лицу его прошла судорга, и он, кривя рот, спросил у охранников: — Может кто-нибудь стереть все, что она тут нащелкала?

— Я могу попробовать, — вызвался второй охранник — медведеподобный мужик лет тридцати — тридцати пяти.

— Ради бога, только поосторожнее! Там всего-то и надо нажать вот на эту кнопку и…

— Разберусь, — прервал Лику мужик с квадратной челюстью, широким лбом и щеткой ржаво-седых усов, принимая у нее «Хассельблад», стоимость которого равнялась четырем «матисам».

— Вы верите, что вызванные вами Великие Старцы действительно явятся в наш мир? — спросил я, все еще не в силах уяснить, псих передо мной или человеконенавистник, отыскавший способ расчесться с людьми за нанесенные ему реальные и мнимые обиды.

Господин Мамелюкин уставился на меня пустыми, тусклыми, как истертая монета, глазами и, отвечая скорее собственным мыслям, чем на мой вопрос, пробормотал:

— Лучше было бы вызывать Великих Старцев на арене какого-нибудь древнего колизея, пропитанного кровью. Но, если вдуматься, это место тоже имеет свои плюсы. На расположенном неподалеку Ораниенбаумском пятачке во время Второй мировой были убиты более двадцати тысяч солдат. Так что почва хорошо подготовлена и аура, по словам, Хасаара, соответствует…

— Готово, — доложил медведеобразный охранник, протягивая Лике ее бесценный «хассель».

Господин Мамелюкин помолчал, словно вспоминая, о чем идет речь, и, глядя куда-то мимо нас, приказал:

— Проводите их за ограду. Пусть убираются прочь.

— Игорь Евгеньевич!.. — начала Лика, но Мамелюкин уже отвернулся от нас и двинулся в дальний конец зала, к стоявшему возле органиста черному магу.

— Пошли. — Медведеобразный тронул меня за плечо, и мы двинулись прочь.

На улице было еще светло. Вечернее солнце вызолотило двор и стоящие на парковке машины, уподобив желто-алые клены гигантским языкам пламени. На нас пахнуло скошенной травой, влажной землей и бензином. Бодрящий ветерок освежил лица, а воздух, по-осеннему праздничный и прозрачный, заставил дышать полной грудью.

Охранники подвели нас к «матису». Белобрысый расстегнул сковывавшие нас наручники и протянул мне вместе с ключом:

— На память. Весьма разнообразят любовные игры. — И, обращаясь к Лике, добавил: — Уезжайте отсюда. Через год здесь будет нехорошо. Очень нехорошо.

Створки ворот разъехались в стороны, и Лика пообещала:

— Уедем.

«Ну, это мы еще поглядим», — подумал я, но вслух ничего говорить не стал. Поговорить мы еще успеем, когда «матис» отъедет подальше от этого чертова особняка.

ЧАСТЬ 2

Ветер иных миров

Когда лица расслабились, голоса зазвучали громче и гости Михаила утратили четкость дикции, я выбрался из-за стола и отправился в туалет. После чего, вместо того чтобы вернуться на кухню, прошел в просторную комнату, которую Михаил высокопарно называл «главной мастерской». В огромной полуподвальной квартире имелись еще две «малых мастерских», спальня и кухня-столовая, где покончившие с закусками гости приступили к плову. Они-то уже были у Миши не раз и насмотрелись на его картины, я же, попав сюда впервые, был сразу проведен к праздничному столу и познакомиться с творчеством хозяина дома не успел. Что и неудивительно, поскольку мы оба ухаживали за Катей и быть мне здесь, по логике вещей, не полагалось.

Не полагалось в качестве соперника. Зато в качестве фотографа, который мог за приемлемую цену создать каталог Мишиных работ, я был желанным гостем. Так что Мишин интерес ко мне был понятен. Мой к Мише — тоже. Успешно работающие художники в наши дни редкость, мне, во всяком случае, попадались одни неудачники, с которых, понятное дело, взятки гладки. Был свой интерес и у Кати — сравнить двух ухажеров и выбрать лучшего. Она имела право выбирать, поскольку была хорошенькой и в меру умненькой — чудесное сочетание для девушки двадцати двух лет.

— Можешь звать меня Лориэль, — разрешила она мне при знакомстве.

— А ты меня — Мерлином, — не без ехидства предложил я.

— Это рыба такая? — с простодушной улыбкой поинтересовалась Катя.

— Рыба — мерлан. И еще — марлин. А Мерлин — маг, сподвижник короля Артура, — сообщил я.

Со временем все стало на свои места. Я звал ее Катей, Катериной, Китти и просто Кэт. Она меня — Сережей, Сергеем, Сержем, Серым, Серым волком, а когда гневалась — Волчарой позорным. Хотя ничего особо позорного я отродясь не совершал. А уж если и было что во дни золотого детства, то Кэт об этом точно не знала.

Она преподавала рисунок в младших классах и временно, в связи с нехваткой учителей, — физкультуру. Помимо этого Катя была еще классным руководителем, благодаря чему мы и познакомились. Приехав в ее школу в качестве фотографа, я сразу положил глаз на симпатичную классную даму, щеголявшую в узких джинсах, алом шарфике и белой кофточке, не слишком скрывавших очень и очень убедительные формы. Особую пикантность ее внешности придавала затейливая прическа, подчеркивавшая высокую шею и делавшая Катино лицо каким-то призывно-обнаженным. Катин имидж был ее собственным, очень недурным изобретением, и я не удивился, когда на третьем или четвертом свидании она сказала, что намеревается, доработав год, уйти из школы и устроиться парикмахером в модном салоне. А потом… О планах на будущее она ни в тот раз, ни в следующие не распространялась, но дала понять, что они есть и со временем непременно будут претворены в жизнь. И это понятно — работа учителя ни в одну лузу не катит — об него нынче разве что ленивый ноги не вытирает. А с ее данными в школе только мазохист прозябать станет. Да и то не всякий…

Естественно, Катина внешность должна была привлечь Михаила, и, увидев среди висящих на стенах холстов и картонов ее портрет, я вынужден был признать, что рисует он здорово. Портрет был сделан «а-ля Кустодиев». Катя в топике заменила пышнотелую купчиху, фон был отредактирован соответствующим образом, и только кот остался прежним — умильным кустодиевским Васькой.

Две стены занимали полутораметровые картоны, составлявшие серию «Знаки зодиака». Написанные яркими акриловыми красками, они предназначались, по-видимому, для какого-то кабака, но не были приняты заказчиком. Или Михаил не успел сдать выполненную работу и пьянка по этому поводу еще предстоит. Сегодня он созвал гостей, чтобы обмыть сдачу заказа владельцу «Гамбурга» — «ресторационного зала при гостинице с одноименным названием». «Гамбург», по словам Михаила, был поганым заказом, и праздновали мы вовсе не завершение цикла гениальных картин, а избавление хозяина дома от «проклятого гамбургского ига» — необходимости писать пейзажи славного немецкого города, в котором он никогда не был, по фотографиям.

Пару эскизов для «Гамбурга» я углядел среди картонов, поставленных у стен «большой мастерской», и они не произвели на меня особого впечатления. Зато тут же были весьма любопытные эскизы, иллюстрирующие легенды Древней Греции. Сам бы я об этом не догадался, но Катя упоминала, что Михаил хочет получить заказ на панно для ресторана то ли «Аргонавты», то ли «Золотое руно» — название в памяти отложилось как-то неотчетливо. На одном картоне был летящий под надутым прямоугольным парусом корабль, стремящийся проскользнуть между двумя утесами — Симплегадами, надо думать, — сдвигающимися скалами. На другом — герой в античных доспехах, подкрадывавшийся к спящему возле дерева дракону, а на третьем… На нем была изображена прикованная к скале Андромеда, к которой подбирается вылезшее из моря крокодилообразное чудище.

По-моему, спасший Андромеду Персей не имел к аргонавтам никакого отношения, но не это было главным. И не то что Андромеда была соблазнительно голой — Рубенс тоже полагал, что если уж скармливать чудищу девку, то без одежды — зачем добро переводить? Главным для меня было то, что голая Андромеда была вылитой Катей. То есть голой я ее не видел, но когда мы ездили в Солнечное, купальник на ней был такой крохотный, что дофантазировать оставалось совсем немного. И очень бы мне хотелось думать, что Михаил, так же как и я, дофантазировал то, чего не было явлено его взору. Однако сдается мне…

Некоторое время я во все глаза пялился на грациозную, высокогрудую Андромеду, голову которой украшала грива светло-золотых волос. Удлиненный овал лица, круглый подбородок с ямочкой, широко расставленные серо-голубые глаза и полные, жаждущие поцелуев губы. Она, черт возьми, Катька!

И вовсе она не боится выползающего из моря чудища. Она ждет его. Как любовника. Горят ярко-красные ягоды сосков на тугих, похожих на перевернутые чаши грудях, блестят влажные приоткрытые губы, мерцают мелкие бриллианты любовного сока на мехе, густо покрывающем венерин холм…