Возвращение Ктулху - Павел Молитвин

— Уип-пур-вилл… Уип-пур-вилл. Уип-пур-вил, Шуб-Ниггурат! Нгхок-нгхор-нгар-лар, Ньярлатотеп! Ийи-ийя фхтаги-нгах, айи Йог-Сотот! Йгнай-иих! Йяа Хастур кф'айяк'вулгтмм, вугтлаглн вулгтмм! Цатоггуа, мгрибхи мбаг!.. — шептал, шипел и гремел, повышаясь временами до оглушительного рева, голос черного мага.

— Саня, пойдем отсюда! — Лика потянула меня за руку, но я вырвался и шагнул к ограждению галереи, мельком отметив, что оно набрано совсем недавно из балясин заводского изготовления.

Заглянув в зал, я прежде всего увидел начерченное алой краской кольцо. Оно располагалось в центре квадратного зала и было поделено алыми радиусами на равные части. В основании каждого радиуса стояла золотая скульптура. Их было двенадцать, и в двух из них я узнал несчастных грибников, стоящих напротив друг друга. В середине кольца, на пересечении алых линий, возвышался треножник с чашей, из которой поднималась белесая струйка дыма.

В дальнем конце зала, посреди малого, нарисованного голубой краской кольца стоял черный маг, державший в руках хрустальную сферу, мерцавшую всеми оттенками желтого, оранжевого и красного. Слева от него, в зеленом кольце, стоял господин Мамелюкин, лицо которого напоминало гипсовую маску. Всю противоположную стену зала занимал орган, подле которого толпились парни в камуфляже, скрывавшие фигуру музыканта.

— Какое-то ритуальное действо… — пробормотала Лика, выглядывая за балконное ограждение.

— По-моему, это больше похоже на постановку любительского театра, — возразил я. — Причем хорошим вкусом художник-постановщик не отличается.

Золотые фигуры, цветные кольца, намалеванные на инкрустированном паркете, звуки органа, завывания черного жреца и его маскарадный балахон — все отдавало китчем, дешевкой, самодеятельностью, шарлатанством. И все же было в этом аляповатом смешении локальных красок и нарочитой торжественности что-то зловещее. То ли шут примеряет на себя маску злодея, то ли злодей вырядился шутом…

Звуки органа, достигнув крещендо одновременно с воплями мага, стали стихать. А когда они окончательно угасли, маг двинулся в центр красного кольца и положил хрустальный шар в венчавшую треножник дымящуюся чашу. После этого он подошел к одной из золотых фигур — женщине в спортивном костюме, в ужасе отшатнувшейся от чего-то мерзкого и прикрывшей рот рукой, — вытащил из складок черного балахона аэрозольный баллончик и прыснул в лицо статуи. Затем проследовал к другой фигуре, третьей…

В наступившей тишине я услышал резкий щелчок, обернулся и увидел, что Лика, забыв все свои страхи, увлеченно фоткает то, что было задумано как ритуальное действо, а выглядело бездарным балаганом.

Мне показалось, что щелчки «хасселя» разносятся по всему залу, и я уже открыл рот, чтобы остановить ее, но вовремя сдержался. Раз уж мы рискнули взглянуть на затеянный Мамелюкиным спектакль, так почему бы его не оцифровать? Так или иначе, сумасшествие Игоря Евгеньевича стоило жизни по крайней мере дюжине человек, и ему придется за это ответить. А фотографии послужат уликами или хотя бы поводом начать расследование…

Из всего, что я видел, меньше всего мне нравилось то, что золотых фигур было двенадцать. Не могу объяснить почему, но число это навевало тревогу и вызывало ряд не имевших, казалось бы, отношения к происходящему ассоциаций. Двенадцать апостолов, двенадцать знаков зодиака, двенадцать подвигов Геракла, «Двенадцатая ночь» Шекспира, «Двенадцать» Блока, допотопный фильм «Двенадцать разгневанных мужчин», ляпа на эту же тему Михалкова… Двенадцать месяцев, двенадцать могил Насреддина, «В двенадцать часов по ночам из гроба встает барабанщик» и там же, в тот же час, у Василия Андреевича Жуковского «встает полководец»…

Словно отвечая моим мыслям, где-то за пределами зала зазвенел гонг. Раз, два… точно двенадцать ударов. Но ведь до полуночи еще несколько часов!

Лежащий в чаше хрустальный шар взорвался тысячами ослепительных разноцветных лучей, заставивших меня зажмуриться.

— Смотри, они открыли глаза! — ахнула Лика, тыча пальцем вниз.

Удивительно, но я сразу понял, что она говорит о скульптурах!

Глаза золотых статуй действительно открылись, и между стоящими напротив друг друга фигурами протянулись светящиеся бледно-голубые жгуты. Оказавшийся на их пересечении треножник с чашей и хрустальным шаром истаял, а из пола ударил полуметровый столб света, впитавший и поглотивший породившие его энергетические жгуты.

Вместе со столбом света где-то под полом, а может, и под землей зародился низкий тяжелый гул.

Глаза статуй погасли и закрылись, а вслед за тем начали видоизменяться золотые тела. Сначала медленно, почти незаметно, потом быстрее и быстрее… Золотистый металл будто перетекал из одной формы в другую, фигуры теряли очертания человеческих тел, превращаясь в золотые слитки, которые продолжали трансформироваться в нечто несообразное.

Между тем подземный гул рос, и под воздействием неведомых сил световой столб, обретя плотность, начал медленно вращаться вокруг своей оси. Невольно я поднял взгляд к высокому куполообразному своду и ахнул — в том месте, где его коснулся набирающий силу вихрь, потолок исчез, и сквозь образовавшееся отверстие было отчетливо видно фиолетово-черное, усеянное крапинками звезд небо.

Почти бессознательно я вытащил из нагрудного кармана мобильник, чтобы взглянуть, который час, но он не работал. По моим прикидкам, вряд ли могло быть больше шести.

Днем ночное небо можно видеть только из глубокого колодца. Желая проверить этот факт, я, проводя летние каникулы у тетки в деревне, забрался как-то раз в заброшенный, давным-давно высохший колодец и действительно увидел звезды, мерцавшие на черном бархате неба…

— Саня, они превратились в химер! — прошептала Лика, ни на мгновение не отрывавшаяся от видоискателя своего суперного «хасселя».

Происходившие с золотыми фигурами метаморфозы завершились. Теперь на основаниях радиусов алого кольца стояло двенадцать золотых химер. Двенадцать клювастых, крылатых горгулий. Ну что ж, господин Мамелюкин не соврал. Методом, отдаленно напоминавшим гальванопластику, в его особняке в самом деле изготовили двенадцать химер. Но, сдается мне, созданы они были вовсе не для украшения интерьеров особняка…

— Внимайте мне, твари с измененными телами и душами! Повинуйтесь мне, посланцы в иную реальность! — неожиданно громко и грозно пророкотал господин Мамелюкин, перекрывая прорезавшимся могучим голосом нараставший с каждым мгновением подземный гул. — Готовьтесь уйти в инобытие и передать мой призыв Великим Старым Богам.

Двенадцать жертв приношу я Великим Старцам, чтобы услышали они мой зов! — продолжал грохотать господин Мамелюкин, не выходя из зеленого кольца, веселенький цвет которого так же не соответствовал его мрачным словам, как аэрозольный баллончик в руках мага — традиционным колдовским атрибутам. Однако было в этих несоответствиях нечто зловещее, заставившее меня поверить в серьезность происходящего…

— Двенадцать вестников посылаю я вам, двенадцать тварей, которые передадут мой зов. Двенадцать ключей, чтобы открыть Врата между мирами. Двенадцать ножей, чтобы вспороть ткань мироздания. Исполните древнее пророчество: «Петербургу быть пусту»! Пусть гибель его послужит примером всем градам и весям Земли! Пусть участь его устрашит злых и равнодушных, напомнив о том, что есть Высший суд и все мы будем судимы тем судом, коим судим сами. Пусть стынут души и коченеют тела обитателей Петербурга. Пусть пробудится древний хаос, шевелящийся и ворочающийся под улицами, каналами и площадями самого отвлеченного и умышленного города на Земле. Пришло ему время воспрять. Именами и кровью всех тех, кто мучился и умер здесь, заклинаю вас! Да сольются их голоса с моим и будут услышаны!..

Подземный гул нарастал, но призывы господина Мамелюкина были отчетливо слышны. А потом произошло вовсе несуразное — покончив с дурацкими, нелепыми призываниями, Игорь Евгеньевич начал выкрикивать какие-то рифмованные заклинания:

Твой остов прям, твой облик жесток,Шершаво-пыльный сер гранит,И каждый зыбкий перекрестокТупым предательством дрожит.Твое холодное кипеньеСтрашней бездвижности пустынь.Твое дыханье — смерть и тленье,А воды — горькая полынь…

Я не сразу понял, что он читает не заклинания, а декламирует стихи. На мой вкус, совсем неплохие, но совершенно неуместные на этой безумной церемонии.

Как прежде вьется змей твой медный,Над змеем стынет медный конь…И не сожрет тебя победныйВсеочищающий огонь.Нет, ты утонешь в тине черной,Проклятый город, Божий враг.И червь болотный, червь упорныйИзъест твой каменный костяк…[23]

При последних словах Мамелюкина свет в зале мигнул, подземный гул сделался тише и перешел в ровное гудение.