Солдат удачи. Исторические повести - Лев Вирин

—Та ни, пан. Мы — люди бедные. Так я ж коваль. И ций клинок сам выковал. Дозвольте спробовать свою работу.

— Ну, ежели сам коваль, то пусть, — милостиво кивнул седой, — но рубить своим ножом шляхетскую саблю не моги! А подставлять можно. Подставь.

Парень поднял нож. Стась примерился и рубанул.

—Цел! — ахнула толпа.

На ноже кузнеца остался слабый шрам. Такой же появился и на острие черкешенки.

—Силён коваль! У тебя нож получше многих сабель, — удивился седой шляхтич. — Забирай свои гроши, хлопец. Ничья. Ну, панове, может, ещё кто хочет померяться саблей с паном Стасом?

—Пора охладить парня, а то загордится, — князь вынул из ножен тонкий прямой клинок с серебряным эфесом. — Ежели твоя черке­шенка устоит против моего толедского клинка, получишь дукат. Держи!

Стас поднял саблю. Должно быть, в молодости князь был лихим рубакой. Зазвенела сталь. Однако толедский клинок не одолел кавказ­ского закала. И здесь состязание кончилось вничью. Довольный Стас спрятал в кошель выигранные деньги.

От стола у двери поднялся худой черноглазый шляхтич — гортан­ный выговор выдавал чужака. Седые усы свисали аж до ворота.

—               Дозвольте и мне, панове. Ставлю дукат. Моя старушка «черке­шенку» одолеет.

Не спеша он вынул из широких ножен странную, сильно изогну­тую саблю с круглым отверстием возле острия.

Потянувшиеся было к столам шляхтичи снова сомкнулись в круг.

—               Давай, Стас! Проучи длинноусого! Два злотых на Стаса! Шляхтич поднял саблю. Стас поплевал в ладонь, прищурился.

Но его ловкий удар не достиг цели. На широком лезвии не осталось и следа, а вот на клинке «черкешенки» появился первый глубокий рубец.

—Пожалейте, пан, свою саблю, — сказал длинноусый. — Видите, на моей перевитый узор на клинке? Дамасская сталь. Ей нет равной в мире.

—Руби! — отчаянно крикнул Стас.

Шляхтич легко, как ласточкиным крылом, взмахнул широким клинком — и аккуратно срезал самый кончик острия на сабле Стаса.

— Не грусти, парень, — сказал он, пряча дукат в кошель. — Сабля у тебя добрая, не беда, что стала чуть короче. C дамасской сталью ничто не сравнится.

—               Прошу прощенья, ясновельможный пан. Дозвольте вашу саблю в руках подержать, — кузнец низко поклонился седоусому.

—Что, коваль, проняло? Такую тебе не сковать. На, полюбуйся. Коваль бережно, двумя руками, взял саблю и долго разглядывал её узор, заточку.

—               А зачем же тут дырка на клинке?

—Смотри, коваль, — шляхтич, взял саблю за рукоять и острие и, легко согнув её вокруг талии, застегнул, как пояс. Обдёрнул кунтуш. Те­перь никто бы не догадался, что он вооружён. — Видел? Так-то!

Длинноусый вновь расстегнул стальной пояс и вложил распря­мившуюся саблю в ножны.

—               Далеко ли ций Дамаск, где такие сабли робят?

—В Туретчине, рядом со Святой Землёй. Тебе не дойти. Шляхтич поднял с лавки переметные сумы и вышел из корчмы.

За ним последовали его спутники. Коваль, как заворожённый, смотрел им вслед. Вдруг он тряхнул головой и выскочил за длинноусым: хотел спросить ещё что-то, да не успел. Паны уже отъезжали.

—Напрасно вы ввязались в эту греховную забаву, пан Ласло.

—               Лишний дукат пригодится, — ответил тот.

—Но вас запомнили все бывшие в корчме шляхтичи.

— Не беда. Завтра я буду уже далеко. Час свободы близок. С Богом, братья...

«Правду говорил тот монах. Видать, шляхтичи-лютеране зате­вают новый рокош5 за свою веру. Паны дерутся, у хлопов чубы тре­щат», — подумал коваль и вернулся в корчму.

***

Пир за столом у князя продолжался. Стась уже сидел с ним рядом и поднимал бокал:

—               За толедскую сталь ясновельможного князя!

—Давайте танцевать, — воскликнула разбитная, сильно накра­шенная паненка, сидевшая напротив князя. — Музыку!

— Желанье пани — закон, — кивнул князь. — Корчмарь! Музыку!

— Прощенья просим у милостивого князя, — низко кланялся корчмарь, — всех музыкантов пан Големба забрал на свадьбу дочери! Нет музыки, не извольте гневаться...

—               Верно, я и забыл. Ну, а наши что?

Седой шляхтич, исполнявший у князя обязанности мажордома, развёл руками:

—               Капустинский ногу сломал, Шацкий — в Варшаве. Здесь только пан Гробек со своей флейтой.

Старенький шляхтич в аккуратно заштопанном кунтуше, сидев­ший в конце стола, послушно вынул из футляра флейту и заиграл ма­зурку. Три пары вышли плясать. Да уж больно неровный был пол в корчме, и музыка не вдохновляла. Танцы не удались.

—               Тогда давайте шута! — потребовала та же пани.

—               Шута, так шута.

Седой шляхтич вышел и скоро вернулся с шутом. Смуглый, гор­боносый паренёк в пёстром — половина красная, половина синяя — кафтане и смешной шапчонке с двумя кисточками остановился на се­редине корчмы. Мажордом нагнулся и отомкнул железную цепочку от бронзового браслета на его лодыжке.

—               Давай, Черныш, повесели князя...

Шут оглядел компанию большими тёмными глазами, раскинул руки, запел что-то гортанное и пошел кругом по корчме в странном, нездешнем танце. Пан Гробек подыгрывал на флейте. Казалось, шут пляшет в кругу, положив руки на плечи братьев.

Паны хлопали ему:

—               Живей, Черныш, живей!

И он пошёл быстрее, ещё быстрей, закружился с резкими выкри­ками, выбрасывая в стороны руки... и вдруг рухнул на пол.

—               Немного от него толку, — заметил князь. — Ладно, отведи его в обоз да прикуй как следует, чтоб не сбежал.

Ковалю стало как-то не по себе. Он расплатился и вышел из корчмы.

Возле конюшни стояла большая карета с княжеским гербом на дверцах. Шут, прикованный к задней оси, сидел на грязной соломе, об­хватив голову руками. Он раскачивался, что-то гортанно причитал и выкрикивал.

Коваль присел рядом. Паренёк глянул на него искоса и перешёл на польский:

—               Чтоб тебя чума поразила от пяток до макушки! Чтоб у тебя руки отсохли! Чтоб твои княжата росли убогими и помирали молодыми!

—За что ж тебя, как пса, на цепи держат? — спросил коваль.

—А я от пана трижды бегал. И опять убегу! Вот потеплеет не­много. Не останусь ручной обезьяной у гада ясновельможного! Только кафтан больно заметный. По нему и ловят.

«Жалко хлопца, — подумал коваль. — Уж больно горяч. Пропадёт. Надо выручать».

Он снял с плеча большую сумку на сыромятном ремне, и из бога­того набора инструментов выбрал клещи-кусачки.

—               Чего тепла ждать? Скоро Пасха.

Перекушенная цепь хрустнула.

— Как тебя кличут, хлопец? Григорий? Надень-ка мою свитку, чтоб не так заметно было. Пошли!

Во дворе корчмы было пусто. Только спал на соломе пьяный гайдук.

Скоро корчма скрылась за поворотом дороги.

***

—Как твоё имя, брат? — спросил шут. — Ты нынче меня из вели­кой беды выручил. Даст Бог, отплачу тебе добром за всё.

—               Янко Коваль, из Слободки. Ушёл из дома мастерства искать. У отца-то, в кузне под Полтавой, я уже всё перенял. Могу и плуг отковать, и нож, и подкову. Да, говорят, в чужих краях мастера не чета нашим. Нынче в корчме саблю видел! Красота-то какая! Аж сердце зашлось. Дамасская! Вот бы научиться!

— И я из дома за тем же ушёл, — вздохнул Григорий. — За муд­ростью. Да вот, не повезло. На цепь попал. Неудачник я, видно.

— Расскажи о себе, друг. Дорога будет покороче. Ты православ­ный?

— А как же! Греки все испокон веков православные. Родился я в Туретчине, в Салониках. Большой город, портовый, кого там только нет. Пока был жив отец, мы хорошо жили. Он писцом служил у бога­того купца, Костакиса.