Дочь реки (СИ) - Счастная Елена

— Откроем? — полюбопытствовал Другош. — Страсть как знать охота, что там.

— Сначала на берег.

Скоро пристали в удобном месте и вывалились все на сушу. Мигом — разводить огонь. Захлопотал Калуга, собираясь готовить горячее для всех, а для тех, кто вдоволь накупался — в первую очередь, пусть и жарко нынче, пока плыли, уж и обсохли почти. Мужики сгрудились вокруг вынесенного на берег ларя, примеряясь так и эдак, как его открывать: ключа от солидного замка ни у кого, конечно, не было, а ломать крышку — значит, открыться перед Любором. А другой ларь, целый, взять было не откуда.

— Дайте я поворожу над ним, — усмехнулся ватажник Вогуль. Пошарил по поясу и снял с него увесистую связку хитро изогнутых железных палочек.

Недолго пришлось ждать, как справится он с не слишком сложным запором. Громко щелкнуло — и уже занявшиеся было разными делами мужи все, как один, обернулись.

— Ох ты ж… — в сердцах витиевато выругался Вогуль. Не утерпел, открыл крышку первым.

Ватажники потянулись ближе, но пропустили Рарога, когда он вышел вперед. Склонился над головой Вогуля — и глаза аж ослепли на миг от омытого водами волани сияния слитков — побольше и поменьше — чистого золота, что лежали внутри, наполняя ларь до половины. Оттого-то он был нестерпимо тяжелым.

— Казарское золото, — хмыкнул Рарог, заметив знакомое клеймо.

Взял один холодный слиток и взвесил в ладони, а после бросил обратно. Такое добро ему не надо вовсе, иначе поплатиться можно за него жестоко. Уж на то Любор успел ему намекнуть — да что там, едва не прямо сказал. Раз уж он дружбу с козарами водит, которые кочуют по южным степям между Лагонкой и Воланью, то платы такой, уж неведомо за что, он ждал давно. Неспроста. Может, делились с ним козары данью, которую брали с купцов за то, что они через земли их пройдут. To ли откупались от чего: то дело их. Да если дорожка золотая у княжича Долесского протоптана на юг, то отказаться он от нее уже не сможет.

— И что, мы ничего себе отсюда не возьмем? — с надеждой в голосе пробормотал за спиной Калуга.

Ватажники захмыкали с сомнением. Тут уж всякому ясно, что и крупицы самом малой не сковырнешь, чтобы княжич не заметил после. А проверять он, верно, на месте вздумает.

— Брать ничего нельзя, — на всякий случай одернул парня Рарог. — Я все пересчитаю. А после проверю. Кто руки свои сюда протянет, тому отсеку вмиг — не пожалею.

Мужики заворчали, конечно, да больше притворно, потому как сами понимали, что с козарским золотом не пошуткуешь, а особенно с тем, кому оно предназначалось. И вся недавняя милость Владивоя может быстро оказаться перечеркнутой лютой немилостью Долесских правителей.

Дожидаться ночи не стали, сидя на одном месте. Как передохнули немного да обсохли, повернули назад: до ночевки еще можно было пройти достаточно верст. Теперь хотелось Рарогу скорее вернуться, а там и в Долесск отправиться. Словно жгло золото это всех, кто на струге сидел. Того и гляди пропалит и ларь, и дно лодьи — да потонет снова, теперь уж безвозвратно: не отыщешь на илистом дне. Недоброе что-то деялось вокруг этих слитков. И странное желание обуревало: завернуть на время в Белый Дол, поговорить с князем о том, что вызнать удалось о Люборе. А, может, так он и поступит, как выручит Грозу. Только как бы не придумал Любор еще каких условий, что могли бы подпортить жизнь ввязавшемуся не в свое дело находнику и дочери воеводы. Потому Белый Дол прошли той же стороной, и только догадываться приходилось, в каком бешенстве сейчас князь оттого, что пропала не только дочь его — в очередной раз — да еще и Гроза. Ищет, небось, кметей гоняет по землям, хоть и догадывается, где Беляна может быть, да не признает — до последнего отрицать будет, что умахнула она к неугодному отцу жениху.

С короткими остановками и ночевками — с самого позднего часа, до которого плыть можно было и до самого раннего — когда отплывать, ватага добралась скоро до Оглобича, а там вышла на другую протоку — что через мшистые и торфяные болота выводила на Лагонку. А по ней уж недалеко до Долесска.

И каждый следующий день пути казался тягостнее предыдущего. Хоть и подступал день Купалы, и нарастало в каждой веси, где останавливаться доводилось, предвкушение скорого праздника, а Рарог иссыхал внутренне как будто. И свербило, свербило в груди — так невыносимо, что хоть вой

Наконец показались на обрывистом, обдуваемом всеми ветрами берегу высокие темные стены Долесска. И стояли на приколе многие корабли: среди них — те, хозяева которых решили не идти нынче по Волани, а пустились по объятому горами витиеватому руслу через другое княжество. Простирались вдаль пологие холмы, которые на самом окоеме обращались крутыми лесистыми горбами. Заволокло их нынче с самого утра синеватым туманом: как бы не случилось дождя. Всю дорогу с утра Рарог размышлял, кого отправить в детинец, чтобы передали Любору, что он прибыл, исполнив-таки его требование. И самому порой не верилось. Да сейчас он рад уж был избавиться от золота, которое никому на струге не давало покоя. И приходилось ларь при себе держать на ночевках — а то ведь мало ли кому жадность разум застит так, что и напасть не погнушаются. Он оглядывал лица ватажников, и почти любому из них можно было доверить важное дело, и как ни хотелось пойти самому, а пришлось решать — потому как ларь без присмотра не оставишь.

— Ты пойдешь, — велел он Калуге.

Молодой парень не успел еще заматереть до того, чтобы по его огрубелым чертам сразу стало понятно, что умыслов он не самых добрых. Калуга возражать не стал, и более того: лицо его озарилось гордостью, что ему такое дело важное поручили. Едва начали разворачивать становище, как он умчался в сторону Долесска, который хорошо виднелся на западе от того места, где пристали к берегу — коли выйти на небольшой мыс, что неглубоко врезался в реку. Неведомо насколько придется задержаться подле города, какие еще хитрости придумает Любор, чтобы для него все с большей выгодой обернулось.

Быстрина покачивала стоящий на неглубокой воде струг, уводя его корму в сторону. Ватажники тихо переговаривались, сидя у теплины и пытаясь угадать, что их всех ждет дальше. Где сейчас ходят соратники, часть из которых отправилась в эту же сторону: не наткнулись ли где на русь, ведь малым числом сейчас только скрываться, а не в бой вступать. А Рарог дивился тому, как изменились они все за это время, что мотает их судьба совсем не теми дорогами, которые они себе представляли на это лето. И как будто даже и впрямь не ватажники у костра собрались, а кмети: разве что одежда попроще да оружие. Спокойнее они стали, степеннее, как будто вмиг ощутили всю тяжесть ответственности, которая свалилась на них. Слегка передохнув, некоторые отправились на охоту, прихватив с собой требу для лешего. Попросили было Рарога обратиться к Велесу, который всеми угодьями лесными правит, да он отмахнулся. Требу ему он возносил в последнем святилище, что попалось им на пути. А здешних он не ведал.

Калуга вернулся скоро: длинные ноги быстро сносили его туда и обратно. Выглядел он мрачноватым, словно в чем-то разочаровался за то время, пока был в Долесске.

— Что сказал княжич? — тут же принялся расспрашивать его Рарог, как тот вернулся и зашел к нему в шатер.

— Сказал встретиться на север от города за околицей веси. Там есть большой ручей, на берегу стоит изба с кузней: старый хозяин помер, и там теперь никто не живет. Нынче, на закате, — выложил Калуга все, что было. — Прийти ты должен не более чем с двумя ватажниками.

Верно, Любор думает, что Рарог пришел к Долесску со всей своей ватагой. Что ж, может, так и лучше.

Пока говорили, вернулись удачливые охотники. Принесли зайцев и даже пару уток, которых удалось подстрелить недалеко от здешнего болотца, что лежало в низине. Тушки ободрали — и скоро зашкварчало мясо над огнем, полился смачный дух по берегу, просачиваясь в каждый шатер. Мужики страдали, вдыхая острые запахи жареной дичи, да Рарог не дал им маяться слишком долго: отправил Другоша с двумя зоркоглазыми ватажниками проверить все вокруг того места, о котором сказал Любор. До заката еще далеко, а то, что княжич решил встретиться не под взором богов, а в неверных и недобрых сумерках, только яснее говорило о том, что дело его ненадежное.