Хроники разведки. Мир между двумя войнами. 1920-1941 годы - Александр Юльевич Бондаренко

Фитин вызвал к себе Журавлёва и меня. Наш обзор мы увидели у него в руках. Фитин достаточно выразительно бросил сброшюрованный документ на журнальный столик Журавлёву.

— “Хозяину” доложил. Иосиф Виссарионович ознакомился с вашим докладом и швырнул мне. “Это блеф! — раздражённо сказал он. — Не поднимайте паники! Не занимайтесь ерундой. Идите-ка и получше разберитесь”.

— Ещё раз перепроверьте и доложите, — приказал Фитин Журавлёву.

Недоумевающие, ошарашенные, мы вернулись в кабинет Павла Матвеевича. Мы не могли понять реакции Сталина. Как и бывает в таких случаях, снова и снова принимались всё взвешивать и разбирать. Наконец Павел Матвеевич высказал предположение:

— Сталину с его колокольни виднее. Помимо нашей разведки он располагает данными разведки военной, докладами послов и посланников, торговых представительств, журналистов.

— Да, ему виднее, — согласилась я, — но это значит, что нашей годами проверенной агентуре нельзя верить.

— Поживём — увидим, — как-то мрачно заключил Павел Матвеевич» <…>

...И вот ещё что нам бы хотелось понять.

Приведённое ранее сообщение за подписью наркома Меркулова в настоящее время хранится где-то в архивах, и добраться до него очень непросто. Однако всем, наверное, известно — об этом писалось и говорилось не раз, — что на документе имеется резолюция высшего руководителя Советского государства:

«Т-щу Меркулову. Может, послать ваш “источник” герм. авиации к... матери. Это не “источник”, а дезинформатор. И. Ст.».

Возникает этакий наивный, бесхитростный вопрос: когда же и для чего Иосиф Виссарионович смог такое написать? Перед тем как пригласить к себе Меркулова и Фитина? Но зачем тогда вождю было нужно с ними разговаривать, тратить время, если ему уже и так всё было однозначно ясно, и он письменно (или непечатно) выразил своё отношение к полученной информации? После беседы с ними? Так он им уже сам всё лично сказал — для чего ж ещё писать матерную резолюцию на документе, который теперь ляжет в архив и будет, как прекрасно понимал вождь, изучаться историками последующих эпох? Да ведь и видел он, что дело неизбежно идёт к войне, зачем же ему было смачно «плевать в колодец», выставляя себя дураком? Уж дураком-то он точно не был! Сказал — «дезинформация», ну и достаточно! В общем, эта резолюция совершенно необъяснима. Тем более что, насколько известно, товарищ Сталин не имел обыкновения оставлять на документах «заборных» надписей...

К сожалению, как представляется, начиная со второй половины ХХ столетия, а может и ранее, даже самые закрытые наши архивы превратились не то чтобы в проходной двор, а, так скажем, в «творческую лабораторию» для супердоверенных лиц очередных правителей. Что-то изымается, что-то исправляется, а то и дополняется — и вот уже очередной властитель кажется «лучом света» (причём этаким белым и пушистым) в тёмном-тёмном царстве своих предшественников-недоумков, на фоне «жуткой российской действительности». А нам только и остаётся гадать, что же было на самом деле...

«Фитин»

<И вновь хочется вернуться к предыдущему событию того самого дня — награждению участников и руководителей операции «Утка». Почему это было поручено Калинину, а не сам Сталин, ранее лично ставивший задачу, поздравил героев? Пожалуй, это было бы логичнее. Но, значит, встреча с начальником разведки была для него гораздо важнее, чего отнюдь не скажешь по последующим описаниям и оценкам этого разговора. Да ещё и резолюция с «материнским» словом! Однако последующее событие этого же дня заставляет предположить, что не всё было так просто.>

Мы решили посмотреть, как обозначен визит Фитина в Кремль в знаменитых ныне тетрадях, в которые записывали лиц, принятых И. В. Сталиным: там отмечались фамилии, а также время входа и время выхода посетителей…

И тут нас постигла неудача!

Существует общепринятое мнение, что в кабинет Иосифа Виссарионовича даже мышь без записи проскочить не могла. Насчёт мышей мы не знаем, а вот разведчиков в списках не оказалось. Ни одного! (По крайней мере, тех, кто нам известен.) В том числе — и героя нашей книги.

Павел Михайлович Фитин писал и рассказывал, что был в кремлёвском кабинете Сталина 17 июня 1941 года, где-то в районе 12—13 часов. Это же самое подтверждают, как минимум, З. И. Рыбкина, в тот день ожидавшая шефа на Лубянке, и Е. Т. Синицын, которому его друг Фитин о том вскоре рассказывал.

Но записи про это посещение 17-го числа в журналах нет, и вообще Фитин, как говорится, «в списках не значится». То есть в этих тетрадях фамилия его вообще нигде ни разу не записана!

А на 17 июня первыми посетителями после Вячеслава Михайловича Молотова, который зашёл в кабинет Сталина в 20 часов 15 минут 16-го числа и вышел в час 50 минут 17-го, значатся вошедшие в 20.20 и пробывшие сорок минут «т. Меркулов, т. Кобулов, т. Грибов» — так они и записаны, без инициалов. По этой причине нам уже самим приходится понимать, что Меркулов — это нарком госбезопасности, Кобулов — явно Богдан, его зам, а не Амаяк, изображавший в это время в Берлине «крутого разведчика», ну а последним, без сомнения, являлся майор госбезопасности Михаил Васильевич Грибов, с 25 февраля 1941 года — заместитель наркома госбезопасности СССР по кадрам, начальник Отдела кадров НКГБ СССР.

Вполне возможно, что это были последствия незафиксированного утреннего визита: кадровика могли ведь и для того пригласить, чтобы подумать о дальнейших перспективах службы Павла Михайловича Фитина и некоторых его сотрудников... Кое-кто, правда, утверждает — причём на таком полуофициальном уровне, — что Берия (а при чём тут Берия?!) вообще хотел его расстрелять, но ведь для расстрела, как известно, кадровик не нужен. А вот для перемещения... «Хороший парень, старается! — вполне мог сказать «Хозяин». — Но молодой ещё, опыта нет, увлекается разной ерундой! Давайте подберём ему такое достойное место, чтобы не обижать хорошего человека...» И всё, поехал бы беспокойный Фитин наркомом госбезопасности в какую-нибудь среднеазиатскую республику, пользоваться почётом и уважением среди местного населения. Так что мы не исключаем, что над головой нашего героя могли сгущаться тучи, хотя и не грозовые. Однако это наше предположение, не больше!

(Есть также версия, что Амаяка Кобулова хотели назначить руководителем немецкого отдела и потому был приглашён кадровик... Зачем? Тут можно было с Меркуловым всё решить...)

«Фитин»

За день до нападения нацистской Германии на Советский Союз Эйтингон получил личное указание Берии о создании Особой группы для проведения диверсий в тылу вероятного противника. Он должен был установить связь с Генштабом Красной армии и пограничными округами, чтобы договориться о совместных действиях.

Начавшаяся война помешала реализовать эти планы…

«Эйтингон»

В нынешней официальной (как представляется) энциклопедии «Великая Отечественная война» сказано:

«После доклада Фитиным и Меркуловым 17 июня 1941 г. весьма тревожной информации “Старшины” и “Корсиканца” Сталин дал поручение Берии подготовить специальную группу сотрудников разведки для предотвращения возможных провокаций со стороны немецких диверсантов на западной границе, которые Гитлер мог бы использовать в качестве повода для войны. 18 июня 1941 г. в войска была направлена директива о приведении их в боевую готовность...»

Про «группу сотрудников» пишет в своих воспоминаниях Павел Судоплатов:

«В тот день, когда Фитин вернулся из Кремля, Берия, вызвав меня к себе, отдал приказ об организации Особой группы из числа сотрудников разведки в его непосредственном подчинении. Она должна была осуществлять разведывательно-диверсионные акции в случае войны. В данный момент нашим первым заданием было создание ударной группы из числа опытных диверсантов, способных противостоять любой попытке использовать провокационные инциденты на границе как предлог для начала войны. Берия подчеркнул, что наша задача — не дать немецким провокаторам возможности провести акции, подобные той, что была организована против Польши в 1939 году, когда они захватили радиостанцию в Гляйвице на территории Германии. Немецкие провокаторы вышли в эфир с антигерманскими заявлениями, а затем расстреляли своих же уголовников, переодетых в польскую форму, так что со стороны