В лесах Пашутовки - Цви Прейгерзон

у нее свои падения и взлеты. В 1919 году, когда Фима вернулся в местечко, Дина осталась в южном городе. Белоруссию тоже не обошла революция; отец девушки остался ни с чем и перестал присылать дочери деньги. Дине пришлось самой заботиться о пропитании. Трудно сказать, как бы ей это удалось, если бы не пришел на помощь все тот же профессор Ягудинов-Левин, взявший любимую воспитанницу на свое домашнее попечение. Он жил вдвоем с женой в трехкомнатной квартире недалеко от консерватории. Бог не дал этим двум уже очень пожилым людям детей, так что они были рады удочерить Дину.

Профессор искренне любил ее. Девушка училась, не жалея себя, и все вокруг пророчили ей блестящее будущее. Закончив консерваторию, она стала специализироваться на народной песне. Ее сердечный, чистый, гибкий голос был способен заполнить собой огромный зал и в то же время мог уместиться на кончике иглы. Он глубоко волновал слушателей, и Дина начала свое победное шествие по концертным залам. Вначале она отдавала предпочтение еврейской музыке, но затем обратилась к более широкой аудитории: белорусские песни были тоже понятны и близки ее сердцу. После нескольких успешных концертов в Минске и Гомеле певица попробовала украинские и молдавские напевы. Песни печали и радости, любви и страдания — Дина с легкостью овладела этим замечательным мелодическим богатством.

Ей рукоплескали в Харькове и Киеве, Днепропетровске и Чернигове, Кривом Роге и городах Донбасса. Не было человека, которого не волновало бы, не очаровывало, не подчиняло ее песенное волшебство.

Затем прошли концерты в Москве и Ленинграде, а после них появились хвалебные статьи в центральной прессе. Дина переехала в столицу, но это мало что изменило в повседневном ходе ее жизни. Покойный профессор Ягудинов-Левин с юных лет настроил девушку на непрерывную работу, на жесткий режим, и с той поры каждый ее день определялся довольно строгими рамками. С утра — гаммы и упражнения, затем репетиции и концерты — все было подчинено пению, подчинено искусству. Успех этой певицы был результатом не только великого таланта, но и упорного труда, настойчивости, любви к своему делу.

Вскоре пришло и время зарубежных гастролей. Дина совершила трехлетнее турне по Европе и по странам Востока. За границей она не прекращала работы, знакомилась с местным фольклором, изучала и включала в свой репертуар народную музыку разных стран. Теперь на ее концертах звучали итальянские, французские, венгерские песни и даже напевы Ирана и Аравии.

С годами появился у нее и постоянный аккомпаниатор — некто Борис Германович Соколовский, пианист лет пятидесяти, который рассказывал о себе, что он наполовину поляк, наполовину болгарин, но, согласно упорным слухам, был стопроцентным евреем. Соколовский ездил за Диной из города в город, из страны в страну. Был он женат и имел трех взрослых уже детей.

Высокий, широкоплечий, общительный и веселый человек с низким грубоватым голосом и сильными нескладными руками, Соколовский души в Дине не чаял, но, главное, очень подходил ей как аккомпаниатор. А еще ему нравилась их кочевая жизнь — переезды из города в город, из гостиницы в поезд, с поезда на пароход. Он любил эту непрерывную дорожную суету, возню с багажом, переговоры с администраторами, споры с антрепренерами, общение с такими разными и такими непохожими друг на друга людьми. Все это Соколовский с удовольствием брал на себя, опекая и защищая Дину от любых неприятных неожиданностей.

Популярность певицы росла и росла — как и армия ее многочисленных поклонников. Теперь Дина исполняла песни на языках разных народов мира, добиваясь при этом точной дикции и правильных смысловых интонаций. Самые известные композиторы претендовали на право и привилегию написать для нее песню, но далеко не у всех получалось заинтересовать Дину: педантичность и высочайшая требовательность певицы вошли в легенду. Она хорошо знала, чего хочет, и не делала уступок ни себе, ни другим — дорога к сердцам слушателей лежала через упорный труд и любовь к искусству.

И вот в южном городе расклеены афиши: знаменитая Дина Хар-Захав дает здесь сразу три концерта! Фима купил билеты на все три. А ведь когда-то никто в консерватории не обращал внимания на эту уродливую девочку… Сейчас-то Фима припоминал ее обращенные в его сторону взгляды. Неужели она тогда на что-то рассчитывала, неужели думала, что такой парень, как он, подойдет к ней? В чем никак нельзя было обвинить нашего Фиму, так это в отсутствии вкуса на женскую красоту…

Но с тех пор минуло немало лет. Вот стоит на сцене женщина, облаченная в роскошное платье. Высоким благородством веет от ее осанки, серебряные колокольчики звенят в ее сильном и глубоком голосе. Глаза у нее по-прежнему навыкате, и нос все еще крючком, но, кажется, сам Бог поет за нее эти песни, и люди в зале сидят, затаив дыхание и боясь пропустить хотя бы один звук.

Народные песни поет она, простые песни простых людей, населяющих эту страну.

В зале царит праздничная атмосфера. Каждый номер награждается овацией. Воодушевление публики нарастает и достигает апогея к концу представления. Люди встают, бьют в ладоши, топают ногами, крики «бис!» и «браво!» сотрясают потолок. Дина исполняет еще две-три песни, и публика снова встает, не желая отпускать певицу. Фима здесь же — он хлопает вместе со всеми и вместе со всеми встает. Ему вдруг кажется, что певица заметила его присутствие в зале, что на лице ее промелькнуло странное выражение сожаления. Он и сам испытывает странное чувство, как будто свиделся со своей молодостью.

А может, сделать попытку, попросить о встрече?

Он покидает зал и встает у выхода со сцены, прислонившись к щиту декораций. Дина исполняет последнюю в этот вечер песню — из своего еврейского репертуара. Эту песню она поет почти на каждом концерте, и слушатели не перестают улыбаться. Еще бы: ведь до сих пор никто так и не дал за деда ломаного гроша…

В зале гремят аплодисменты. Но вот слышны и легкие шаги певицы. На лице Дины счастливая улыбка. Краем глаза она замечает мужскую фигуру в тени декораций. Фима делает шаг вперед и отвешивает поклон.

— Наверно, вы не помните меня, Дина…

Но Дина помнит, и еще как помнит! Казалось бы, что общего между грешными плотскими мечтами