Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

23

Когда в середине прошлого века московский купец Спиридон Абросимов строил для своей семьи этот особняк, он, конечно, не предполагал, что менее, чем через сто лет, уютный, добротный дом его превратится в огромную неухоженную коммуналку, где вольготно жилось только клопам и тараканам, а люди, обитавшие в облезлых, обшарпанных стенах бывшей усадьбы, будут ютиться в тесных клетушках фактически на головах друг у друга. И поскольку задумывался этот дом, как жилище для одной семьи, то никакого подъезда тут не было и в помине, и на входной двери висела маленькая прямоугольная табличка, весьма красноречиво говорившая о том, что в этом доме существует только одна квартира под номером… один "А". Почему "А", и где находится другая под литерой "Б", никто из жильцов не знал и, честно говоря, ни разу над этим не задумывался. Даже если бы чья-то умная голова присвоила этой одинокой квартире трёхзначный номер, никто бы не удивился и принял это очередное головотяпство, как должное.

– Ну, пойдём… Пойдём, – Николаша схватил Павла за руку и потащил его за собой к лестнице, которая из прихожей вела прямо на второй этаж. – Мы с Лялей совсем заждались тебя. Последнее терпение потеряли.

За девятнадцать лет, что прошли с тех пор, как комбриг Троицкий последний раз поднимался на антресоли дома купца Абросимова, деревянные ступеньки сильно постарели, совершенно рассохлись и на каждый шаг отзывались теперь целой гаммой почти человеческих настроений. То они жалобно вздыхали, то стонали с охами и ахами, словно жаловались на свою нелёгкую судьбу, а то злобно скрипели, противно повизгивая.

Что тогда о людях говорить, если даже неодушевлённый предмет, способный пережить не одно поколение ответственных квартиросъёмщиков, так быстро меняется и дряхлеет?..

– Павлуша!.. Дорогой мой!.. – пробасила Елена Николаевна и раскрыла навстречу Павлу Петровичу свои богатырские объятья. И он, худенький, щупленький, утонул в её пышной, необъятной груди.

Тётушка Николаши Москалёва Ляля, как называл её не только племянник, но и все близко знавшие, была необыкновенной женщиной. Очевидно, от деда Спиридона Елена Николаевна унаследовала не только крепкое здоровье, но и внушительные габариты: была почти двухметрового роста, одежду и обувь шила только на заказ, потому как найти подходящий размер во всех магазинах Москвы и Московской области ей было практически невозможно. Низкий густой голос её, сильно смахивающий на мужской баритон, приводил в душевный трепет всех окружающих, и спорить, а тем более скандалить, с ней не решались даже самые заядлые сквалыжницы.

– Какой ты стал худой!.. Старый!.. И прости меня, Павлик, облезлый!.. Задрипанный!.. Ничего от тебя, прежнего, не осталось!.. – тётя Ляля была безжалостна.

– Что поделаешь, Елена Николаевна?.. Зато вы цветёте по-прежнему, назло времени и всем злопыхателям!..

– Это только так кажется, дорогой. На самом деле, пора мне уже в дальнюю дорогу собираться. Зажилась я на этом свете – как-никак, а семьдесят пятый год уже!..

– Ляля, прекрати!.. – не выдержал Николаша. – Взяла дурацкую манеру: в последнее время чуть ли не каждый день помирать собирается!.. Тебе на вид и шестидесяти не дашь!..

– Молчи, пустобрех!.. Знаю, что говорю!.. Ну, мальчики, за стол!.. За стол!.. На пустой желудок полезно только анализы сдавать!..

Дом её всегда отличался хлебосольством.

История семьи Абросимовых-Москалёвых была весьма примечательной. В ней, как в зеркале, отразились все более или менее значительные события первой половины двадцатого века. Несчастья в семье начались давно. Когда в марте тысяча восемьсот восемьдесят первого года народовольцы убили Александра Второго, выяснилось, что Николай, младший сын Спиридона Порфирьевича, уже давно водил знакомство с самыми отъявленными «бомбистами». Сам он, слава Богу, бомб не метал, а лишь сочувствовал молодым и нахальным безумцам. Да ещё изредка подкармливал эту вечно голодную братию в трактире, принадлежавшем отцу… И всё-таки не это обстоятельство, а деньги отца, как считало абсолютное большинство их друзей и недругов, сослужили ему добрую службу и, пожалуй, спасли от более сурового наказания… Громко об этом говорить опасались, зная крутой нрав Абросимова-старшего, но подлые слухи всё же нет-нет да и проползали, просачивались. Поговаривали, будто Спиридон Абросимов откупил своего непутёвого сына. В результате, суд погрозил купеческому сынку начальственным пальчиком и отправил Николая на Алтай в ссылку сроком на шесть лет. На этом все неприятности с законом у семьи Абросимовых закончились.

Летом восемьдесят седьмого года неудавшийся "бомбист" вернулся под отчий кров, но не один. Из алтайской ссылки привёз Николай Спиридонович в Москву жену Стешу, из бийских мещан, и двух дочерей трёх и пяти лет. Мать, увидав нежданную невестку – тихую, скромную, чем-то напоминавшую встрёпанного воробышка, – тихо заплакала, а глава семейства, едва сдерживая рвущиеся из него проклятья и непечатные ругательства, заперся в своём кабинете и на три дня погрузился в запой… Всё это время в доме ходили только на цыпочках и разговаривали исключительно шёпотом. Молодые со страхом и трепетом ждали, чем дело разрешится и каков будет вынесен им приговор, ловя на себе неодобрительные, косые взгляды домашней челяди.

Как так?!.. Самовольно, без родительского благословения?!.. Да такого невиданного самоуправства не знало ни одно поколение славного купеческого рода!.. Позор!..

Через три дня двери хозяйского кабинета, наконец, отворились, и помятый, опухший, в старом халате, злой, но уже не разъярённый, Спиридон Порфирьевич вышел к домочадцам. По его молчаливому сигналу в гостиную призвали молодых с потомством, и всему новоявленному семейству был устроен смотр.

Невестка не произвела на свёкра никакого впечатления. Старший Абросимов любил яркие краски не только на этикетках своих товаров, но и в домашнем обиходе, и в жизни вообще. В женщинах он прежде всего ценил фигуристость, броскую красоту, смелый взгляд карих глаз, косу до пояса… А тут… Он оглядел Стешу с ног до головы и горестно вздохнул. Потом перевёл взгляд чуть вправо. У ног матери, путаясь в длинных складках её тёмной юбки, робко жалась самая младшая из Абросимовых, Поля. Она походила на мать не столько наружным обликом своим, сколько пугливою кротостью и желанием спрятаться от любопытных, безцеремонных взглядов взрослых, укрыться в своём собственном, недоступном для чужих мирке. И, когда дед, протянув конфету, поманил её к себе, Поля ещё крепче вцепилась в материнский подол. Да-а!.. Давно Спиридон Порфирьевич мечтал о наследниках, чтобы было кому дело всей своей жизни передать. Но у старшего сына Порфирия детей вообще не было: то ли жена его Марфа была безплодной, то ли в семени сына настоящей мужской силы не хватало, но оставалось уповать на младшего. И вот – на тебе!.. Не такие наследники были нужны ему. Нет!.. Воробышки были не в его вкусе.

Но вдруг Спиридон Порфирьевич почувствовал, что спину ему сверлит чей-то пристальный взгляд, обернулся и… Из-под сдвинутых бровей в упор смотрели на него колючие карие глаза. Старшая внучка его Елена утонула в диванных подушках так, что сразу заметить её не представлялось возможным.

– Дай! – коротко изрекла она и протянула деду свою пухлую ручонку.

– Что тебе дать? – удивился тот.

– Конфету давай! – тоном, не терпящим никаких возражений, приказала она. И, когда, развернув блестящий фантик, отправила шоколадное лакомство в рот, вновь распорядилась. – Ты всегда мне будешь конфеты давать!.. Понял?

И дед, конечно же, всё понял. Он понял, что эта малышка покорила его суровое сердце раз и навсегда. И в одночасье стала для него отрадой, утешением и… надеждой.

Крепко сбитая, лобастая, с толстенной каштановой косой, она была вылитый Спиридон Порфирьевич… Только в девчачьем варианте. Ну, как тут было не умилиться, не влюбиться и не пропасть со всеми дедовскими потрохами?!..

Таким образом, благодаря Ляльке молодая поросль стала частью всей абросимовской семьи… Но особой радости жизнь под отцовской крышей ни Николаю, ни Стеше не принесла. Не мог Спиридон Порфирьевич побороть свою неприязнь к невестке, а стало быть, и к сыну, поэтому, когда он решился и открыл своё дело в Боголюбове, Николай чуть не на коленях умолил отца, чтобы тот дал ему возможность испробовать свои силы на самостоятельном поприще. Старик для вида слегка покуражился и… в конце-концов, согласился. Но с одним условием: любимица его Лялька должна остаться в Москве. Скрепя сердце молодые условие отца приняли и уехали в Боголюбово, чтобы больше в Москву не возвращаться. Лялька, когда выросла, несколько раз навещала родителей, но, живя вдали друг от друга, они мало-помалу утратили подлинно родственную связь, которая со временем превратилась в привычку… что ли? А с матерью, отцом и старшим братом отношения вообще стали чисто формальными. Они поздравляли друг друга с престольными праздниками, с именинами, и только. Да разве у них одних распадались семейные связи? По всей России мелкие дрязги перерастали в открытую вражду, а та, в свою очередь, рождала злобу и ненависть. Многовековой семейный уклад рушился под напором новомодных теорий и учений. Семья теряла своё великое значение буквально на глазах. "Особенные люди" Чернышевского вершили своё чёрное дело, созывая утративших веру в какие-то омерзительные "коммуны", где к ужасу обывателей объявляли свальный грех высшим проявлением "свободы личности", и непечатными словами проповедовали всеобщее равенство и вседозволенность, которые заменяли у них страх Божий. А затем и вовсе нелюдь на свете объявилась. Её почему-то "большевиками" люди прозвали. В чём они больше всего перед остальными проявились, никто не объяснял, но многие видели в них нехристей и мелких бесов, но попадались и такие, которые мнили, будто пришли спасители человеческие. Ах, как скоро пелена с глаз людских падёт и наступит горькое отрезвление!.. Но это случится позже. Гораздо позже. А пока надо Бога благодарить, что не попустил Абросимовым впасть в это бесовское состояние. Не дошли они до него. Не успели.