Цена империи - Алексей Глушановский

Глядя на неё тогда, мне стало страшно. Воистину, спасая тогда эту тигрицу, родные удлинили жизнь и врагу. Слёзы во время нашей первой встречи были первыми и последними, которые я видел. Насколько она была милосердна с простыми людьми, настолько жестока и беспощадна с врагами.

Почти с самого начала мне бросилось маленькое несоответствие, неуловимое для простого безграмотного смертного, но достаточно отчётливое для людей искушённых во лжи. Тогда в таверне Тахо вела себя как коварная искусительница, знающая себе цену, но в каждом движении чувствовались размеренность и расчёт. А её меткие и точные замечания! Острый язычок не является атрибутом глупца.

Мои подозрения подтвердило и то, что на следующёё утро, безграмотная по её словам цыганочка уже через несколько минут сделала замечание по Библии с позиции знающего человека. Качая девушку на руках, вспомнилась, жившая в её хищном взгляде наблюдательность, так характерная, естественная и уместная для охотника, что ни вызывала никаких подозрений. И тогда голову осенила разгадка, что красавица подобно хамелеону предстаёт пред людьми такой, какой хотят её видеть. А если это и, впрямь, талантливая умная актриса, почему бы не завербовать? Тем более что в случае разочарования прелестницу можно убрать. Но я не ошибся!

Она была уникальна, неподражаема! На что многим требовались годы тренировки и учёбы, ей нужны были секунды. Тахо без труда усвоила придворный этикет, с лёгкостью разгадывала любые шарады и эпиграммы, понимала самые тонкие намёки и свободно изъяснялась на таком же языке. Одев впервые дорогое платье и украшения, она сразу же прошлась передо мной графиней. Так словно никогда и не была простой смертной. Что касается придворных танцев, то их ей не надо было и учить, стоило лишь взглянуть, как танцуют другие, она мгновенно воспроизводила всё без единой ошибки.

Во вторую нашу встречу цыганочка, действительно, обманула меня, она умела читать и писала аккуратным убористым подчерком. Её мать, обедневшая дворянка, вышла замуж по любви за осевшего зажиточного цыгана и постаралась дать детям мало-мальски приличное образование.

Тахо была мягким безобидным котёночком, но возьми её в руки, пригрей, приласкай, прижми к груди – и эта киска с лёгкостью доберётся до горла! За какие-то мгновения из тигрицы, кровавой хищницы или коварной искусительницы она превращалась в невинного ангела, кроткого и безобидного. Ведьма! Не было ни одного сердца, устоявшего перед ней, моя напарница очаровывала даже женщин! Знал бы я, что впоследствии она без стона, оха, слёз и крика вынесет все муки и пытки самого жестокого века, я бы усомнился и в её человеческой сущности! Ни среди ведьм, ни среди людей я не встречал такую!

С каждым днём, с каждой минутой я поражался её гибкому уму, дальновидности, проницательности, природному чутью людей вдобавок к несносному обаянию, которое та изредка шаловливо применяла и на меня. Тахо была моей ученицей, партнёршей и преемницей, гордостью, ферзём на шахматной доске главы инквизиции. А её умение понимать меня с полуслова приводило в восторг.

Потрясала и её способность чувствовать музыку. Она словно проводила, пропускала ту через себя и одновременно была ею. Иногда казалось, что это удивительное существо пришло в мир не как все. Будто однажды композитор вложил в своё творение столько жизни и души, что из мелодии сошёл оживший образ, прекрасная девушка, мираж, фантом. Тахо была точно переводчиком, она расшифровывала в прекрасных звуках мысли, мечты, душу автора и доносила их до людей. Глядя, как, услышав любой мотив, танцовщица меняется и в то же время остаётся прежней только для меня, я всё больше верил этой легенде.

Она не стала знаменитой, так как плясала для простых смертных, отдавала им свою душу, делая счастливыми, но осталась вечной в родных напевах, мотивах. И в каждой девушке, женщине, услышавшей их, проснётся Тахо.

Благодаря присущей каждой представительнице прекрасного пола интуиции она чувствовала моё расположение и начинала, как сама объясняла «наглеть». Бесстыжая дразнила и подтрунивала надо мной, но делала это тепло, аккуратно. В свою очередь я не оставался в долгу и часто почти весь вечер, сидя у камина с бокалом вина, мы шутливо переругивались и бессовестно флиртовали. Тахо любила пародировать наших врагов. Буйный, весёлый и ироничный нрав девушки обладал (уникальной способностью подмечать самые тонкие нюансы и оттенки, давая им точные и меткие определения) вкупе с изумительным актёрским талантом. Мы хохотали до упаду.

– Когда-нибудь, – улыбнулась она, поворачиваясь ко мне, чтобы как обычно подразнить, – ты меня поймаешь

– Поймаю! – с готовностью прошептал я, приближаясь к ней.

– Схватишь, – ласково и настойчиво продолжала она.

– Схвачу! – ликуя, обнял я её плечи, готовый повторять за ней каждое слово, словно какой-то взбалмошный влюблённый мальчишка, а не зрелый взрослый мужчина.

– И сожжёшь на костре как ведьму.

– И сожгу на костре как Стоп! Мне что? Ничего лучше в голову не взбредёт? – глаза сами восторженно нырнули в глубь корсажика, а руки рефлекторно обвили тонкую талию.

– А мой пепел развеешь по ветру, – отвернула она мой подбородок в другую сторону.

– Вот не поверишь, нет у меня такого желания! – возмутилось всё моё существо не понятно чему: то ли словам, то ли действию, но голова с упрямством и настырностью уличного торговца вернулась в прежнее положение.

Она вдруг довольно улыбнулась и прошептала:

– Только знай: каждый раз, когда пыль коснётся твоего лица, – это я тебя целую!

И, чмокнув, искусительница направилась к двери.

– Стойте, благочестивая милосердная леди! – взмолился бедняга-инквизитор. – Подарите несчастному убогому страдальцу ещё один поцелуй!

– Нельзя-нельзя, мой милый друг! Если я вас поцелую, то не устою от греха.

– Я ОТПУЩУ ТЕБЕ ВСЕ ГРЕХИ!

– Да, но кто отпустит их вам?

У нас не было запретных тем. Почему-то ей я рассказывал то, что всегда держал в тайне: личные чувства и переживания, детские страхи, свои исповеди (над первой мы здорово посмеялись).

– И что? Тебе никогда не хотелось согрешить с какой-нибудь женщиной? – с любопытством уточнила она.

– Нет.

– Правда? – лукаво прищурилась собеседница и стала танцевать.

– Ты что? Хочешь меня совратить?

– О нет, мой святой инквизитор, я лишь танцую для вас!

– А жаль! – вздохнул ваш покорный слуга.

– В своих поступках виноваты лишь мы сами, – хитро подмигнула она. – Спокойной ночи, святой отец.

Как волку и газели, нам не суждено было быть вместе, но я готов был сделать вызов судьбе. Каждая минута, проведенная с ней, – чудо. С каждым мгновением я понимал, что всё больше и больше хочу это милое существо. А ещё ваш покорный слуга понимал, что влюбился на старость лет, как неопытный юнец. А любовь – очень коварное чувство, она забирает ум у тех, у кого он есть, и даёт тем, у кого того нет. Мой конец был близок.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});