Цена империи - Алексей Глушановский

Сильная, непокорная, гордая. Танцовщица, воровка, грешница. Смелая, умная, красивая, ошеломляюще красивая ведьма. Моя ведьма.

В тот вечер я решил осмотреться. Пустой роскошный дом бывшего графа, сожжённого на костре за колдовство, давно опротивел. Официально я не владел им, но вступившее во владение имуществом графа духовенство, любезно предоставило «своему смиренному и обездоленному брату» сей кров. Таверна за углом, она же ещё и постоялый дом, давненько интересовала, привлекая внимание ходившими в народе слухами о постоянном разврате и разгуле. А так как ко всей прочей славе поговаривали и об отменной кухне, то я решил поскорее навестить сие местечко, хотелось только не быть узнанным.

Немного подумав, ваш покорный слуга решил заглянуть в просторный гардероб моего предшественника. Одежда так и осталась там висеть, видно, моё заселение было своевременным, и её не успели ещё растащить. Телосложение наше было почти одинаковым, поэтому я прекрасно уживался с его гардеробом. Граф обладал, кстати, прекрасным вкусом, ровно, впрочем, как и я. Сегодня внимание привлёк бархатный тёмно-синий камзол, немного потёртый, но в целом очень даже симпатичный.

Через несколько минут в зеркале отразился зрелый, хорошо сложенный мужчина с тонкими, благородными чертами лица, настолько тонкими и резными, что они казались хищными и холодными. Он родился аристократом. Порою даже отец, глядя на узкие изящные пальцы сына, никак не идущую крестьянину алебастровую кожу, острые, резные, до того красивые, что кажущиеся жестокими и злыми, черты, начинал сомневаться, его ли это отпрыск. Не таится ли в ребёнке парода графа, забравшего у мужа когда-то право первой брачной ночи?

Частенько, смотря на себя, я тоже об этом задумывался. Уж слишком нехарактерными для простых трудяг были мои привычки и способности. Это замечали и в деревне и в церкви, где я когда-то учился. Мой отец был мягким и добрым человеком удивительной, широкой души, совсем не амбициозным и прекрасно знающим своё место. В то время как я обладал совсем иным норовом. И, тем не менее, какими бы мы разными не были, его я всё-таки любил. Не знаю, откуда он мог достать столько денег, откуда у него было столько уверенности, чтобы, не раздумывая потратить их на меня. Иногда мне кажется, что он меня боялся и видел хозяина, а не слугу. Но я всё равно его люблю, даже если он и не истинный отец, а его поступок только ещё больше усилил мою благодарность и благоговение. Много лет я не был дома, но я всё равно в курсе дел и постоянно слежу за родительским здоровьем, посылая иногда своих слуг им в помощь.

А если я сын того графа, то этим всё многое объясняется. В том числе и благоволение папы, потому что в таком случае, я его двоюродный племянник. Тогда и в родстве с кардиналом мы состоим. Не поэтому ли и он так милосерден ко мне?

Но мы отвлеклись, а меж тем в облике по-прежнему чего-то не хватало. Широкополой шляпы? Нет! Эту внешность народ узнает из тысячи! В стране не много людей могут похвастаться подобной славой. Сколько раз уже приходилось упускать вожделенную добычу из-за неё! Но не стоит хныкать и лицемерить: мне это льстило, и я её просто обожал. Но чем же прикрыть лицо? И тут на глаза попал светло-коричневый плащ с глубоким капюшоном. Что ни говори, а он как раз подходил для этих целей.

Учитывая, что по ночному Мадриду гулять в одиночестве не безопасно, да и личных врагов хватало в избытке, я как обычно взял с собой Эскеля, Паскаля, Руно и Бруно. Эта четвёрка прекрасно натренированных слуг всегда выручала из самых щекотливых ситуаций. Незаметные и ненавязчивые, они обладали талантом вовремя появляться и вовремя исчезать.

Итак, будучи от рождения гурманом, я одиноко спешил поужинать, чувствуя, однако, как следуют за мной надёжные тени-хранители.

Таверна была уже почти полная. То тут, то там под столами посапывали уже съехавшие со стульев пьяницы, лилось рекой пиво и вино, хохотали и спорили зажиточные крестьяне, прикладывались к кружке провинциальные дворяне и молодые повесы, весело щипая разносящих выпивку девушек и вышедших на работу шлюх. Я занял пустой столик и огляделся.

– Что пожелаете, господин? – услужливо подвернулся хозяин.

– Ужинать.

Вид человека, не желающего быть узнанным, не вызывал ни у кого ни удивления, ни интереса. Таких было много. За соседним столом расположились слуги.

Народ пил и резвился, как и во всех тавернах. Что ж блудниц везде хватало, а заниматься ими было уже не к лицу. К тому же особого разврата здесь не наблюдалось, хозяин, та ещё продажная и изворотливая лиса, как-то умудрялся сдерживать обстановку. Колдунами и не пахло. Видно кто-то из завистников решил убрать конкурента с меньшими для себя затратами. Пустые слухи, но кухня хорошая.

Я уже собирался поужинать и уйти, как хозяин попросил расчистить пространство у входа в кухню, и едва это сделали – на пустом месте появились хорошенькие цыганочки.

Прошёл час и я вспомнил про еду, но стоило вилке потянуться за мясом, появилась Она, королева таверны. Гибкая, страстная, жгучая. Наполовину цыганочка, наполовину испанка с точёной фигуркой. Кусок сам вернулся на прежнее место. Это был не просто лихой соблазнительный танец. Казалось, Она слилась с музыкой, став с нею единым целым, обжигая нас своим жаром, чувственностью и желанием жить. И я, как и все остальные присутствующие мужчины, хотел её, хотел до звериного рыка.

Вскрикнула и смолкла скрипка, надрывно и протяжно заиграла вторая, и красавица, томно переступая, с взглядом пантеры, пошла к столам. В ней было что-то неукротимое, дикое, опасное. Подойдя ко мне, она остановилось, пристально уставившись в глубь капюшона. Я знал, что обольстительница не видит моего лица, но ведает, что я бесстыдно её рассматриваю. В горячих глазах заплясали огоньки и, выгнув спину, искусительница медленно демонстративно прокрутилась передо мной, снова впившись в капюшон. Потом красивые губы одарила коварная улыбка хищницы и, щёлкнув пальцами, танцорка подала музыкантам знак играть.

В следующую секунду вместе с грянувшей музыкой взлетела и она и, оказавшись на моём столе, стала неистово отстукивать ритм, обдавая горячим ураганом своего танца. И, задыхаясь, я вспомнил свою первую исповедь в лице священника. Вместо крови в жилах уже тёк горячий свинец.

Ещё минута и самообладание покинуло бы меня, но строптиво взвизгнула скрипка и ночная фея в последнем аккорде топнула так, что отлетел даже мой капюшон. По следующей гробовой тишине стало ясно, что меня здесь знают. А она спокойно присела так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и, протянув руку, сказала:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});