Обряд - Валентина Вадимовна Назарова

кричит, бьется о клетку, проклинает его, но он, кажется, не слышит ее, он стоит и шатается, как игрок в компьютерной игре, которому остался один удар. А у Мишани ударов уже не осталось. Прислонившись спиной к черному камню, он откидывается назад.

— Тварь, почему он, зачем он? Я — ладно, но он! — кричит Настя так яростно, что ей кажется, что одной своей ненавистью она бы убила его, уничтожила, подожгла прямо тут, на месте, как костер, в который прыснули парафином. Если бы могла.

Слава будто не слышит ее, обходит машину с другой стороны, открывает дверь. Он забирается на водительское место и прислоняет лоб к рулю.

— Как же вы все мне надоели, видит бог, — шипит он сквозь зубы и затихает. — Я ж добра всем желаю. Я же хороший человек.

— Миша, Мишенька, ты живой? — зовет Настя. — Скажи что-нибудь. Поговори со мной.

Он лежит неподвижно, глаза смотрят в небо.

— Миш, что ты там видишь в небе, скажи мне, а?

Наконец его губы приоткрываются.

— Небо.

— И какое оно, небо? Опиши мне?

— Со звездами.

— Правда? Ведь только снег шел, неужели звезды? Откуда?

— Он и сейчас идет, только почему-то не на нас.

Его голос звучит слабо, так слабо, что Насте страшно.

— А какого цвета небо?

— Зеленое.

— Зеленое?

— Я ног не чувствую.

Настя пытается просунуть пальцы между прутьев клетки и протолкнуть задвижку.

— Почему небо зеленое?

Она просовывает мизинец, тянется, но задвижка слишком далеко, она только царапает кожу в кровь, едва прикоснувшись к ржавому ледяному металлу.

— Как будто в небе река разлилась, знаешь.

— Наверное, это северное сияние.

— А мне кажется, что река и что мы с тобой лежим на дне этой реки, — произносит Мишаня, прикрывая глаза, будто от усталости. — Холодно так…

— Нет, Миш, мы не в реке, посмотри внимательней, мы с тобой на берегу. — Настя снова протискивает пальцы между прутьев. — Мы с тобой стоим на берегу и бросаем в воду камушки, и от них расходятся по воде круги, видишь?

— Вижу, кажется, — шепчет он еще тише. — Прости, что я никого не спас. Прости, что я подвел тебя, дал ему увезти тебя. Я тупица. Я трус.

— Нет, Миша, ты самый храбрый из всех, кого я знаю. И самый умный.

— Хочу в реку. Прыгнешь со мной?

Щеколда, кажется, поддается, Настя давит вперед, но она сдвигается только на миллиметр.

— Ты знаешь, что эта река дает силу?

— Какую? — Его голос, кажется, звучит чуть громче.

— Магическую. В небесной реке заключена мудрость Севера, Миш, — произносит Настя, продолжая давить на щеколду. — Тот, кто умеет слушать, услышит ее и станет самым могущественным шаманом Севера.

— Откуда ты знаешь?

— Читала в книге. А еще мне рассказывал об этом один профессор в Петербурге. Он такой умный, он не может ошибаться. Он сказал, что на Севере есть еще особенные люди. В наших краях, в нашем поселке, живут люди, у которых есть волшебный дар.

Сейчас Настя готова соврать ему что угодно, лишь бы только он не уходил.

— Иногда мне кажется, что я слышу вещи, которые происходят в лесу, вещи, которых не видно, — произносит Мишаня, облизнув губы. — С тобой так бывает?

Настя вспоминает мать, ауканье перед бедой.

— Нет, со мной такого ни разу не было, клянусь. Вот видишь, ты особенный. У тебя есть дар.

— Если бы у меня был дар, я бы нас спас. А так мы умрем из-за меня.

— Надо верить, Миша, надо верить очень сильно, и река потечет через тебя, и тогда ты станешь сильнее всех на свете.

Настя зажмуривает глаза. Сейчас она готова поверить во что угодно. Умереть самой — это одно, но нельзя допустить, чтобы зло, идущее за ней по пятам, обрушилось на этого мальчика.

— Чему ты его учишь, дура грешная? — спрашивает Слава, выходя из машины. В одной руке у него Мишанино ружье, в другой — веревка. — Лучше бы молитву прочла за вас обоих, пока не поздно. Еще один грех на твою душу.

Настя переводит взгляд на Мишаню, тот закрыл глаза, лицо его даже в красном свете кажется бледным.

— Миш? Мишенька?

Он не отвечает ей, хотя губы его шевелятся.

— Не разбудишь уже, сколько ни ори, все зря. — Слава прислоняет ружье к стволу дерева и крестится, перекосившись от боли.

В этот самый момент на камне Мишаня открывает глаза и смотрит прямо вверх, туда, где в просвете меж облаками течет полыхающая брызгами малахита река. Его губы растягиваются в улыбке, а потом начинают шевелиться, шептать что-то. Настя прижимается лицом к прутьям клетки, пытается прочесть по губам то, что он говорит, но всякий раз слоги сбиваются и складываются во что-то странное и нечленораздельное, будто бы это какой-то чужой язык. Кажется, кроме его шепота, все кругом затихает. Облака расползаются чуть шире, как расходящийся шов, из-под них показывается одинокая яркая точка.

— Ты чего бормочешь там? Что за дьявольщина? Молись лучше, молись, пока жив. Господь милосердный все простит, если намерения твои чисты. — Слава снова крестится и перекидывает веревку через тяжелую еловую ветку. — Это для тебя, Настя, на соседнем дереве с матерью будешь качаться.

Мишаня продолжает говорить, все громче и громче.

— А ну заткнись. — Слава направляется к нему и останавливается в шаге от камня. — Хватит этой чертовщины.

И Мишаня замолкает. И вместе с ним замолкает все, будто они и правда больше не в лесу, а на дне этой зеленой реки, плывущей над ними, смотрят вверх, на небо, полное звезд. И тут раздается звук. Сперва далекий, он приближается и приближается, пока не превращается во что-то большое и черное, сверкающее желтыми глазами и прыгающее прямо на Славу. Тот падает, волк