Победитель - Андрей Волос

— Да? — сказал доктор. Он отложил ручку и озабоченно посмотрел на пациента.

Карпов с достоинством кивнул — да, правды он скрывать не станет.

— Поня-я-ятно, — протянул врач, а потом сказал бодрым и оптимистичным тоном: — А знаете что? Давайте-ка вас на обследование положим, а? Ведь не помешает? Просветим, прослушаем! Почки посмотрим! Урографию сделаем! Как ни крути, а нижнее-то все-таки маленько погуливает!.. Как вы?

Карпов пожал плечами — дескать, готов к любому врачебному приговору, как бы суров он ни оказался.

Врач порвал написанное, кинул в урну, пролистал медицинскую книжку и снова начал строчить. Ручка быстро бежала по бумаге.

* * *

Ромашов подошел к двери, постучал и приоткрыл.

— Разрешите войти, товарищ полковник?

Карпов вскинул брови, перевернул лист написанным вниз, сверху бросил карандаш, откинулся на стуле.

— Заходи, Михал Михалыч, — сказал он. — Садись.

Ромашов сел напротив.

Кабинет Карпова выглядел так же казенно, как все кабинеты всех военных начальников среднего звена. Портрет Брежнева напротив одного окна, портрет Дзержинского напротив другого. Письменный стол. Громоздкий сейф справа от него. Четыре стула вдоль стены.

— Значит, так… Как водится, есть две новости: одна плохая, другая хорошая. С какой начнем?

— Все равно, — ответил Ромашов.

— Ну, давай с хорошей. Нам оказано огромное доверие, — сообщил Карпов.

— Опять доверие? — спросил заместитель, на лице которого появилось одновременно настороженное и несколько ироническое выражение. — Понятно…

— Ничего пока не понятно! — приструнил его начальник. — И не надо этих вот!.. — Карпов покрутил пальцами правой руки в воздухе. — Попрошу без ерничанья! Действительно оказано серьезное доверие! Руководство считает, что может опереться на нас! — Полковник помолчал, а потом сказал сурово: — Я получил приказ готовить группу «А» к серьезной операции. Возможно боевое применение. Ясно?

Помедлив, Ромашов опять кивнул. Но все же теперь на его лице присутствовало легкое недопонимание.

— Причем за пределами страны, — отрубил Карпов.

И вопросительно взглянул на майора, словно проверяя, понимает ли тот, о чем идет речь?

Ромашов невольно насупился.

— Где?

— Этого не скажу, — вздохнул полковник. — Сам не знаю. Но приказ именно таков. Не мне тебе объяснять, какая это ответственность… Подготовка должна состоять в отработке боевых задач в городе. Начинаем немедленно. Понятно?

— В целом понятно, — осторожно ответил майор. — Будем работать.

— Ну и хорошо… Теперь новость плохая. — Карпов вздохнул. — Сам я в этом участвовать не смогу. Прихватило меня, Миша…

Полковник стоически сморщился и многозначительно поводил ладонью в районе живота.

— В госпиталь завтра кладут, коновалы. — И заключил, разведя руками: — Так что все на тебе. Командуй!..

Авангард

Во вторник Плетневу позвонил Астафьев, сообщил, что Ромашов просит с ним связаться. Да поскорее, если он хочет обратно.

Хотел ли он? Спрашивают! Если бы знали, чем ему приходится заниматься!..

«Зенит» мобилизовали на важные и срочные дела. Суть очередного этапа подготовки к Олимпиаде состояла в зачистке столицы от разного рода асоциальных элементов — лиц, ведущих антиобщественный образ жизни, без определенного места жительства, тунеядцев, криминальных элементов — именно в борьбе с ними бойцы «Зенита» призваны были, как люди максимально подготовленные, оказать помощь милиции.

В действительности им приходилось иметь дело преимущественно с проститутками и бомжами. Плетнев все вспоминал слова Сереги Астафьева. Решили как-то раз выпить по кружке пива. Должно быть, тухлая атмосфера пивнушки навела на разговор — что, дескать, в Москве полно всякого жулья.

— Ничего, к Олимпиаде их всех выселят.

— Да ну?

— Всех, — повторил Астафьев. — Воров, цеховиков, наперсточников… чтоб не маячили.

— Как выселят?

— Да очень просто. У них же организация почище военной, — пояснил Сергей, отхлебнув из кружки. — Авторитеты прикажут — и вся братва смоется.

— А они прикажут? — усомнился тогда Плетнев.

Серега хмыкнул.

— Жить захочешь, еще не то сделаешь.

— Ты-то откуда знаешь?

— Слышал, — туманно ответил генеральский сын.

Так оно, наверное, в действительности и было…

Служба оказалась ужасно скучная, вонючая и какая-то сомнительная. Ну, алкоголик, например. На пенсии. Собирает бутылки, да. Потому что нуждается в деньгах на выпивку. Ну и что? Плетнев вспоминал, что через двор от них жил дядя Семен — никогда не просыхал. Тоже бутылками не брезговал. Зато они с пацанами тайком ходили к нему слушать песни. Замечательно он пел, этот дядька Семен. Ставриду научил ловить одним хитрым способом… потом утонул. Правда, точно никто не знал — исчез и все. Вот и думали — утонул. А там кто его знает…

Короче говоря, весь «Зенит» ходил как в воду опущенный. Голубков пострадал даже физически — на какой-то хазе его укусила пьяная девка. Он и прежде ныл не переставая, а теперь и вовсе не умолкал. Что, дескать, скоро всех их вообще поставят метлами махать. И что он, по идее, боевой офицер, а его, как последнего ментяру, гоняют по затхлым повалам. И что им должны давать противогазы. И что у них в деревне к поросятам лучше относятся. А в качестве бесспорного доказательства совал под нос свою забинтованную руку. Плетнев его уже просто слышать не мог!.. Потом четверых прикомандировали к Пятому управлению. Бобиками, разумеется. Там, конечно, было почище. Но ненамного веселее. Битую неделю они делали за них, мозговитых, самую черную работу — отрабатывали наружку, пасли объект. Это был, как понял Плетнев, какой-то писатель-антисоветчик. Дня четыре пришлось косить под сантехника — с раннего утра наряжался в спецовку и торчал во дворе одного из арбатских домов. В общем, цирк с конями, а не жизнь. В конце концов коллеги провели свою дурацкую операцию, и их, грешных, отпустили на покаяние…

Поэтому голос Астафьева, произносивший волшебные слова про возвращение в родную группу, просто ангельским Плетневу показался, просто ангельским! Честное слово!

Уже через день его снова включили в состав группы «А». Теперь дни пролетали, как деревья, когда смотришь из вагонного окна: специальная физическая подготовка, стрельба, кроссы, штурмы зданий и транспортных средств, отработка техники десантирования из бронетранспортеров — БТР — и боевых машин пехоты — БМП. Все это катилось одно за другим, изматывало, и к вечеру все чувствовали себя так, будто побывали под гусеницами танка.

Еще через неделю Ромашов объявил, что, возможно, группа скоро выедет в спецкомандировку в город Кабул — столицу Демократической республики Афганистан. Плетнева будто кипятком окатили — в Кабул! он ведь Веру увидит!.. Должно быть, чувства отразились на физиономии, потому что по окончании дня, когда они сидели в раздевалке, устало переодеваясь в гражданское, Зубов, натянув майку, насмешливо спросил:

— Ну, Плетнев, признавайся — это ты нарочно все организовал?

— Что? — не понял он.

— Да вот это! Не успел вернуться — опять в загранку! Понравилось?

— Просто Плетнев в рубашке родился, — сказал Астафьев, подмигивая. — Как говорят англичане, с серебряной ложкой во рту.

Плетнев хмыкнул.

— Ничего, скоро сами увидите эту загранку. Мало не покажется. Еще взвоете…

— Зато есть шанс! — возразил Сергей. — В Москве-то орден не получишь!..

Честно говоря, об орденах Плетнев никогда прежде не задумывался.

— При чем тут орден? — строго спросил Большаков, заместитель майора Ромашова. Он сунул было ногу в ботинок, да так и замер, недообувшись.

— Как при чем? — не унимался Сергей. — Орден — не шутка! Отличился — получи.

— Геройствовать хочешь? — хмуровато, с подозрением спросил Большаков, глядя на Астафьева сощуренным взглядом.

— Почему геройствовать? — ответил Серега, несколько тушуясь. — Геройствовать — это одно, а героизм — другое.

— Ну да. Геройствовать — это когда башка не варит, а выпендриться охота, — высказал громила Аникин свое мнение как самоочевидную истину. — А героизм — это когда кто-то вовремя о пушке не позаботился, а тебе теперь приказывают грудью на амбразуру…

— А если приказывают, то что же делать? Какой ты можешь быть герой, если не выполнил приказ? Если в стороне стоял, когда другие его выполняли? — спросил в свою очередь Астафьев.

— Не просто приказ, — строго уточнил Большаков. — А приказ, который только героическими усилиями можно выполнить! Или даже ценою жизни!..

— Приказы и преступные бывают, — сказал Плетнев. Или, вернее, брякнул.