Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро - С. Панов

Современники, особенно противники Карамзина, часто ставили князя Шаликова рядом с Карамзиным и сосредотачивали на Шаликове свои насмешки над карамзинским («слезливым») направлением в литературе. По мнению М. А. Дмитриева, Шаховской в «Новом Стерне» (1805), представляя в карикатуре «чувствительного автора», «метил в ней на князя Шаликова, но стороною хотел выставить направление, будто бы данное Карамзиным»[514].

Однако беспристрастный историк литературы, прочитав сентиментальные монологи графа Пронского, несомненно, почувствует в них отзвуки карамзинских «Писем русского путешественника». Что же касается сентиментальных путешествий Шаликова («Путешествие в Малороссию» 1803, «Другое путешествие в Малороссию» 1804, «Путешествие в Кронштадт» 1805), то он, конечно, ориентировался и прямо подражал Карамзину, что по литературной этике того времени было делом обычным. Скорее всего, Шаховской намеренно смешал Карамзина и Шаликова.

Именно на рубеж XVIII и XIX веков, когда русская сентиментальная поэзия еще не сложилась, приходится апогей поэтического творчества князя Шаликова. Три томика изящно изданных книжек: «Плод свободных чувствований» (чч. 1–3. М., 1798–1801) и продолжение из «Цветы Граций» (М., 1802), в которых сентиментальные прозаические миниатюры перемежались с чувствительными стихами, принесли Шаликову известность и поэтическую славу. Даже иронически к нему относящийся М. Дмитриев признает, что «с одного конца России до другого, кому не было известно имя князя Шаликова!»[515].

Когда разгорелась полемика вокруг русского сентиментализма, совершенно естественно Шаликов оказался в одном лагере с Карамзиным и Дмитриевым. Последний хоть и не очень почитал Шаликова[516], но помог ему в организации журнала «Московский зритель» (1806), который должен был стать оплотом сентименталистов. Так Шаликов оказался втянутым в литературную полемику с «Другом просвещения»[517], который был последовательным противником «нового» слога и направления.

Шаликов бросился в литературную войну со всею пылкостью своего темперамента. Хотя многие его критические статьи в «Московском зрителе» не подписаны, они легко могут быть обнаружены по соответствующей позиции и слогу. Иногда критика Шаликова была достаточно резкой и цензура не пропускала его статей[518].

«Московский зритель» перестал существовать в том же 1806 году, но Шаликов уже через год пускается в издание нового журнала — «Аглая», подчеркивая в названии свою преемственность от известного альманаха Карамзина. Журнал просуществовал около четырех лет (1808–1812). Кроме стихов, часто литературных посланий к друзьям (В. Л. Пушкину, И. И. Дмитриеву и другим единомышленникам по защите «нового слога»), Шаликов продолжает критическую деятельность. Полемика о старом и новом слоге развивается. Шаликов состоит в числе старших, а в борьбу с шишковистами вступают все более и более молодые силы (Жуковский, Вяземский, Батюшков, Дашков). Сторонники Шишкова, «староверы», тоже консолидируются и активизируются; в 1811 году создается «Беседа любителей русского слова». Шаликов в первых рядах борцов с «беседчиками» и часто действует не вполне литературными средствами. Старый противник Шаликова П. И. Голенищев-Кутузов жалуется в 1811 году министру просвещения А. К. Разумовскому: «Некто князь Шаликов здесь на нашего Каченовского за критики на слезливцев письменно угрожает Каченовского прибить до полусмерти, почему бедный Каченовский принужден был просить защиты у полиции… Князь Шаликов, как всей публике здесь известно, есть человек буйный, необузданный, без правил и без нравственности»[519].

Действительно, как утверждают многие его современники (М. Дмитриев, П. А. Вяземский, В. А. Жуковский и др.), Шаликов отличался самолюбивым и вспыльчивым характером и даже сильным мира сего мог говорить в глаза нелицеприятные вещи. Так, давая объяснение графу Растопчину, почему он остался в Москве во время нашествия французов в 1812 году (а остался он по недостатку средств), Шаликов не преминул напомнить графу его двуличную позицию в вопросе об оставлении Москвы: «Как же можно было уехать!.. Ваше Сиятельство объявили, что будете защищать Москву на Трех Горах со всеми московскими дворянами, я туда и явился вооруженный, но не только не нашел там дворян, а не нашел и Вашего Сиятельства!»[520]

После освобождения Москвы Шаликов в 1813 году издал брошюру «Историческое известие о пребывании в Москве французов», в которой рассказал о всех своих злоключениях и вообще о неблагородных нравах французской армии. Вскоре Шаликов стал сотрудничать в газете «Московские ведомости», а в конце 1816-го по протекции Карамзина получил место редактора этой газеты[521]. Он оставался редактором вплоть до 1838 года. Это обстоятельство несколько поправило его материальное положение, поскольку Шаликов не имел никаких доходов, а семья была большая (восемь человек детей, из которых в живых осталось четверо).

В литературной жизни Шаликов по-прежнему очень активен: он издает в 1815 году «Мысли, характеры и портреты», продолжая традиции сентиментальной прозы короткой формы (афоризмы, замечания, размышления и т. п.), а в 1816 году отдельной брошюрой печатает свои полемические «Послания в стихах князя Шаликова». В это же самое время он переводит труды M-me de Genlis (опять-таки идя по следам Карамзина![522]) и все более и более склоняется к прозе. Девять небольших повестей — «Полина», «Темная роща», «Леонтина» и др. — выходят в 1819 году отдельным изданием.

Наряду с традиционной сентиментальной фразеологией и с той данью, которую отдает Шаликов вместе с другими эпигонами Карамзина всем этим «бедным» Машам, Иннам, Маргаритам, Хлоям и т. п., в повести «Темная роща» мы читаем чувствительную историю бедного дворянина и «обыкновенной» дворянской девушки, чьи жестокие родители, мечтая о деньгах, не хотели выдавать свою дочь за небогатого человека. Любовь была, уж конечно, «вечная» и «неизменная», и, разлученная с возлюбленным, героиня предпочитает монастырь, а герой умирает от горя. Автор заключает повесть лирическим аккордом о горестной судьбе девушки и негодует по поводу «бедственных предрассудков», которые разрушили счастие влюбленных. Для конца 1810-х годов повесть выглядит вполне на уровне русской повести того времени, а по языку (ясному синтаксису, твердой грамматике) даже выгодно отличается от многих.

Это был период, когда Шаликов явно предпочитал для себя прозу. В предпринятом им собрании сочинений 1819 года (чч. 1–2) первый том отдан прозе. Однако настоящей страстью Шаликова была критика. В своей речи, прочитанной при вступлении в Общество Любителей Российской словесности в Москве 27 января 1817 года[523] Шаликов говорил о необходимости критики для «нашей словесности», которая, находясь «в самом нежном возрасте», нуждается и в похвале, и в порицании, но более всего в «умеренности» и «опытности», «в благородной свободе» и «вкусе». По мнению Шаликова, «язык наш еще не обработан, не установлен, не подведен под твердые законы»[524], хотя у нас есть «славнейший русский писатель» (Карамзин), вполне отвечающий «требованиям образованного природного языка»[525]. Эта определенная и респектабельная позиция Шаликова в вопросе о проблемах русского литературного языка, естественно, делала его пропагандистом и союзником Карамзина, и последний относился к Шаликову в этот период весьма доброжелательно, хотел сделать для него «всякую приятность», даже хлопотал о его делах перед возможными покровителями[526].

Издав в двух частях собрание своих сочинений в прозе и в стихах, Шаликов прибавил к ним в 1822 году свой последний сборник «Последняя жертва Музам». С 1832 года он становится издателем «Дамского журнала» и более всего сосредоточен на критике. Ему 55 лет, его профессиональный облик литератора сложился окончательно. Сатирические выпады против него Воейкова, Батюшкова, Вяземского, конечно, не забыты, но в Парнасской войне кому не доставалось!

2

Став членом арзамасского братства в 1815 году, молодой Пушкин, естественно, разделял симпатии и антипатии более старших друзей-арзамасцев: Батюшкова, Жуковского, Вяземского и своего «парнасского дяди» В. Л. Пушкина. Он, конечно, противник «староверов» «беседчиков» и защитник «нового слога» Карамзина. В дружеских посланиях и в сатирической поэме «Тень Фонвизина» более всего осмеян Д. И. Хвостов (который был постоянной мишенью насмешек карамзинистов начиная с 1800-х годов), слегка задеты Шишков и Шихматов и в соответствии с сатирическими деталями портрета Шаликова у Вяземского (в его известных стихах «Отъезд Вздыхалова») А. С. Пушкин рисует свой иронический портрет князя Шаликова: