Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Наталья Павлищева

Император внимательно выслушал эту просьбу, довольно хмыкнул: ох и хитер этот киевский князь! Нет, он не предлагал вторгнуться в Польшу, но подталкивал германского императора к таким действиям. Конечно, Конрад быстро сообразил, что Ярослав дает ему повод выступить против Мешка, не связывая императора никакими обязательствами перед Киевом. Несомненно, в войске киевлян будет идти сам изгнанный принц Оттон, но только как повод для вторжения. Это было не просто красиво задумано, это было изящно. Конрад от души порадовался такой хитрости Ярослава и с удовольствием обещал свою помощь Оттону.

Мало того, киевский князь предложил в невесты правителю пограничного Нордмарка маркграфу Бернгарду II в жены свою племянницу, дочь Феодоры. Предложение было благосклонно принято. Ингигерд дивилась: это-то зачем? Чем больше русских княжон будет замужем за правителями соседних стран, тем крепче они будут привязаны к Руси – объяснял муж.

– Тогда ты и наших дочерей выдашь далеко на сторону? – ужаснулась Ингигерд.

Ярослав широко раскрыл глаза на жену:

– Но ты же вышла за меня? Или пожалела? – Глаза князя лукаво скользнули по телу супруги, а рука прихлопнула по тому месту, на котором сидят. Княгиня зарделась при таком напоминании о ночных ласках.

С возрастом он не успокаивался, а становился лишь горячей, а иногда и шаловливей. Ингигерд частенько бросало в краску, когда муж, сидя на пиру, вдруг начинал под столом ласкать ее коленку или ногой подвигать к себе ногу, а то и осторожно заводил руку за ее спину и гладил низ. Или брал ее руку и клал под столом себе пониже живота, чтобы чувствовала, чего ему хочется. Княгиня полыхала… Ярославу ее смущение явно доставляло удовольствие и распаляло еще больше. Иногда, разгоряченные такими тайными ласками, они покидали пиры раньше времени и предавались любви, едва закрыв за собой дверь ложницы.

Ингигерд родила мужу девятерых детей и была счастливой матерью и женой. Наконец оказались выброшены из головы все глупые мысли об Олаве, забыта ненастоящая любовь к нему, все прежние раздоры и непонимание. В семье на долгие годы установились мир и согласие.

* * *

Весной в Новгород добрались уцелевшие в битве за Олава норвежцы. Куда им было бежать, как не к Ярославу? Они с удовольствием влились в ряды варяжской дружины князя, а тот с не меньшим их принял.

Среди пришедших был и юный Харальд – сводный брат погибшего Олава, считавший теперь себя, а не Магнуса, законным конунгом Норвегии. Верный своей привычке выжидать, Ярослав не торопился отдавать кому-либо предпочтение. Магнус по-прежнему воспитывался при его дворе, хотя иногда доставлял крупные неприятности.

Интересно, что позже и тот, и другой, в свою очередь, станут королями Норвегии. Но Харальд сыграет еще одну роль в жизни семьи Ярослава и Ингигерд – он будет мужем их старшей дочери Эллисив, а их романтическая история любви и женитьбы останется в сагах на века. «Звезда ты моя, Ярославна!» – это об Эллисив-Елизавете.

Но не только свою и варяжскую дружины взял в поход на ляхов Ярослав. Удар по Польше должен был быть сокрушительным. Сильного зверя надо добивать, раненный, он еще опасней. После некоторых сомнений Ярослав позвал против Польши и Мстислава. Неужто брат забыл унижение от прихода Болеслава?

Конечно, не забыл и в поход пошел, хотя часть его войск (как и Ярослава) была в это время отвлечена на Каспии.

Мешко не смог противостоять напору Конрада и Ярослава с Мстиславом одновременно. Потерпев поражение, он бежал в Чехию. Ярослав с братом освободили Червенские земли, но вопреки ожиданиям многих на Гнезно или Краков Ярослав не пошел. У него хватило ума вовремя остановиться. Но не потому, что боялся не взять города силой, а потому что не желал вмешиваться во внутренние дрязги ляхов. Отправил туда Оттона, потому претензий у ляхов к нему не могло быть никаких.

Время показало, что поступил князь крайне предусмотрительно и разумно, потому как Оттон просидел на троне совсем недолго и туда снова вернулся Мешко.

А сам Ярослав тем временем, приведя большой ляшский полон, честно поделенный с Мстиславом, не стал раздавать его дружинникам, как это делалось обычно. Полон расселили… по южной границе Руси, ставя, как когда-то его отец, новые города – Корсунь на Росси, Треполь на Стугне, Юрьев Русский…

В это же время войска, посланные Мстиславом на юг, потерпели сокрушительное поражение под Дербентом. В походе участвовала и новгородская дружина под предводительством Улеба. И хотя удар был чувствительным, Ярослав предпочел не только не мстить за поражение, но больше вообще не впутываться в дела Востока, оставаясь для него властителем богатой и далекой страны, с которой выгодно торговать.

* * *

Этого никак нельзя было сказать о Норвегии.

То ли норвежцы поняли, что свой король лучше любого чужого, то ли сам Свейн не показался таким уж хорошим, но постепенно ненависть к Свейну и его матери – наложнице Кнута Могучего Альвиве становилась все более заметной. Под давлением подданных и епископа Гримкеля Свейн был вынужден согласиться объявить Олава местным святым. Большего подарка погибшему королю он не смог бы сделать.

Как водится, люди быстро забыли все недостатки, за которые еще пару лет назад неистово костерили Олава и даже предали его, и принялись утверждать, что лучшего правителя у них не было. Кроме того, хотя и насаждаемая мечом новая вера уже дала ростки, Олава стали провозглашать погибшим за веру.

Немалую роль в изменении настроения норвежцев сыграл и… киевский князь Ярослав. Первыми почувствовали на себе невыгодность ссоры с таким соседом купцы. Быстро обеднели многие рынки, особенно торговавшие дорогими мехами и украшениями. Но если закрытый путь на восток обывателям отрезал поступление множества товаров, в том числе и из самой Руси, а перепроданные через Швецию они сильно возросли в цене, то самим купцам был перекрыт источник заработка.

Продержались недолго, уже в первый же год нового правления в Ладоге на свой страх и риск появились два норвежских купца, торгующих солью.

Торгу в Ладоге, конечно, далеко до новгородского, но и он достаточно шумный. И все же крика: «Держи норманнов» не могли не услышать. Вокруг двух купцов образовался круг вооруженных людей. Конечно, и сами норманны не были безоружны, но одного взгляда на выставленные на них вилы, рогатины и настоящие мечи было достаточно, чтобы понять, что живыми их не выпустят. Карл первым опустил свой меч, за ним последовал и Бьерн.

Зная, что в Гардах многие понимают и шведский, и даже норвежский, Карл заговорил по-шведски:

– Не следует вам торопиться и лишать нас жизни самим. Нашу участь должен решить ваш конунг. Ведите нас к нему.

Рослый светловолосый мужик, уставивший рогатину прямо в горло норвежцу, расхохотался:

– Неужто думаешь, что наш князь в Ладоге сидит? Да он, небось, в Киеве!

– Ну, так везите нас в Киев!

– А в Царьград не желаешь?!

Вокруг хохотали. Но ясно было одно: что делать с норманнами, рискнувшими объявиться в ладожских водах, никто не знает. Лишить их жизни тут, но этот норманн прав, князь таких сажает в цепи, а не казнит. Придется и правда отправлять их, конечно, не в Киев, но в Новгород.

На том и порешили. Жизнь Карлу и Бьерну спасло то, что сам Ярослав оказался в Новгороде. Услышав об этом, норвежец принялся убеждать, чтобы ему дали поговорить с князем.

Ярослав встретил норманна неприветливо:

– Чем ты лучше других, остальные за свою дерзость появиться в Новгороде лишились жизни.

– Не все люди одинаковы, конунг. Я не знатен, хотя сейчас имею достаточно денег. И я никогда в мыслях не был против короля Олава.

Князь хмуро поглядел на рослого, спокойного норманна:

– Я полагаю, ты окажешься таким же, как все остальные.

Слышать это для Карла было обидно, о конунге Гард говорили как о разумном и справедливом, а он не желает даже выслушать. Не сдержался, пробормотал себе под нос: «Это ты оказался таким же, как все…» По пристальному взгляду, который задержал на нем конунг, показалось, что тот расслышал и понял произнесенное по-шведски. Стало совсем не по себе.

Сидя в сыром подвале, закованный в тяжелые цепи, он с грустью вспоминал простор, который открывается с высокой скалы, что была неподалеку от его дома. Так глупо отдать свою жизнь! Даже если не убьют, то здесь недолго и сгнить заживо. Хотя чего он ждал, зная о запрете конунга норвежцам заходить в его земли? Вот к чему привела его самонадеянность, сам погиб и Бьерна погубил. А у того дома любимая ждет не дождется. Придется любушке за другого замуж выходить…

В двери клацнул замок, она с лязгом распахнулась, страж мотнул головой:

– Иди, князь кличет.

Неужели смерть? В ту минуту даже сидение в темном, сыром подвале показалось таким желанным. Там хоть вспоминать дом можно было.

Конунг был не один, рядом с ним стоял упитанный мальчик лет десяти. Из другой такой же конуры привели Бьерна, тот выглядел совсем замученным. Внимательно оглядев стоявших перед ними норвежцев, Ярослав вдруг кивнул мальчику: