Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

3

Тем временем начался период, когда люди переезжают с квартиры на квартиру. Любой человек, въезжающий в новую квартиру, обновляет в ней что-нибудь и красит заново, потому что у всех людей разные вкусы. Одним нравится один цвет, другим – другой, а есть и такие, что не любят ни тот цвет и ни другой, а любят смесь множества цветов. Некоторые говорят, что вкусы людей зависят от планеты. Тот, кто родился под знаком Марса, любит красный, под знаком Юпитера – любит белый, а некоторые говорят, что все зависит от темперамента. Ипохондрики тянутся к черному, а холерики – к зеленому. И при этом и те и другие признают, что темперамент тоже зависит от планеты, под знаком которой родился человек. А есть люди, утверждающие, что все связано со знаменами в пустыне; у каждого колена было свое знамя, каждое знамя имело свой цвет, такой же, как цвет драгоценных камней на нагруднике Аарона. И каждый из сынов Исраэля в глубине души тянется к цвету своего знамени.

Стоит Ицхак в доме, и растирает краски, и смешивает их с водой, и окунает свою кисть, и красит стены и потолок. Зернышко краски этой… не что иное, как прах… способно видоизменить все. Желаешь – ты рисуешь ангелов и серафимов, желаешь – ты рисуешь бесов, духов и ведьм. А так как дни эти – дни работы, а не дни безделья, заставляет Ицхак замолчать свое сердце и предоставляет слово рукам. Теперь уже не увидите вы его, играющим с собаками и пишущим на их шкурах, он занят своим ремеслом, делает дома для их обитателей краше и лучше. Жаль, что среди всех этих домов нет ни единого дома, готового принять его вечером после работы, чтобы он мог отвлечься в кругу друзей. Все то время, что он был занят, – не чувствовал этого. Когда закончилась эта горячая пора и полегчало его рукам, стало тяжко его душе. И когда возвращался он в свою комнату, тоска сжимала ему сердце. В конце концов, прошло время, и победил он свои сомнения, и отправился к рабби Файшу.

А перед тем, как пойти к рабби Файшу, переоделся и вымыл лицо и руки; даже маляр хочет иногда видеть руки свои – чистыми, а самого себя – в опрятном платье. А так как уже наступил вечер, пошел он на рынок купить себе что-нибудь на ужин. Идет Ицхак по рынку и обдумывает, что бы такое ему купить. Тут монеты в его кармане залезают к нему в руку. Эти круглые монеты – катаются они у него в руке и перекатываются из рук в руки. Еще совсем недавно были они в руках Ицхака, а теперь они уже в руках торговца. Что будет делать Ицхак со всей этой купленной им снедью, ведь ее более чем достаточно для одного человека? А между тем есть несколько человек, которые нуждаются в ней, но нет ее у них.

Ривка открыла дверь и встретила его в слезах. Письмо пришло от отца, но хороших известий нет в нем. Он тоже болен и нуждается в милосердии, а когда встанет он с кровати, сделает все, что в силах слабого человека сделать – пойдет к могилам праведников молиться о своем зяте. Пока что это взяла на себя его супруга, но, возвращаясь от могил, поскользнулась и сломала ногу, и вот она лежит больная, и они не могут вернуться в Иерусалим. Чудо свыше, что они благополучно добрались до Цфата, и не стоит испытывать судьбу дважды.

Сидит Ицхак с Ривкой и Шифрой – и каждый из них погружен в печаль. Ицхаку жаль чету стариков; Ривка горюет о своем отце, и матери, и муже; а Шифре жаль отца, и мать, и дедушку, и бабушку, и себя. Вечером вышла она набрать воды из колодца и услышала, как соседка говорила своей приятельнице: «Видели вы эту?! Которая повисла на его шее прямо как ненормальная?» И ясно было, что это сказано о ней. И неужели то, что Ицхак приходит справиться о папином здоровье, дает повод соседкам злословить о ней?

Спросил Ицхак у Ривки: «Как здоровье рабби Файша?» Показала Ривка рукой на его кровать. Посмотрел Ицхак и сказал: «Не изменилось ничего». Повторила Ривка в ответ: «Не изменилось ничего», – и посмотрела туда тоже. Лицо рабби Файша сморщилось и почернело. Глаза его, прежде буквально сверлившие лица собеседников, скользят мимо вас, а ввалившиеся губы шевелятся, как если бы он хотел сказать что-то, но язык не слушается его. Когда собрался Ицхак уходить, вспомнила Ривка о своих соседях и сказала: «Уходишь?» – и посветила ему лампой, прикрывая ее передником.

Часть двадцать первая

Со старыми друзьями

1

Мир и тишина разлиты над городом, и дома его погружены в покой и тишину. И обитатели этих домов – народ тихий и полагающийся на Бога. Каждый дом освещен, и каждое окно приветствует тебя. И над башнями светит луна. И камни города примирились с тобой, и городские деревья шелестят листвой. И звук – не звук поднимается из земли, и ты идешь за этим звуком. И вот – караван измаильтян прибыл, и их верблюды несут плоды Эрец Исраэль. И кажется тебе, что ты пойдешь с ними, пока не приведут они тебя к твоим праотцам.

Но бывают вечера, когда Ицхак не находит покоя ни дома и ни на улице. Входит к себе в дом – стены дома давят на него. Выходит на улицу – небо и земля тоже мучают его. Если светит луна, сердце его изливается от тоски. Нет луны – все в мире черно для него.

Как большинство неженатых молодых людей, которым тяжело дается одиночество, идет он в Народный дом. Даже Адаму, восседавшему в райском саду, причем ангелы служения стояли, и жарили ему мясо, и процеживали ему вино, сказал Господь, Благословен Он: «Нехорошо человеку быть одному», тем более плохо тому, перед кем не стоят ангелы служения. Идет Ицхак в Народный дом успокоиться немного в обществе людей.

Одни возносят преувеличенную хвалу в адрес Народного дома, говорят, что это дом, где собираются просвещенные горожане, жаждущие знаний и мечтающие о возрождении народа Израилева, а другие ворчат, говоря, что должен был быть Народный дом таким, а не этаким. Газета «Хапоэль Хацаир», которая не позволяет себе закрывать глаза на правду, как-то опубликовала свое мнение по поводу Народного дома, но с того дня, как была напечатана эта критика, не изменилось ничего, и, когда ты входишь сюда, кажется тебе, что ты пришел только для того, чтобы подтвердить истинность напечатанного.

Заходим мы в огороженный двор, полный колючек и камней, и входим в большой зал, от которого отходят две комнаты в одну сторону и две комнаты в другую. В одной комнате сидит библиотекарь и выдает книги, а в другой – все желающие провести здесь часок-другой из длинного-предлинного иерусалимского дня, в третьей комнате заседают члены комитета, обсуждающие дела Народного дома, а четвертая комната служит буфетом. А те, кто еще не решил, в какую комнату пойти, прогуливаются по залу. Напротив них, во дворе – девушки, одна под ручку с другой, прохаживаются туда и обратно и беседуют. О чем говорят эти девушки? Говорят они о скуке, которой нет конца, и о том, что не встретишь здесь человека, способного пробудить хоть немного сердце. А еще в стороне, у ворот, сидит студент семинара, пришедший сюда тайком; он весь сжался: только бы не заметили его, ведь если заметят, выгонят из семинара со скандалом – запретил директор своим ученикам приходить в Народный дом: все посетители Народного дома либо вероотступники, либо революционеры. Сидит этот студент и старается быть незаметным, чтобы не обнаружили его, но мысли, не подвластные своим хозяевам, летают свободно. Множество мыслей в сердце человека, и главное во всех его мыслях – женщина и любовь. Когда создал Господь, Благословен Он, Адама, то создал для него жену из него же. Оттого что согрешил Адам, вынужден теперь человек сам хлопотать в поисках жены. Сидит этот студент в полном одиночестве и шепчет строки: «Говорят, любовь есть в мире, что такое любовь?» И он поражен, уж если Бялик, великий поэт этот, не знает, что такое любовь, как может простой человек знать это? Заволакивают его глаза и сердце слезы, как девушек заволакивают вечерние тени. Говорит девушка своей подружке: «Давай войдем! Уже зажгли лампу».

Когда зажигается свет, берут почитать газету или сидят и беседуют друг с другом. Но беседа эта не подкрепляет им душу, это похоже на разговор человека со своим отражением в зеркале. Есть среди них оратор – просят его выступить. Есть у того желание говорить – встает и держит речь, не хочет – не выступает. Встал один из присутствующих, поднялся на трибуну и стал читать один из рассказов Шолом-Алейхема. Слушатели, приехавшие из-за границы, сидят и смеются, жители Иерусалима склоняют голову на плечо и дремлют, пока не просыпаются от звука аплодисментов; и они также хлопают в ладоши, чтобы не сказали про них, что они не понимают литературу, но при этом удивляются, что тут смешного и чему тут аплодировать.

Но иногда проникает дуновение жизни в стены Народного дома, как, например, вечерами, когда бывает бал или лекция, в особенности, если лектор из Яффы. Чем отличаются ученые люди Яффы от ученых людей Иерусалима? В литературе намного лучше разбираются ученые Яффы, которые хорошо знают ее и лично знакомы с писателями. В науках намного лучше разбираются ученые Иерусалима, читающие по-немецки и черпающие свои познания из первоисточника, не так, как ученые Яффы, черпающие свои познания из русских книг, которые, в свою очередь, являются переводом с немецкого; а известно, что не всякий переводчик достаточно хорошо знает язык, с которого переводит. И все-таки у ученых Яффы есть одно преимущество: они говорят с чувством. Кроме науки и литературы читают там лекции и на актуальные темы. Лекции эти, на актуальные темы, привлекают большое число слушателей, потому что и в Иерусалиме, отгородившемся от мира, жаждут знать, что происходит в мире. Бывает, что попадают сюда писатели, и ученые, и общественные деятели из-за границы. Так однажды группа из сорока туристов, наделавшая шуму по всей стране, прибыла в Народный дом, и собрался весь новый Иерусалим в их честь и буквально носил их на руках. И они произносили речи, торжественные и возвышенные.