Внутренняя линия - Владимир Свержин

— Ладно, давай. Уходим! — скомандовал Муха — Михальский, и весь отряд без лишних слов повернул восвояси.

Спустя час вновь показался знакомый ручей, и всадники, уже нимало не скрываясь, развернулись в лаву, спеша скорее пересечь границу. Но в тот момент, когда уже казалось, что все благополучно закончено, когда лошади уже омыли копыта в ручье, вдоль русла кинжальным огнем ударили пулеметы.

— Уходим, уходим! — кричал Муха — Михальский, видя, как у кромки воды один за другим падают его всадники.

Красные выбрались на свой берег, но пулеметы продолжали стрелять вдогон.

— Не возьмешь! — Шестоперов выхватил наган, выстрелил туда, откуда строчил один из пулеметов. Раз, потом еще два раза.

Огонь прекратился. Затем вдруг скрытое в кустах пулеметное рыло огрызнулось короткой очередью. Посыпались срезанные с дерева ветки. Подполковник резко схватился за грудь, и Муха — Михайльский увидел, как три пули одна за другой пробивают офицерский китель, разрывая его в клочья, как разлетается брызгами кровь из ран, и Шестоперов, обвиснув в седле, мчит в лес на испуганной лошади.

— Храбрый парень был, — только и успел процедить Муха — Михайльский, глядя, как скрывается из виду их убитый спаситель. — Уходим! Уходим!

ГЛАВА 25

«Все происходящее — сплошной повод для несогласия с ним».

Кеннет О'БрайенКонец мая 1924

Напольные часы в футляре из красного дерева пробили полдень. Дзержинский отвлекся от чтения оперативной сводки и поглядел на секретаря:

— Товарищи из Минска сообщают, что вчера поляки обстреляли нашу территорию.

— Феликс Эдмундович, на самом деле ситуация довольно щекотливая. Поляки открыли огонь по диверсионному отряду товарища Мухи — Михальского, который возвращался с их стороны.

— Вот как? Неприятная история. — Председатель ОГПУ сверлил взглядом помощника, ожидая дальнейших объяснений.

— Несколько дней назад, — начал тот, — из Минска докладывали, что на границе ожидается активизация балаховцев. Наши белорусские товарищи просили срочно помочь толковыми оперативными работниками и войсками для отражения возможного удара.

— Да, я помню.

— Также было решено направить в тыл врага диверсионный отряд Мухи — Михальского. Это опытный партизанский командир. Он уже неоднократно выполнял специальные задания на оккупированной поляками территории. Вот доклад самого Мухи — Михальского. — Секретарь вытащил из папки несколько скрепленных листов, исписанных размашистым почерком. — Командир отряда сообщает, что наш человек, работавший в штабе дивизии Бэй — Булак — Балаховича, успел предупредить о готовящейся засаде. Муха — Михальский пишет, что, по сведениям все того же разведчика, информацию о планах и расположении наших войск балаховцам доставил некто, по описанию весьма напоминающий представителя республиканского ГПУ в местном погранотряде.

— Отвратительное известие. — Дзержинский начал что — то дробно выстукивать костяшками пальцев. — Необходимо досконально проверить обвинение. Предательство в ГПУ — вдвойне предательство! Этот разведчик сможет опознать того, кто выдал наши планы балаховцам?

— Увы, нет. — Секретарь протянул Дзержинскому офицерскую книжку. — Он погиб при переходе границы. Но перед этим успел передать товарищу Мухе — Михальскому инструкции французского Генерального штаба балаховцам — их сейчас переводят.

— Пусть поторопятся, — на жестко очерченных скулах Дзержинского заиграли желваки. — Они могут стать серьезным козырем в наших переговорах с Францией.

Секретарь вытянулся в струнку.

— Шестоперов, — прочитал Дзержинский. — Подполковник.

Удостоверение было потрепанным, не раз промокшим, с темной, едва различимой фотографией.

— Да, жаль, что этот офицер погиб столь несвоевременно. Вы, кстати, проверяли его личность?

— Мало что можно сказать. Скорее всего — обычный службист. В архиве Ставки о нем почти не сохранилось бумаг. В шестнадцатом году награжден «Станиславом с мечами». Как удалось узнать, в последнее время состоял квартирмейстером штаба дивизии Бэй — Булак — Балаховича, несколько дней назад исчез.

— Жизнь порой бывает очень несправедлива. — Дзержинский встал из — за стола. — Ну что ж, хоть похоронить его следует как красного командира — с воинскими почестями.

— К сожалению, и это невозможно.

— Почему?

— Конь, испугавшись, понес. Его обнаружили только на следующий день в десяти верстах от места перехода. Тела не нашли. Там — в округе — много болот, конь был в тине…

— Обидно. Но что поделаешь. — Дзержинский помолчал, склонив голову. — И все же, согласитесь, очень симптоматично, что люди честные, независимо от их былой принадлежности к офицерству, всеми силами пытаются вернуться на Родину. Вот и этот капитан Тимошенков — тому еще одно подтверждение.

— Так точно. Ганин сообщает, что его подопечный радуется возвращению, как ребенок. Они объездили весь Ленинград и округу. Тимошенков рассказывал ему о своей жизни, об учебе в институте, о сражениях, в которых довелось участвовать. За прошедшие дни он встретился с несколькими знакомыми — в основном по студенческим годам, и уже начал собирать группу для возрождения бронетанкового бюро. Ганин постоянно был рядом, ничего предосудительного не заметил. Завтра они выезжают в Москву. Тимошенков готов предоставить нам архив Кречетникова.

— Архив действительно столь важен?

— Кречетников был воистину гениальным конструктором и к семнадцатому году полностью курировал разработки в области бронетехники в России. Его бумаги могли бы дать мощный толчок нашему танкостроению. А как утверждает товарищ Троцкий, именно бронированный танковый кулак сметет империалистическую нечисть в будущей войне за освобождение мирового пролетариата.

Дзержинский поморщился от трескучей риторики. Ему, совсем недавно входившему в состав созданного «про запас» правительства советской Польши, было хорошо известно, чего стоят на деле посулы скорой победы Красной Армии над мировой буржуазией и что бронированного кулака Советов пока что нет и на мизинец. Сегодня, увы, речь шла не о грядущих победах, а о сохранении завоеванного. И тут все, что могло помочь усилиться и выстоять, было на вес золота.

— Очень хорошо, — задумчиво сказал Дзержинский. — Даже если этому SR–77, кроме вербовки Тимошенкова, ничего не удастся, он уже достоин награды.

— Феликс Эдмундович, — секретарь вытащил из папки новую бумагу, — перед началом доклада пришла депеша из нашего представительства во Франции. SR–77 доложил, что генерал Згурский принял его предложение и на днях прибудет в Россию. Вероятнее всего, поездом из Риги. Номер поезда, вагон и все прочее SR–77 уточнит.

— Отлично! Что же вы молчали? Вот прекрасная новость! Поезд из Риги, значит — Ленинград. Пора заканчивать миссию Орлинского. Доктора сегодня же изъять из лаборатории Дехтерева, пусть Болеслав Янович берет его и готовит им встречу в Ленинграде. Думаю, непосредственные впечатления однополчанина о нравах в Красной Армии, а также известия о Татьяне Михайловне будут для его превосходительства весьма кстати! После такой приманки он наверняка поверит в брусиловский центр. Звоните Орлинскому! Через полчаса я жду его здесь! Самое время начинать разыгрывать партию великого князя Михаила Александровича.

— Слушаюсь! — Расторопный секретарь выскочил за дверь.

Дзержинский прошелся по кабинету неожиданно бодрой пружинистой походкой: операция входила в последнюю стадию. Еще несколько дней, и клюнувший на удочку генерал — один из руководителей эмигрантской боевой организации — приедет в Советский Союз с подложным американским паспортом, обнаружит здесь мощное подполье и, как паук, начнет плести сеть, соединяющую РОВС, брусиловский центр, а через него — Троцкого и «скрывающегося великого князя Михаила Александровича». Затем можно будет потянуть сеть, и, словно в сказке, придет невод с золотой рыбкой. Конечно, Сталин гений. Его план непременно сработает. После окончания операции «Картель» Троцкий даже господу на страшном суде не сможет доказать, что не он создал всю эту тайную махину, намеревавшуюся стереть с карты мира государство рабочих и крестьян.

Дзержинский уже представил себе, как будет выглядеть опубликованный в «Правде» «изъятый на конспиративной квартире» манифест великого князя Михаила Александрович, в котором «граф Лев Троцкий назначается премьером нового правительства России»… Феликс Эдмундович на минуту задумался. Конечно, можно обвинить Троцкого и в прямой, неприкрытой попытке захвата власти. Однако с участием великого князя измена председателя Реввоенсовета покажется жуткой, невероятной в своей чудовищности. Дзержинский радостно улыбнулся, что в последние дни с ним случалось нечасто.