Роковая женщина - Майкл Корда

— Я дал тебе слово.

— Но ты его не держишь.

— Мне назначен прием на будущей неделе. Блюменталь — занятый человек. Он не может принять меня раньше понедельника. В конце концов, у этого парня есть пациенты с еще худшими проблемами, чем у меня.

Алекса не стала развивать тему. Она была совершенно уверена, что Артур не выразил ни тревоги, ни заинтересованности, а представил все как обычный осмотр — иначе ни один врач, каким бы занятым и знаменитым он не был, не отказался бы выделить время для Артура Баннермэна. Однако если что-то не так, Блюменталь это обнаружит. Ей хотелось позвонить ему и рассказать, что случилось, но она прекрасно знала, что Артур не простит ее за вмешательство. В отличие от Артура, она питала абсолютное доверие к докторам, хотя сама никогда не болела.

Кроме того, нельзя было отрицать, что Артур, казалось, полностью поправился. У него был хороший цвет лица, он спал как младенец, двигался такой походкой, что она едва за ним поспевала.

Так что, решила она, причин для беспокойства нет.

— Много шума из ничего, — сказал он, целуя ее в дверях.

— Ты рассказал ему, что произошло в Мэйне?

— Конечно. Он отнес это за счет переутомления, переохлаждения, шока. Блюменталь выписал меня вчистую.

Его лицо лучилось убежденностью, голос был бодр, но она не верила ни одному его слову. С другой стороны, напомнила она себе, если б там было что-то серьезное, доктор, конечно, положил бы его в больницу, хотя бы, чтобы сделать анализы. В любом случае, он не ребенок — вряд ли она может потребовать от него справку от врача.

Он подошел к бару, вынул бутылку шампанского и открыл пробку.

— Я думала, ты не любишь шампанское, — сказала она.

— Почему же, оно вполне мне нравится, просто у меня от него газы. Однако это подходящий напиток для праздника.

— А что мы празднуем?

Он наполнил два бокала, чокнулся с ней, затем поднял пробку и провел ей за ухом.

— Предположим, тебе повезло. Блюменталь не просто осмотрел меня, он еще сделал анализ крови.

— Анализ крови? И что тут праздновать?

— Тебе тоже нужно его сделать.

— С чего бы?

Он ответил улыбкой, одновременно хитрой и застенчивой.

— Ага. Я тебе объясню. Потому что в штате Нью-Йорк нельзя получить свидетельство о браке без анализа крови. — Он деликатно кашлянул. — Что означает: я прошу тебя выйти за меня замуж.

Она на миг уставилась на него, стремясь осознать вопрос и собственные чувства. Сначала она подумала, что он шутит, но розыгрыши были не в его характере. Она выпила шампанское одним глотком, о чем пожалела, потому что у нее сразу закружилась голова.

— Ты уверен? — спросила она более осторожно, чем хотела.

Он снова наполнил ее бокал.

— Уверен ли? Конечно. Мы знаем друг друга несколько месяцев. Ты спасла мне жизнь. Множество браков совершалось по гораздо меньшим основаниям. Кроме того, я люблю тебя.

— Давно ли ты это надумал, Артур?

— О, это не скороспелое решение, будь уверена. Я достаточно размышлял. Просто я пришел к выводу, что больше нет смысла ждать. Конечно, ты можешь не захотеть — я вполне понимаю. Но твое согласие принесло бы мне много счастья.

Алекса не знала, что сказать. Она вряд ли даже понимала, что чувствует. Она всегда была осторожна, строя планы на будущее. Брак был возможностью, о которой она даже думать отказывалась, обязательством, столь прочным, и, в данном случае, влекущим столь невероятные последствия, что это ее пугало. Брак сделает ее членом его семьи — мачехой Роберта, подумала она. Она знала, что Артур хочет, чтоб она обняла его и ответила «Да», и чувствовала себя виноватой, что так не делает, но в то же время испытывала слабую раздражающую обиду за то, что вопрос был поставлен так внезапно.

— Что ж, я польщена — и, кажется, слегка потрясена. А как же твоя семья? Не думаю, что они встретят меня с распростертыми объятиями.

Он рассмеялся.

— Я тоже, к сожалению. Но до времени они не узнают. Я хочу кое-что обдумать, и когда все будет готово, сыграть в небольшую игру «кнут и пряник». Когда я созову их всех в Кайаву на свой шестьдесят пятый день рождения — им придется приехать, даже Сесилии из своего Богом забытого лагеря для беженцев, я сделаю им подарок в виде изменений в Тресте. Пряник, который будет предложен каждому взамен, будет сладким, очень сладким, даже для Роберта. Им придется также принять тебя, дорогая, как часть сделки. В случае отказа в ход пойдет кнут.

— Это, кажется, не лучший способ заставить их полюбить меня, Артур.

— Меня это не беспокоит. Время все исправит. Или не исправит. Дело не в том, чтоб заставить их полюбить тебя, Алекса. Дело в том, чтобы заставить их принять наш брак с минимумом шумихи и интриг. Буря будет, я не сомневаюсь, но когда станет ясно, что при сопротивлении каждый может потерять миллионов эдак двадцать пять, они быстро утихнут. Роберт будет в ярости, но учитывая его финансовое положение, он не состоянии бороться. Сесилия… да, о Сесилии разговор особый. Эта будет нелегко. Что до Патнэма, думаю, ему, что так, что эдак — все равно.

— А твоя мать?

— Она реалистка. Я не скажу, что она вначале будет довольна, но не вижу причин, по которым она не могла бы полюбить тебя, при условии, что ты не станешь нарушать порядков, заведенных ею в Кайаве — а ты слишком разумна, чтоб сделать это. Все сказанное, однако, не имеет смысла, если ты собираешься мне отказать.

Он отпил шампанского, сморщился, и подошел к бару, чтобы налить себе виски.

— Естественно, — продолжал он, — мы должны подписать брачное соглашение. Я должен создать для тебя подобающий траст. Деньги не повлияют на твое решение — я это знаю, — но я вижу смысл в том, чтоб ты могла стать очень богатой и независимой женщиной. Я понимаю — тебя смущает, что я заговорил об этом, но ты должна понять: денежный вопрос не смущает меня.

— Меня тоже. Я просто не знаю, что сказать.

— Почему бы не попробовать просто сказать «да»?

— Это не так легко. — Ей хотелось, чтоб у нее было время подумать, но она знала, что его нет.

— Из-за разницы в возрасте? Я понимаю — это проблема. Когда тебе будет тридцать пять лет, мне, Господи помилуй, будет семьдесят пять! А мужчины в нашем роду живут долго. Ты сама можешь состариться прежде, чем станешь богатой вдовой.

— Нет, дело не в этом. Меня не волнует, сколько тебе лет, и я хотела бы выйти за тебя. Но меня путают твои родные. Я не знаю, смогу ли я с ними общаться. Или даже, захочу ли пробовать.

— Тебе не нужно иметь дело с ними лично. Для этого есть я. Нет необходимости даже часто их видеть. И, знаешь ли, есть вещи похуже, чем стать одной из Баннермэнов.

— Но это ведь не то же, что войти в семью, живущую по соседству. Это равносильно тому, чтобы войти в королевский дом. Мне придется жить в соответствии с представлениями, что положено или не положено Баннермэнам. Это как жить в стеклянном шаре, напоказ.

— Даю тебе слово, что постараюсь облегчить тебе это, как могу. В любом случае, как только будущее состояние определится, нет никаких оснований, чтоб мы не могли вести спокойную и счастливую жизнь вдали от публики. Мне нужно много сделать. Я построю свой музей — мы можем совершить это вместе. Будем путешествовать, радоваться жизни, делать, что пожелаем…

— Тебя послушать, Артур, так все просто. Но это не так. К тому моменту, как новость станет известна, на меня обрушится пресса. Они опросят всех, кого я когда-либо знала, подхватят сплетни, и вытащат на свет все мое грязное белье, какое только смогут найти.

Он пожал плечами.

— Пусть их. Меня это нисколько не тревожит, не должно тревожить и тебя.

Она с трудом сглотнула. Если когда-нибудь должен был настать подходящий миг рассказать ему правду, то, безусловно, это он. Но она не смогла заставить себя сделать это, не находила нужных слов.

— Артур… я делала то, что не должна была делать… то, чего стыжусь… — прошептала она.

Лицо Баннермэна потемнело, подбородок яростно вздернулся.

— Меня это не волнует, и я не хочу этого знать! И кто, черт побери, безупречен? Ты будешь моей женой. Ничего больше для меня не имеет значения. Это понятно?

Она была одновременно изумлена и испугана его вспышкой — вернее, испугана ее физическими проявлениями. Его лицо побагровело, руки затряслись, а губы приняли тот же синеватый оттенок, что она замечала в Мэйне, и еще казалось, что он борется с удушьем.

Каждая возможная проблема этого брака промелькнула в ее сознании как предупредительный сигнал, яростно мигающий в темноте. Его дети будут изо всех сил противиться этому браку, устрашающая миссис Баннермэн (она уже догадывалась, что может быть только одна миссис Баннермэн, и это будет не она) возненавидит ее с первого взгляда, она будет задавлена обязанностями, с которыми даже не желает иметь дело и к которым совсем не готова: огромное состояние, дома, слуги, семейные проблемы… А как насчет ее прошлого? Что бы Артур сейчас ни утверждал, он вовсе не обрадуется, если все откроется — не говоря уж о том, что скажут его родные.