Возвращение в Оксфорд - Дороти Сэйерс

— Я люблю работать шестом. Но, Питер! — Он страшно нравился ей сейчас. — Куда нам торопиться? Или вас ждет ректор Бэйлиола?

— Нет, я переехал в «Митру».[220] Я не могу использовать дом ректора как гостиницу, кроме того, к ним еще кто-то приезжает.

— Может, мы тогда съедим что-нибудь на реке[221] и проведем так остаток дня? Конечно, если вы не против. Или вам необходим полноценный ужин?

— Дорогая моя, я готов есть рожки, раз уж вел себя как свинья.[222] Или чертополох. Чертополох даже лучше. Как вы добры, что меня простили.

— Давайте шест. Я буду стоять, а вы рулите.

— Вынимайте шест на счет три.

— Обещаю.

Однако, взявшись за тяжелый шест, она не могла не чувствовать на себе критический взгляд Уимзи из Бэйлиола. Потому что с шестом выглядишь или грациозно, или неуклюже, третьего не дано. Они направились к Иффли.

— Пожалуй, — сказала Гарриет, когда после ужина они снова оказались в лодке, — чертополох был бы предпочтительней.

— Такая еда предназначается для очень молодых людей, витающих в облаках. Подверженных страстям, но бестелесных.[223] Но я рад, что поужинал абрикосовым пирогом и синтетическим лимонадом, это обогатило мой опыт. Кто берет шест? Или, забыв отстраненность и иерархию, мы поплывем рука об руку к закату? — В его глазах сверкнула усмешка. — Повелевайте, я подчинюсь.

— Как хотите.

Он торжественно препроводил ее на носовое сиденье и сам устроился рядом.

— На чем это я сижу?

— На сэре Томасе Брауне. Простите, мне пришлось обшарить ваши карманы.

— Ну, раз уж я оказался никчемным спутником, хорошо, что вы нашли мне достойную замену.

— Вы с ним неразлучны?

— Я довольно всеяден. Это легко мог быть Кай Лунь, или «Алиса в Стране Чудес», или Макиавелли…

— Или Боккаччо, или Библия?

— Вполне возможно. Или Апулей.

— Или Джон Донн?

Мгновение он молчал, а потом сказал изменившимся голосом:

— Человек случайно натянул лук?

— Что, точный выстрел?

— В яблочко. Сквозь швы лат…[224] Если вы будете чуть подгребать с той стороны, будет удобнее рулить.

— Простите… Вы легко пьянеете от слов?

— Так легко, что, честно говоря, редко бываю трезв. И потому так много болтаю.

— И все-таки, если бы меня спросили, я бы сказала, что у вас страсть к равновесию и порядку — нет красоты без строгой меры.

— Бывает страсть к недостижимому.

— Но вы этого достигаете. Во всяком случае, так кажется.

— Как истинный приверженец классицизма? Нет. Боюсь, в лучшем случае это равновесие противоборствующих сил. Река снова становится людной.

— Многие выходят покататься после ужина.

— И почему бы им не кататься? Вы не замерзли?

— Нисколько.

Он уже второй раз за пять минут остановил ее на подступах к своей личной территории. Его настроение изменилось, он снова опустил забрало. Нельзя было еще раз проигнорировать знак «Проход запрещен», так что она позволила ему сменить тему. Так он и сделал с присущим ему светским тактом, спросив, как продвигается ее новый роман.

— Застрял.

— А что с ним случилось?

Пришлось изложить весь сюжет «Меж ветром и водой». Это была сложная история, и немало воды утекло под лодкой прежде, чем она дошла до завершения.

— Тут нет никакой принципиальной неувязки, — сказал он и предложил несколько небольших изменений.

— Как вы умны, Питер! Конечно, вы правы, так гораздо лучше решается проблема часов. Но почему все это кажется таким картонным?

— По-моему, все дело в Уилфриде, — ответил Уимзи. — Я знаю, что он собирается жениться на девушке, но разве обязательно быть таким остолопом? Зачем он прячет улики и придумывает все это ненужное вранье?

— Потому что думает, что она виновна.

— Да, но почему? Он влюблен без памяти, она свет его очей, и тем не менее какой-то несчастный носовой платок в спальне тут же убеждает его, что она не только была любовницей Винчестера, но и укокошила его в особо изощренной манере, — и все это на основании улик, по которым и собаку не повесишь. Может, бывает и такая любовь, но…

— Но вы хотите сказать, вы бы так не поступили. Собственно, вы действительно так не поступили…

Вот она опять, эта прежняя ярость, желание ударить побольнее, чтобы только увидеть, как он поморщится.

— Нет, — ответил он. — Я рассуждал отвлеченно.

— Чисто академически.

— Да, если хотите. С логической точки зрения поведение Уилфрида кажется мне необоснованным.

— Что ж, — сказала Гарриет, вновь обретя самообладание, — с академической точки зрения я готова признать, что Уилфрид — первостатейный идиот. Но если он не спрячет платок, что будет с моим сюжетом?

— А вы не можете сделать Уилфрида одним из тех ужасающе совестливых людей, которых вырастили в убеждении, что все приятное наверняка грешно? Тогда он может думать, что раз девушка кажется ему ангелом света, тем больше оснований верить в ее виновность. Пусть у него будет отец-пуританин и вера в геенну огненную.

— Питер, а это идея.

— Пусть пребывает во власти мрачного убеждения, что любовь порочна по самой своей сути и он может очиститься, лишь взяв на себя грехи этой женщины и погрузившись в искупительное страдание. Он все равно будет идиот, да еще и с патологией, но так его идиотизм хотя бы выйдет последовательным.

— Да, это интересно. Но если дать Уилфриду такие яростные и правдоподобные чувства, вся книга может потерять равновесие.

— Тогда придется оставить детектив-головоломку и для разнообразия написать книгу о живых людях.

— Я боюсь, Питер. Слишком близко к болевым точкам.

— Возможно, это самое мудрое, что вы можете сделать.

— Выплеснуть все наружу и отделаться?

— Да.

— Я подумаю. Но это может оказаться ужасно болезненно.

— Пусть это будет сколь угодно болезненно — какая разница, если получится хорошая книга?

Этот ответ застиг ее врасплох. Даже не то, что он сказал, а что это сказал именно он. Она никогда не думала, что Питер принимает ее работу всерьез, и уж никак не ожидала такого безжалостного суждения. Мужчина-покровитель? Кажется, с тем же успехом можно было ждать покровительства от консервного ножа.

— Вы пока не написали такую книгу, которую могли бы написать, если бы захотели, — продолжал он. — Может, потому, что все еще было слишком свежо. Но сейчас вы уже готовы, вопрос только в том, хватит ли у вас…

— Храбрости? — спросила Гарриет.

— Вот именно.

— Не думаю, что смогу это сделать.

— Нет, сможете! И не успокоитесь, пока не сделаете. Я двадцать лет пытался убежать от себя — это невозможно. Зачем совершать ошибки, если не можешь извлечь из них пользу? Рискните. Начните с Уилфрида.

— Черт бы побрал Уилфрида! Ладно, попробую. Может, он станет не таким картонным.

Он высвободил правую руку от весла и примирительно протянул ее Гарриет.

— Простите. Вечно всех учу жить с неповторимым высокомерием.

Она приняла руку и извинения, и они поплыли дальше в согласии. «И ведь в самом деле, — думала Гарриет, — мне пришлось принять от него много чего другого». Она удивилась, что не чувствует никакого внутреннего сопротивления.

Они простились у ворот.

— Спокойной ночи, Гарриет. Завтра я верну вам манускрипт. Вечером вам удобно? Я обедаю с Джеральдом, буду давать сурового дядюшку.

— Приходите тогда часов в шесть. Спокойной ночи и большое спасибо.

— Это я у вас в долгу.

Питер учтиво ждал, пока она запрет тяжелые решетчатые ворота.

— И во-от воро-ота монастыря закрылись за Со-оней, — протянул он приторным тоном.

Затем хлопнул себя по лбу театральным жестом, испустил горестный вопль и угодил прямо в объятия декана, которая возвращалась в колледж своей обычной бодрой рысцой.

— Так ему и надо! — сказала Гарриет и побежала по дорожке, так и не увидев, чем закончился инцидент.

Забравшись в постель, она вспомнила простодушную молитву благонамеренного, но не слишком красноречивого викария, которую, однажды услышав, запомнила на всю жизнь: «Господи, научи нас брать свое сердце и смотреть ему в лицо, как бы трудно это ни было».

Глава XVI

Чтоб отогнать убийства тень,Затянем Benedicite.Пускай кошмары, страх и стонНе потревожат мирный сон.Пускай тебя укроет ночь,А Гоблинов прогонит прочь.[225]

Роберт Херрик

— Проснитесь, мисс!

— Простите, что разбудили, мадам!

— Господи, Кэрри, что стряслось?