Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события - Роберт Шиллер

финансистов [именно так] и на конференциях банкиров официально прозвучало предсказание о том, что конец эпохи спекулятивного безумства не за горами, а раздутый рынок на пороге обвала» (4).

Общественность, очевидно, располагала информацией, подтверждавшей наличие спекуляций на рынке, ведь люди читали об этом в новостных изданиях и обсуждали в вагонах поездов. Например, фактическая волатильность на фондовом рынке США за год до достижения своих пиковых значений в 1929 году была относительно низкой. Однако скрытая волатильность, отражающая уровень процентных ставок и сумму первоначальной маржи, которые устанавливали брокеры, предоставлявшие маржинальные кредиты на фондовом рынке, была чрезвычайно высока, что говорит о том, что высокая вероятность значительного падения фондового рынка беспокоила брокеров, предоставлявших маржинальные кредиты (5).

Рис. 16.1. Частота упоминания фразы «крах фондового рынка» в книгах в период с 1900 по 2008 год и в новостных изданиях в период с 1900 по 2019 год.

На графике отображены две чрезвычайно короткие эпидемии 1929 и 1987 годов в новостных изданиях, а также запоздавшая реакция авторов книг. Источники: Google Ngram, без сглаживания, а также расчеты автора на основании данных ресурса ProQuest News & Newspapers.

Итак, еще до того, как в 1929 году рынок достиг пиковых значений, были известны факты, свидетельствующие об опасности, правда информация была противоречивой и неубедительной. Высокий показатель соотношения стоимости акции и получаемого дохода может говорить о том, что риск падения фондового рынка достаточно высок, однако это не подготовленный профессионалами прогноз погоды, который предсказывает приближение опасного шторма за несколько часов и к которому прислушается большинство граждан. В 1929 году многие не прислушались к предупреждению о том, что показатель соотношения курса акции и получаемого дохода достиг достаточно высокой отметки. После краха фондового рынка многие из этих людей, должно быть, вспомнили об этом предупреждении и задумались, почему они не прислушались к нему раньше.

На рис. 16.1 видно, что в 1929 году нарратив о крахе фондового рынка набрал огромную силу, благодаря которой он существует и по сей день, хотя представлен в основном в книгах, а не в газетах. Первые достаточно слабые признаки эпидемии нарратива о крахе фондового рынка, которую даже сегодня преимущественно связывают с событиями 1929 года, судя по всему, начали проявляться в 1926 году, за несколько лет до самого краха 1929 года. Однако тогда их не восприняли всерьез. В газетных статьях нашли отражение две короткие эпидемии указанного нарратива, достигшие своего пика в течение года. Это говорит о том, что «заражение» было быстрым и масштабным. Первая эпидемия получила широкое распространение в 1929 году, когда однодневное падение промышленного индекса Dow Jones по данным за 28 октября 1929 года установило рекорд в 12,8 % и снижение показателя продолжилось на следующий день. Вторая эпидемия началась 19 октября 1987 года, когда индекс Dow Jones упал на 22,6 %, что почти вдвое превышает процент снижения этого индекса 28 октября 1929 года, хотя и уступает общему двухдневному падению 1929 года. С 1929 года ни одно снижение котировок фондового рынка, помимо того, что случилось в 1987 году, не было названо «крахом». Почему? Как мы отмечали ранее, газетчики сосредоточены на рекордах, вероятно, потому, что подобная информация интересна читателям, и однодневное падение фондового рынка 1987 года поставило единственный такой рекорд со времен краха 1929 года. Бытует мнение, что эпидемия интереса к фондовому рынку в 1929 году была чрезвычайно заразной. Нам известно, что накануне 19 октября 1987 года уровень «заражения» этой идеей также был весьма высоким. Истории, которые публиковали в СМИ и рассказывали инвесторы, напомнили о событиях 1929 года и усилили влияние нарратива о тех событиях (6).

Судя по всему, крах 1987 года является таким событием, которое вызывает очень яркие воспоминания, подобные вспышкам (см. главу 7), как, например, внезапная бомбардировка, автомобильная авария или объявление войны, и поэтому о нем нелегко забыть. Однако спустя десятилетия эта история уже не вписывается ни в одно существующее созвездие нарративов и поэтому больше не является «заразной».

Нарратив 1929 года о суициде

Крах 28–29 октября 1929 года стал событием, оставившим после себя воспоминания-вспышки. И вероятно, он оказал большее влияние на массы, чем кризис 1987 года. Воспоминания о событиях 1929 года несколько ярче отчасти потому, что с ними связаны истории о смерти, а именно о самоубийствах бизнесменов.

Правда, насчет того, что именно спровоцировало эти самоубийства, имеются определенные вопросы: были ли они вызваны самим крахом рынка, или же, стремясь получить более активный отклик читателей, авторы новостных статей просто решили объяснить такие поступки трудностями для бизнеса.

В своем бестселлере 1955 года The Great Crash, 1929 («Великий крах 1929 года») Джон Кеннет Гэлбрейт утверждал, что в действительности после краха общее количество суицидов существенно не увеличилось (7). Однако нарративов о таких самоубийствах после краха фондового рынка на самом деле было много. По данным ProQuest News & Newspapers, только в ноябре 1929 года на эту тему были опубликованы двадцать восемь статей. Психологический принцип, именуемый эвристикой аффекта, речь о котором шла в главе 6, предполагает, что под воздействием таких нарративов люди некоторое время будут настороженно относиться ко всему (8).

Нарратив о смерти после краха 1929 года набирал силу за счет многочисленных историй о людях, которые в результате тех событий были «уничтожены» в финансовом плане и не видели смысла жить дальше. Автор статьи, опубликованной в Louisville Courier-Journal спустя два месяца после краха, умолял читателей:

«Не стреляйте в себя!

С удивлением я читал о мужчинах, которые кончали жизнь самоубийством в 50 лет. Крах фондового рынка уничтожил их, но уничтожил лишь с точки зрения их финансовой состоятельности. Ведь у них были все те же мозги, благодаря которым они зарабатывали свои деньги, разве нет?» (9)

В 1970 году Стадс Теркел опубликовал работу Hard Times: An Oral History of the Great Depression («Трудные времена: Устная история Великой депрессии»), написанную на основе информации из бесед с людьми, достигшими пенсионного возраста к моменту проведения интервью. Эти интервью продемонстрировали, как видоизменился нарратив о событиях 1929 года в воспоминаниях людей через 40 лет. В их рассказах часто всплывали приукрашенные, зачастую преувеличенные истории о самоубийствах и событиях 1929 года. Одному из участников интервью, Артуру А. Робертсону, который на тот момент был председателем правления крупной компании, в 1929 году был 31 год. Робертсон рассказывал:

«29 октября 1929 года, да уж. Безумное время. Мне позвонили, должно быть, десятка полтора друзей в полном отчаянии. Не было никакого смысла одалживать им деньги, которые они отдали бы брокеру. Ведь завтра их положение будет еще хуже, чем вчера. Самоубийства – буквально повсюду – произвели на меня, безусловно, жуткое впечатление. Ведь я знал этих людей. Это было очень печально. В один день ты видишь цену в сто долларов, а на следующий день – уже 20 долларов, 15 долларов. Люди бродили по Уолл-стрит словно зомби» (10).

Художник и скульптор Кнуд Андерсон вспоминал:

«Испытав шок от осознания того факта, что потерял все, ради чего трудился, я нашел убежище в своем искусстве.