Любовь императора: Франц Иосиф - Этон Цезарь Корти

Перед уходом она говорит ассистентке профессора:

   — Знаете, фройлен, я вообще без особой охоты позволяю фотографировать себя, потому что всякий раз, когда я соглашаюсь сфотографироваться, меня ждёт несчастье.

Её настроение опять оставляет желать лучшего.

   — У меня скверно на душе, — говорит Елизавета, — и моя семья может быть довольна, что она далеко от меня. У меня такое ощущение, что мне уже не выкарабкаться.

Так она пишет Валерии. Императрица очень строго соблюдает инкогнито и абсолютно никого не принимает.

«Скажи Видерхоферу, — пишет она дочери во время сильной жары, — что я никогда бы не подумала, что здесь будет так ужасно. Я чувствую, что совершенно не в себе. Даже Баркер находит, что лето здесь не слишком отличается от лета в Александрии. Изо дня в день я прозябаю, ищу немногочисленные тенистые места, редко выезжаю в экипаже с Ирмой, однако меня донимают пыль и мухи».

Елизавета не может дождаться, когда снова вдохнёт свежий горный воздух Швейцарии. Она хочет уехать в Ко и просит императора навестить её там. Однако Францу Иосифу в той сложной обстановке, какая сложилась в империи, нечего и думать о том, чтобы оставить страну.

Елизавета между тем покидает Наухайм, пойдя на большую хитрость, чтобы избежать прощания с его обременительными церемониями. Она уверяет, что едет через Махгейм в Гомбург на экскурсию, но в действительности назад уже не возвращается. Свита и багаж отправляются следом.

В Гомбурге она на простых дрожках едет в замок. Охрана останавливает экипаж, заявляя, что доступ сюда воспрещён.

   — Я — императрица Австрии...

Ей не верят, поднимают на смех и препровождают даму в караульное помещение. Унтер-офицер посылает в замок донесение: «В караульном помещении находится женщина, утверждающая, что она — императрица Австрии». Камергер сломя голову спешит в караульное помещение и в самом деле узнает Елизавету.

Рассыпаясь в извинениях, августейшую особу освобождают. На её губах играет улыбка, хотя за последние годы она, кажется, совершенно разучилась улыбаться.

Жена императора Фридриха спешит ей навстречу. Хотя Елизавета любит её, ей трудно стало разговаривать с кем-либо, кто не принадлежит к самому близкому её окружению. Потом она возвращается во Франкфурт, где императрицу уже ждут. Елизавета предпочла ехать в экипаже. Она неузнанной смешивается на вокзале с ожидающей толпой, прислушивается к разговорам людей и их замечаниям, которые вызывают у неё улыбку. Потом она едет дальше, в Швейцарию, навстречу своей судьбе.

Ничего не подозревающая Елизавета безбоязненно переезжает с места на место, нисколько не задумываясь о том, какие политические и социальные события происходят в тех странах, которые она посещает.

Швейцария, к примеру, будучи республикой среди множества монархий, стала теперь прибежищем многих заговорщиков всех национальностей. Анархистов и агитаторов, стремившихся в некотором смысле к иллюзорному новому идеалу правителя и к ниспровержению существующего общественного строя. Анархистскими настроениями были особенно охвачены иностранные рабочие, которые осели в Швейцарии. Кто случайно попадал в этот круг, слишком легко увлекался заманчивыми, блестящими перспективами, которые разворачивали перед ним эти ниспровергатели и благодетели человечества, используя для этого всё своё красноречие.

В Лозанне в то время строилось новое здание почтамта. Для этого вербовали опытных рабочих; особенно много там трудилось итальянцев, которые славились во всём мире как превосходные строители. Однажды один из них слегка повредил ногу. Его доставили в госпиталь Лозанны, где служащий лечебного учреждения поинтересовался происхождением и фамилией пациента. Перед ним был человек среднего роста, но весьма и весьма крепкого сложения, загорелый, крепкого здоровья, если не считать полученную травму. Этого человека с тёмными вьющимися волосами, торчащими усиками и блестящими, глубоко сидящими серо-зелёными, как у кошки, глазами, звали Луиджи Луккени. Ему было двадцать шесть лет от роду, он сдал в госпиталь свои вещи, среди которых у него обнаружили блокнот с песнями анархистского содержания. На одном из листов красовался рисунок американского убийцы с надписью «Анархия»; под ним было написано «Для Умберто I». Имя этого человека было известно полиции как подозрительное, однако никакого повода, чтобы присматривать за ним особенно строго, не говоря уже об аресте, не находилось. Рана заживала медленно, и долгими часами, которые Луккени проводит в госпитале, он рассказывает санитару про свою жизнь.

Мать Луккени была подёнщицей из Альберто в Лигурийских Апеннинах. Однажды, почувствовав, что носит под сердцем ребёнка, она, восемнадцатилетняя, покинула родной городок, добралась до самого Парижа. В этом миллионном городе она родила сына, несколько дней пробыла с ним вместе в госпитале, после чего бросила его там, чтобы никогда больше не видеть. Некоторое время её искали, но потом её следы затерялись в Америке, куда бежала молодая мать от своего первенца.

Ребёнка поместили вначале в Сент-Антуанский приют в Париже, потом пристроили в Парме, а год спустя доверили приёмным родителям. С девяти лет мальчуган, которого считали смышлёным и прилежным, работал на железной дороге Парма — Специя. Его все любили, к нему не было ни малейших претензий, и он сам себя содержал. В 1891—1892 годах им овладела страсть к бродяжничеству. Молодой человек, не имеющий никаких близких, менял одну страну за другой, работал в кантоне Тесин и Женеве, потом попал в Австрию и в конце концов пешком, не имея за душой ни геллера, перебирается из Фиуме в Триест, где полиция, опасаясь распространения идей ирреденты, особенно тщательно присматривала за рабочими. Вскоре его, человека, не имеющего ни работы, ни средств к существованию, выдворили через границу в Итальянскую империю, где он ещё год назад подлежал призыву на военную службу. Луккени попадает в тринадцатый кавалерийский полк, в Монферрато, и в составе эскадрона простым солдатом совершает поход в Абиссинию, причём отличается примерным поведением. Командир эскадрона, принц Раньеро де Вера д’Арагона, основываясь на личном мнении и на оценке со стороны офицеров, аттестует его как одного из лучших солдат эскадрона. Луккени производят в ефрейторы, но вскоре он теряет это звание, поскольку достал посаженному под арест в казарме фельдфебелю гражданскую одежду. Впрочем, всякий расценивает его поступок как дружескую услугу, хотя она и противоречит воинской дисциплине.

Луккени прекрасно ездит верхом и особенно отличается в искусстве вольтижировки. Товарищи любят его за весёлый нрав. Правда, он беден, живёт исключительно на своё солдатское жалованье. При этом Луккени честолюбив и упрям. В декабре 1897 года он получает на так называемом увольнительном листе письменное подтверждение, что на протяжении всего срока службы отличался дисциплинированностью и служил верой и правдой. Поскольку у Луккени нет никаких средств к существованию и перед ним стоит проблема, что с ним будет, он обращается к своему ротмистру с просьбой помочь ему. Из затеи устроить его надзирателем в систему государственных тюрем ничего не вышло, и ротмистр принц д’Арагона берёт его в свой дом в качестве слуги. Три с половиной месяца служит в доме ротмистра Луккени, и хотя мнения о нём расходятся, однако в целом он и на этой должности зарекомендовал себя как славный и честный работник. Однажды он является к ротмистру с просьбой повысить ему жалованье, но офицер находит, что время для этого ещё не пришло и отказывает в просьбе, на что Луккени заявляет:

— В таком случае я больше здесь не останусь!

Спустя несколько дней он раскаивается в своём поступке, караулит принца у дверей его дома, просит снова взять его на службу, но тот теперь считает, что Луккени в слуги не годится, ибо недостаточно послушен.

31 марта Луккени перебирается в Швейцарию, где рассчитывает вступить в иностранный легион; из этой затеи снова ничего не выходит и он отправляется дальше, в Лозанну, куда прибывает в мае. По пути он сталкивается со многими подозрительными элементами. Рассерженный и оскорблённый тем, что принц так легко расстался с ним, страдающий от бедности, этот человек представляет собой самый что ни на есть подходящий объект для всякого рода опасных учений, которые проповедуют эти люди. С жадностью читает Луккени революционные газеты, которые с возмущением указывают на дело Дрейфуса[71], показывающее, до какой степени прогнило и одряхлело буржуазное общество. Достаточно одного толчка, считают они, чтобы обрушить этот карточный домик и создать новое, социально справедливое идеальное государство, в котором всем будет в равной степени хорошо и не будет никаких князей и никаких изгоев общества. Нет только выдающегося человека, преобразователя мира, каким некогда был Христос, — человека, у которого хватит мужества сдвинуть всё это дело с мёртвой точки, за что его имя будет увековечено. В душе мелкого рабочего живёт мечта выделиться каким-нибудь выдающимся деянием из общей массы и показать, что он, Луккени, собой представляет и какие способности в себе таит. Главное, чтобы о нём заговорили газеты, а его имя оказалось у всех на устах.