Жизнь Исуса Христа - Фредерик Фаррар

Так как для Иисуса закрыт был вход в Галилею и Самарию, то Он направил путь в Перею[472], по долине Вефсеанской, между границами обеих провинций. На дороге встретился трогательный случай. На краю одного из селений, слух Иисуса поражен был мрачным, диким, жалостным криком и видом десяти прокаженных, составивших общество безвыходных бедняков. Они стояли вдалеке, не смея приблизиться, потому что их приближение было бы осквернением. Им надо было предупреждать всякого подходящего к ним надрывающим сердце криком: Тамэ! Тамэ! нечистый, нечистый! В этой смерти заживо было нечто отвратительное, потому что представляла страшный вид страдания и унижения, — нечто испорченное, потому что истощало все ключи крови человека, — нечто уродовавшее всю его фигуру, делавшее заразительным его прикосновение, медленно покрывавшее его струпьями и смердящими ранами, — нечто страшнейшее самой смерти. Эта болезнь мгновенно возбуждала в Иисусе сердечное сострадание. Но никогда не возбудила она Его настолько, насколько в эту минуту. Едва услыхал Он жалкий крик их: Иисус, наставник! помилуй нас! — как тотчас же, не успев еще приблизиться к ним, сказал громко: пойдите, покажитесь священникам. Они знали значение этого повеления; знали, что Он торопит их требовать от священника признания их исцеленными, — удостоверения о восстановлении для них всех людских прав и привилегий. При звуке этого могучего голоса они мгновенно почувствовали возвращение к жизни, возобновление энергии, очищение крови, которая начала сильнее биться в их жилах, а когда пришли к священнику, были вполне очищены.

Кто не был очевидцем отвратительного, тягостного зрелища, которое представляет вид прокаженных, с криком открывающих свои язвы и по большей части просящих милостыню на больших улицах некоторых восточных городов, тому трудно представить себе, как неизмеримо велик был дар, преподанный Иисусом этим людям, глубоко сознавая это в душе, всякий подумает, что исцеленные поспешили воротиться назад, чтобы высказать сердечную благодарность, — пробиться, если надо, сквозь огонь и воду, чтобы со слезами и признательностью броситься к ногам их Спасителя и благодарить за дар, который для них гораздо дороже самой жизни. Однако же, или всепоглощающее себялюбие, или закоренелость иудаизма, или вмешательство священников, или новая худшая проказа бесстыдной неблагодарности и суеверного невежества остановила этих людей: из десятерых, получивших исцеление, возвратился только один, и то самарянин. Не следует удивляться, что между прокаженными иудеями замешался самарянин: общие несчастья заставляют забывать всякую племенную вражду. В Биут-эль-Мазакине (приют несчастных) или в квартале прокаженных в Иерусалиме живут вместе магометане и евреи. Там, как на краю воды песок, собираются на границе двух стран бедствия тот и другой. Но девять иудеев оказались неблагодарными до низости и только самарянин возвратился, громким голосом прославляя Бога, и пал ниц к ногам Его, благодаря Его. Сердце Иисусово, несмотря на привычку к неблагодарности всякого рода, возмутилось таким единодушным, неестественным, вопиющим поступком.

Не десять ли очистились? спросил Он с грустным удивлением: где же девять? Как они не возвратились воздать слову Богу, кроме сего иноплеменника? В се благодеяния Его, говорит Ланге, как будто бы падали глубоко, в молчаливую могилу. Голос бедствия пробуждал мгновенно эхо в Его милосердии, но дивные слова этого милосердия, хотя проникали молнией через все естество слушателей, не вызывали ответного эха благодарности в их земных сердцах.

Не напрасно возвратился этот иноплеменник; не осталась редкая его добродетель без вознаграждения. Не только его тело, но и душа, которая несравненно дрогоценнее и которой зараза гораздо глубже, — была исцелена словами Спасителя: Встань, иди! вера твоя спасла тебя.

ГЛАВА XLIV

Учение во время путешествия

Насмешки, пререкания, презрительные замечания, одним словом, фарисейство фарисеев и подобных им преследовали Спасителя даже во время путешествия. Причины, которые возбуждали ненависть к Нему, были те же самые, которые действовали в течение всего времени Его учения. Враждебная партия не могла переносить равнодушно того, что пример Его был недосягаемо высок, а Его учение слишком благотворно; не могла терпеть нарушения суббот даже делами благотворения; не могла забыть Его близких отношений к мытарям и грешникам.

Мы имели повод заметить еще прежде, что Иисус, вследствие ли малого отлучения (херем), или по другим причинам, во время этого последнего периода своего учения, по-видимому, редко входил в синагоги. Но так как исключение из одной или нескольких синагог не заключало в себе запрещения посещать другую, то мы видим Иисуса снова сидящим в синагоге[473]; начальник которой, как видно из последующего, питал к Нему почтение, хотя и смешанное с завистью и подозрением. Там в этот день находилась бедная женщина, которая осьмнадцать лет страдала духом немощи и не имела сил разогнуться.

Сострадательное сердце Иисусово не могло вынести этой немой жалобы. Он подозвал больную к себе и, сказавши: женщина, ты освобождаешься от недуга своего, — возложил на нее руку. Почувствовав в одно мгновение чудесную силу, которая сообщила ей возможность разогнуть столько времени сгорбленный и изуродованный стан, несчастная воздала славу Богу. Но поток ее благодарности прерван был невежественным негодованием близорукого начальника синагоги (рош-гак-кенезефа). Здесь, на его глазах, без разрешения ближайшей власти, быть представителем которой предоставляла ему каждая суббота, — женщина, член его собрания, имела смелость получить исцеление! Вооружась любимыми текстами и надевая маску заботливого официального лицемерия, он поднялся с места и выразил негодование неповинному в этом случае народу, что есть шесть дней, в которые должны делать, в те и приходите исцеляться, а не в день субботний., А так как женщина не высказала со своей стороны Иисусу никакой просьбы и даже не старалась обратить Его внимание на ее положение, то слова рош-гак-кенезефа имели такой смысл: «ты, больной народ, не ходи в синагогу в день субботний, из страха нарушить его избавлением тебя чудесным образом от болезни, которое можешь там получить, или уклонись, если кто станет исцелять тебя в субботу». У этого начальника недостало ни смелости обратиться с подобными замечаниями к самому Иисусу, ни чистосердечия высказать прямо бедной исцеленной женщине. Он стал проповедовать, обращаясь с выговором к народу, до которого этот случай нисколько не касался и который был, как и сам начальник, только страдательным очевидцем события.

Во всем Евангелии нет другого примера такого нелогичного рассуждения, такого безнадежного тупоумия. Не прямой путь, который избрало оскорбленное невежество для произнесения своих замечаний, вызвал на уста Спасителя выражение негодования, против которого рош-гак-кенезеф должен был умолкнуть. Лицемер! — сказал ему Иисус, одним словом определяя эту официальную личность, которая по своей глупости позволила себе порицать Его за то, что Он в субботу сказал несколько слов женщине и возложил на нес целительную руку, а женщину за то, что, будучи согнута надвое болезнью, выпрямилась и прославила Бога!

Трудно представить себе такое отсутствие нравственного чувства, если бы нам не приходилось почти ежедневно видеть одуряющее действие, производимое на ум «густым туманом решительного мнения», в особенности когда самое мнение основано только на пустейшем предании.

При объяснении фарисейских взглядов на субботу, которую из Божеского благодеяния они обратили в возмутительную тягость, Иисус постоянно менял доводы и доказательства. Перед иерусалимскими раввинами Он указывал на свою миссию и власть, поддерживаемые тройным свидетельством Иоанна Крестителя, Св. Писания Самого Отца, — который свидетельствует о Нем переданною в руки Его властью[474]. Для фарисеев галилейских он приводил тексты из Св. Писания или представлял удостоверения, основанные на общем их взгляде на вечные принципы[475]. Но тупой и неразвитый разум переян не мог понять ни любви и свободы, которые лежали в основании учреждения субботы, ни власти Иисуса над субботою, как Господа субботы. Для них нужны были доказательства освязательные, которые бы не выходили из пределов их обыденной жизни[476]. Не считает ли себя каждый вправе, — говорил Иисус, — отвязать и отвести на водопой своего вола или осла в субботу, хотя это представляет больше труда, нежели возложение руки на больную женщину или быть исцеленною чудодейственным словом? Если их субботние правила снисходят к нуждам вола и осла, не должны ли они быть еще снисходительнее к жестокой необходимости этой дочери Авраамовой? Если можно предпринять труд в субботу для того, чтобы сократить часы жажды осла, то не следовало ли Ему без труда положить скорее конец жестокому сатанинскому истязанию, угнетавшему женщину в течение осьмнадцати лет? При таком безответном возражении нечего удивляться, что враги устыдились самих себя, а этот простой, невысокомудрствуюший народ радовался о всех славных делах Его совершаемых для спасения человечества.