Черное колесо - Ханнес Бок

Пен сказала:

– Он сердит на тебя, Росс, потому что главным образом ты виноват в срыве его планов. Он считает, что ты заодно с Чедом.

Чедвику это не понравилось. Пен продолжала:

– Но когда мы выберемся из этих неприятностей, он изменит своё отношение. А мы выберемся, – оптимистически повторила она, на что Чедвик опять улыбнулся. – Поиск, который шёл двести лет, слишком далеко зашёл, чтобы его могли оставить перед самым завершением.

Эта вера подбодрила её, но меня опечалила, а Чедвика просто позабавила. Она закончила:

– Отец… папа… он больше не старый капитан! Он снова Джим. Должно быть, шок от происшествия вернул его к реальности. Я вам благодарна за эта, Чед. – Снова его улыбка исчезла. – И отныне он всегда будет Большим Джимом. Я знаю это! Он сам мне сказал, он усвоил урок. Достаточно быть самим собой и не брать на себя ответственность за других. Он больше не маленький мальчик, играющий в индейцев, – печально сказала она. – Он… вырос.

Пен снова попросила Чедвика освободить отца, но тот отказался, и она ушла к себе. Уже наступило утро, море и небо были так чисты, что мы плыли словно в сапфировом пузыре, где солнце и его неподвижное отражение – только блики.

Где-нибудь в этих широтах кто-то, несомненно, приветствовал это море и это небо. И я мрачно подумал: будет ли Судный День таким же спокойным и ярким?

К этому времени руки у меня дрожали от напряжения и усталости, и я принял дозу кофеина. Мои конвоиры не сразу позволили мне взять его с полки, вначале расспросили, что это и для чего используется. Как у стимулятора, у него скорее психологический, чем физиологический эффект. Я привык к нему в студенческие годы, когда нужно было не спать перед экзаменами.

– Боже, да он наркоман! – прошептал Мейсон Барнсу и сунул склянку себе в карман.

Как бегун обретает второе дыхание, так и я снова обрёл бодрость. Закончил работу с ранеными и был отведён к Смитсону для доклада. Он в этот момент был занят, и я остался незамеченным.

Роббинс привёл Сватлова. Маленький пастор шёл, спотыкаясь, выражение лица у него было отчуждённое, словно он считал себя единственной реальностью в мире призраков. С собой он нёс бумагу и карандаш.

Смитсон, должно быть, решил, что это заявление Джонсона и Маккензи. Он выхватил бумагу, осмотрел, шевеля губами, и вернул:

– Что это такое?

– Моя проповедь, – сонно ответил Сватлов. – Впервые в жизни я буду говорить правду. Не буду повторять, чему меня учили. Скажу то, что сам был удостоен понять.

Чедвик взял у него бумагу.

– Ну-ка, посмотрим! – Вероятно, он решил, что это история мятежа.

Пока он бегло просматривал рукопись, Сватлов мирно продолжал:

– Я не готов был учить других. Поэтому меня постигла неудача. Я думал, что Бога нет, но теперь я узрел Его. Я был слеп и чёрен от греха…

Именно это уже однажды утверждала леди Фитц.

– Есть только один путь в жизни – познать себя, ибо только так можно познать Бога в себе. Я не знал себя, я был слишком нетерпелив. Мой долг по отношению к сестре был духовным, но я, не зная ни себя, ни её, считал его физическим. Чтобы доставить удовольствие её телу, я привёз её сюда – на смерть. Я преклонялся не перед Богом, а пред маммоной.

Голос его дрогнул. Он отвернулся, мигая. Смитсон смотрел на него, как эскимос на веер.

Чедвик отбросил бумаги.

– Галиматья! – отрывисто сказал он. Сватлов медленно и тщательно собрал их.

– Я не виню ни леди Фитц-Ментон, ни капитана Бенсона… в смерти моей сестры. Не они убили её. Я убил. Но если бы этого не случилось… я до сих пор проповедовал бы ложь и обрекал своих слушателей на гибель.

Теперь и Смитсон, и Чедвик смотрели на него, словно на пришельца из космоса.

– Я грешил ради сестры. Теперь ради неё, ради её имени я проведу остаток жизни, предупреждая других об ошибках. Возможно, это поможет другим слепым…

Барнс выразительно покрутил пальцем у виска. Смитсон нетерпеливо сказал:

– Чед говорил мне, что вы знаете, где сокровище. – Сватлов кротко взглянул на него. – Вы знаете! Сокровище – золото, драгоценности!

Сватлов скорбно покачал головой:

– Ах, мой друг, опасайтесь богатства! Прочтите, что я написал: подлинные желания рождаются из внутренней сущности. И исполнение желания гибельно, если желание не рождено внутренней сущностью.

Он торопливо продолжал:

– Вы не знаете ни себя, ни Бога. Откуда вам знать, чего хочет ваша душа? Сокровища Ирсули, попомните мои слова, вас никогда не удовлетворят, лишь погубят! Они помешают вам достичь знания, ослепят вас!

Чедвик рявкнул:

– Нам не нужны ваши проповеди! Мы хотим…

Но они вынуждены были слушать, и Сватлов знал это. Знаком он велел Чедвику замолчать.

– Вы хотите золота, потому что видели, как другим приносит счастье материальное богатство. Их счастье происходит не от самопознания, не от духовной пищи! Вы не понимаете. Вы считаете, что достаточно просто владеть. Разве за деньги можно купить самопознание? Что хорошего даст вам золото Ирсули, вам, безответственным детям?

Смитсон встряхнул маленького пастора так, что выскочила его искусственная челюсть. Сватлов языком возвратил её на место. Смитсон взревел:

– Заткнись! Покажи нам путь к сокровищам!

– Ради вашего спасения – нет!

Чедвик сказал:

– Посмотрим!

Он ударил Сватлова по лицу. Маленький человек пошатнулся и буквально подставил вторую щеку. Я двинулся вперёд. Барнс оттащил меня. Смитсон схватил Сватлова за руку и начал выворачивать её.

Сватлов сдержал стон:

– Поверьте мне… я отказываюсь… ради вашего… блага. – Он задрожал, колени его подогнулись.

Смитсон отпустил его руку. На ней виднелась кровь. Чедвик сказал с отвращением:

– Отпустите его. Возьмёмся за леди Фитц. Она-то заговорит. Роббинс увёл Сватлова и вскоре вернулся с англичанкой.

Дебора придала леди Фитц весьма представительный вид. Леди Фитц высвободилась и разместилась перед Смитсоном с основательностью двадцатитонного сейфа.

– Имейте в виду: я вас ненавижу, но подчиняюсь судьбе. Ужасный человек, я ваша.

Смитсон отступил так торопливо, что опрокинул стул. Чедвик, улыбаясь, сказал:

– Вас никто не тронет, леди Фитц. Мы хотим только знать, где искать сокровища.

Она выпалила:

– Дурак! Вы знаете, что Ирсули – выдумка капитана! – И снова Смитсону, который поднял стул и огорошено сел на него. – Рано или поздно это должно было случиться. Не будем оттягивать неизбежное, Пусть я… страдаю… пока ещё во мне есть силы.

Смитсон подавился, покраснел и наконец в самых вульгарных выражениях объявил, что его совсем не интересует её милость, что она то да сё, да ещё кое-что. Либо она даст то, что им нужно – а им совсем не нужна её изношенная и непривлекательная плоть, – либо будет страдать, но совсем не так, как она полагает.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});