Вересковая принцесса - Евгения Марлитт

— Серьёзный, спокойный господин Клаудиус? — спросила я ошеломлённо.

— Он не был таким в ту пору … Он искал покоя и утешения в музыке — а как он играл! Я очень хорошо понимаю, почему Шарлоттино «бабаханье» для него просто мука… Он не смог здесь долго находиться. Он целый год бесцельно колесил по миру, потом вернулся совершенно изменившимся — он стал серьёзным, строгим, молчаливым человеком, взявшим в свои руки бразды правления предприятием… Я больше ни разу не видела, чтобы он играл на рояле, я больше не слышала из его уст ни одного страстного слова, не замечала ни одного резкого движения. Он справился иначе, чем его брат, которого разрушила душевная боль; сильный дух Эриха позволил ему найти верное средство успокоения — работу. Так он стал тем, каков он сейчас, — работник в строгом смысле слова, стальной характер, который видит источник здоровья человеческой души в порядке и деятельности и старается везде их применять.

Фройляйн Флиднер говорила с живостью, которой я у неё ни разу не видела — она неизменно была приветлива и любезна, но при этом всегда сдержанна; видимо, рассказ её невольно увлёк. И я сидела подле неё и, затаив дыхание, слушала про неизвестный мне мир — для меня была чудом страстная любовь мужчины к женщине! Мои любимые сказочные истории побледнели и потеряли весь свой блеск рядом с повестью из жизни… И мужчина, который не мог забыть неверную женщину и которого боль потери до изнеможения гоняла по саду, был господин Клаудиус — он действительно умел чувствовать до самых глубин сердца?

— Он всё ещё любит эту женщину? — тихим голосом прервала я внезапно наступившее молчание.

— Моё дитя, я не могу вам ответить на этот вопрос, — сказала, улыбаясь, пожилая дама. — Неужели вы думаете, что кто-нибудь знает, что происходит в душе у господина Клаудиуса?.. Вы же знаете его и сами называете его серьёзным и спокойным; его душа для всех — закрытая книга… Но я думаю, он должен презирать эту женщину.

Стало темно. Фройляйн Флиднер открыла окно, потому что в комнате было душно, а дождь прекратился. На прилегающей улице было тихо, но издали до нас доносились звуки множества голосов. На противоположной стороне один за другим стали зажигаться газовые фонари — они отражались в лужах на тротуаре и оттеняли угрожающе-чёрное небо, висящее над городом… Их слабый свет упал и в комнату, где мы молча сидели друг подле друга, и я попросила фройляйн Флиднер не зажигать ламп, ведь было достаточно светло, — но ещё я боялась увидеть лицо пожилой дамы, потому что знала, каким испуганным и озабоченным оно должно было выглядеть.

И тут по тротуару прогрохотали шаги, и под открытым окном прозвучал быстро рассказывающий голос:

— Парализованная женщина, которая не могла спастись, утонула!.. Там, наверное, было ужасно!

Мы вскочили, и фройляйн Флиднер начала безостановочно ходить по комнате… Из прихожей послышались голоса. Фройляйн Флиднер открыла дверь.

— Из долины Доротеи пока нет новостей? — это крикнула сверху Шарлотта, перегнувшись через перила.

— Из наших людей ещё никто не вернулся, — отвечал старый Эрдман. Он стоял посреди прихожей, и его голос дрожал. — Но другие рассказывают, что там жутко, — продолжал он, — и наш господин первый среди спасающих — он слишком часто бросает вызов судьбе!.. Там ведь есть и другие!.. И герцог там.

— Как, его высочество собственной персоной? — крикнул сверху Дагоберт.

Эрдман подтвердил. Наверху хлопнула дверь, и лейтенант сбежал вниз по лестнице — он велел привести своего коня и ускакал… Прекрасный Танкред — каким жалким он сейчас мне показался!

Я снова забилась в уголок дивана, а фройляйн Флиднер, глубоко вздыхая, подошла к окну… Я думала о воде, яростно бушующей над землёй и топящей людей, которые не могут себя спасти… Это должно быть ужасно — погибнуть в мутных пенящихся водах! Но «господин Клаудиус слишком часто бросал вызов судьбе», как сказал старый Эрдман; он больше не ценил мир, людей и собственную жизнь — и был прав. Женщина, которую он не мог забыть, оказалась неверной, брат с сестрой и старый бухгалтер тоже, и я, к которой он всегда был добр, несколько часов назад вытащила на свет доказательства против него и его действий… Только фройляйн Флиднер его поддерживала — я поглядела с некоторой завистью на её маленькую фигурку, неподвижно уставившуюся в окно; у неё была чистая совесть, она никогда не причиняла ему боль, ей не придётся мучить себя упрёками, если — воды сомкнутся над благородной светловолосой головой… Я почти вскрикнула при этом представлении, но стиснула зубы и снова начала с испугом прислушиваться к каждому звуку за окном.

Так проходили часы. Мой отец тоже ещё не вернулся — по распоряжению фройляйн Флиднер старый Эрдман сходил в «Усладу Каролины»… Шум взволнованного города окончательно не улёгся, но стал тише — приближалась полночь… И тут на нашу улицу свернул экипаж — и с лёгким вскриком, в котором смешались радость и страх, пожилая дама сорвалась с места, а я пролетела через прихожую и распахнула входную дверь. Во дворе было почти осязаемо темно, но я сломя голову выбежала во двор навстречу подъезжающему экипажу.

— Это вы, господин Клаудиус? — крикнула я дрожащим голосом.

— Да, — раздалось с облучка.

Слава Богу!.. Я прижала руки к груди — мне казалось, что моё перепуганное сердце сейчас разорвётся.

Тут отовсюду набежали люди из дома и окружили повозку. Господин Клаудиус спрыгнул на тротуар.

— Дело действительно плохо, господин Клаудиус? — спросил старый Эрдман. — Действительно сорок тысяч талеров ущерба, как сказал Шефер?

— Потерь ещё больше — там всё разорено; в долине Доротеи придётся всё начинать сначала. Мне жаль хвойные подлески — не осталось больше ни одного, — сказал он живо. — Ну, всё это мы со временем возместим, но тут… — он замолчал и открыл дверцу экипажа.

Он помог кому-то выйти. Свет множества ламп в руках людей осветил молодую девушку, которая, опираясь на господина Клаудиуса, соскользнула на мостовую. Рыдания сотрясали её тонкую фигурку, неприбранные волосы рассыпались по плечам, обрамляя хорошенькое, искажённое страданием личико.

— Её мать утонула, — шептали люди, приехавшие вместе с ней.

Господин Клаудиус крепче обхватил её за талию и повёл по ступенькам. В темноте он прошёл вплотную рядом со мной — его одежда была абсолютно мокрой.

На верхней ступени стояла фройляйн Флиднер. Она протянула ему руки; что он ей сказал, я не слышала — внезапная робость и непонятная боль заставили меня отойти в глубь двора, подальше от людей — но я увидела, как пожилая дама взяла за руку плачущую девушку и увела её. Господин Клаудиус задержался в прихожей и поговорил с Шарлоттой. От меня не укрылось, что он при этом внимательно осматривался, словно искал кого-то — может быть, он узнал мой голос и хотел убедиться, что это была действительно я — та, которая сегодня так его рассердила?.. Какие глупые мысли! У него было множество более важных тем для размышления — он видел сегодня так много несчастья, а на его плечи легли такие тяжёлые проблемы!.. И разве он не привёл в свой дом отчаявшуюся осиротевшую девушку — привёл с нежной заботой и глубоким сочувствием? Она была не такой неблагодарной, как я; она не оттолкнула ладонь, которая поддерживала её; она доверчиво оперлась на руку, которая её обнимала… И он должен был вспомнить о строптивом создании с пустоши?.. Конечно же, нет…