Невеста-наследница - Кэтрин Коултер

Сразу после выстрела раздался истошный вопль, потом воцарилось гробовое молчание.

— Ты убил Дингла, дурак!

— Ну и что с того? Он с ней переспал, стало быть, сам напросился.

Второй всадник застонал, как от зубной боли, и заорал:

— А что, если у нее в утробе уже зреет его семя? Ты дурак, Элфи, набитый дурак! Теперь Макферсон выпустит нам кишки и велит подать их к завтраку.

— А мы ему ничего не скажем. Дингла шлепнули не мы, а проклятые Кинроссы, понял? Поехали!

Они уехали, оставив третьего на дороге. Филип немного постоял в нерешительности, потом привязал Папоротника к тисовому кусту и осторожно подошел к дороге. Дингл лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. На его груди расплылось огромное красное пятно, глаза были удивленно раскрыты, зубы злобно оскалены. Сомнений не было — он был мертв.

Филипа вырвало. Он бросился обратно к Папоротнику, вскочил в седло и поскакал дальше.

Он узнал убитого Дингла, известного на всю округу забияку и одного из самых злобных бойцов на службе у Макферсонов.

Отец как-то показал его ему, сказав при этом, что Дингл — кретин и отличный образчик того сорта людей, которые служат у Макферсонов.

Филип скакал, пока Папоротник не начал задыхаться. Он позволил пони перейти на шаг и в конце концов задремал в седле. Через какое-то время Папоротник разбудил его, слегка ткнув мордой. Филип, не зная, сколько времени он проспал, испугался. Но его пони уже не мог скакать галопом, и ему пришлось продолжать путь шагом. Вскоре на дороге появилось еще несколько мужчин и женщин в крестьянской одежде. Что они делали там в середине ночи, так и осталось тайной. Филип не стал заговаривать с ними, хотя один из мужчин что-то закричал ему вслед, когда он проехал мимо.

В четыре утра он уже плыл на пароме в Эдинбург, отдав его хозяину все шиллинги, взятые им из денежного ящика отца, кроме одного. На время плавания Филип примостился в щели между мешками зерна, чтобы хоть немного согреться. Он добрался до городского дома отца только в начале седьмого. Перед этим он добрый час проплутал по улицам, разыскивая дом Кинроссов, и был уже готов расплакаться, когда наконец увидел его.

Энгус, зевая, открыл ему дверь и, так и не закрыв разинутого рта, в изумлении уставился на маленького сына своего хозяина.

— Ох ты Господи, да ведь это молодой хозяин! Вот лэрд обрадуется! А кто с вами приехал?

— Скорее веди меня к отцу, Энгус. Я должен сейчас же с ним увидеться.

Пока Энгус таращился на него, пытаясь собраться с мыслями, Филип прошмыгнул мимо него и побежал вверх по лестнице. Он продолжал мчаться со всех ног, пока не добежал до спальни лэрда и не распахнул ее двери, так что они с грохотом ударились о стены.

Колин тотчас проснулся и рывком сел в постели.

— Силы небесные, Филип! Какого черта ты тут делаешь?

— Папа, скорее, скорее едем домой. Синджен больна, очень больна.

— Синджен, — тупо повторил Колин, не понимая, о ком идет речь.

— Твоя жена, папа, твоя жена! Да скорее же, едем, едем!

Филип уже стягивал с него одеяло, сам не свой от страха и от облегчения, что он наконец-то добрался до своего отца.

— Джоан больна?

— Не Джоан, папа, а Синджен. Пожалуйста, поспеши. А то тетя Арлет даст ей умереть, я это точно знаю.

— Тысяча чертей, Филип, о чем ты толкуешь? Кто с тобой приехал? Что стряслось?

Говоря это, Колин сбросил с себя одеяло и, нагишом соскочив с кровати, тут же озяб в холодной спальне, освещенной серым светом раннего утра.

— Ну же, Филип, говори!

Филип смотрел, как его отец одевается, умывает лицо и жестом отсылает прочь появившегося в дверях Энгуса.

Он рассказал ему все: как они ездили на болото, как на обратном пути пошел дождь и Синджен сняла с себя жакет и надела его на Филипа. Он рассказал про выстуженную спальню лэрда, про открытые окна и про то, как тетя Арлет лгала им всем. Потом он замолчал, глядя на отца испуганными, немигающими глазами, и тихонько заплакал. Колин тут же подошел к сыну и крепко обнял его.

— Вот увидишь, Филип, все будет хорошо. Ты молодец, что приехал. Скоро мы с тобой будем дома, и Джоан поправится.

— Ее зовут Синджен.

Колин заставил своего изнемогающего сына съесть немного наскоро приготовленной овсянки. Через полчаса они оба уже были в седле. Колин предложил Филипу остаться и поспать, раз он так устал, но Филип наотрез отказался.

— Я должен сделать все, чтобы она поправилась, — сказал он, и Колин обрадовался, подумав, что его сын вырастет настоящим мужчиной.

Синджен охватил странный покой. Еще она чувствовала усталость, такую бесконечную усталость, что ей хотелось одного: заснуть и спать, спать, быть может, вечно. Боли больше не было, только сладкое желание погрузиться в беспамятство, отдаться этой усталости, которая так настойчиво засасывала ее. Она тихо застонала, и звук собственного голоса показался ей странным, далеким, как будто исходящим не от нее, а от кого-то другого. Как же она устала, устала… Как можно быть такой усталой и до сих пор не заснуть? Потом она услышала голос, доносящийся откуда-то издалека, и подумала: «Не мой ли это голос?» Но если это ее голос, то зачем она разговаривает? Ей больше не нужно говорить и никогда не будет нужно…

Нет, этот голос был сильным, громким, настойчивым, это был голос мужчины… недовольного мужчины. Она много раз слышала такой тон у своих братьев. Но это был не Дуглас и не Райдер. Их здесь не было. Теперь мужской голос приблизился к ней, говорил ей в самое ухо, но она не могла понять произносимых им слов. Да и зачем? Какая разница, о чем он говорит? Потом к первому мужскому голосу добавился второй, стариковский. Тише и мягче первого, он едва задевал краешек ее сознания, не пытаясь вторгнуться в него; ее сознание легко отталкивало этот ненавязчивый голос, и он откатывался назад, невнятный и неясный.

Требовательный мужской голос тоже затихал. Скоро она освободится и от него. Наконец он замер вдалеке, и ее голова бессильно упала набок, сознание начало ускользать. Она чувствовала, как ее дыхание становится все реже, реже…

— Проснись, чертова дура, проснись! Я тебе говорю, Синджен! Не смей сдаваться! Просыпайся, чертова кукла!

Эти крики, отозвавшиеся в голове острой болью, привели ее в чувство. Точно так же кричал ее брат Дуглас, но она знала, что это не Дуглас. Он сейчас далеко. У нее было такое чувство, будто она, шатаясь, стоит на краю чего-то очень близкого, но пока еще незримого; ее тянуло шагнуть туда, но она все еще боялась сделать этот шаг, хотя незримое что-то было странно манящим.

Мужчина снова заорал на нее, громко, резко; от этих звуков у нее раскалывалась голова. Она не могла этого вынести; ей хотелось крикнуть ему, чтобы он замолчал. Она отступила от края неведомой бездны, так злясь на то, что ей помешали, что даже открыла глаза, желая накричать на этого мужчину и потребовать, чтобы он оставил ее в покое. Она раскрыла было рот, но не издала ни звука. Перед ней был самый красивый мужчина, которого она когда-либо видела. Ее сознание вобрало в себя его облик: черные волосы, невероятно синие глаза, ямочку на подбородке; наконец она с трудом проговорила надсадным, сиплым шепотом: «Какой вы красивый». Потом она опять закрыла глаза, так как поняла, что это ангел и она находится в раю. Хорошо, что она здесь не одна, что он рядом…