Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

Хотелось бы знать, насколько глубоко доверяет ему матушка настоятельница. И откуда ему известно, что я шпионю за д'Альбрэ.

— Я здесь не только ради действия, сударь. Я также являюсь глазами и ушами обители.

Он кривит губы:

— Что ж, верно. И как, добыли твои глаза и уши что-нибудь определенное о несчастье с Немуром?

— О чем вы, господин мой?

Он разводит руки, блистающие перстнями:

— Я говорю о том, что Дюваль самым бездарным образом провалил дело Немура. Ведь герцог Немурский мертв, не так ли? — Он подступает ближе. — А кроме того, до меня дошел крайне тревожный слух. — Он нагибается ко мне, его несвежее дыхание касается моей щеки. — Мать Дюваля плетет заговор, имея в виду посадить его брата вместо Анны на трон. Уж нет ли тут какой связи? — Он склоняет голову к плечу и пронзительно смотрит на меня. — И как вышло, что ты тут почти две недели, но ничего об этом не слышала?

Мое сердце начинает болезненно колотиться. Он знает!..

— Отчего же, мой господин. Недавно я тоже об этом услышала, но то были лишь смутные отголоски. С тех пор пытаюсь удостовериться, не связан ли с заговорщиками и Дюваль, но они с матерью давно стали друг другу чужими. Я ни в коем случае не верю, чтобы она делилась с ним своими планами. Они и не разговаривают-то почти.

Глаза Крунара холодно поблескивают.

— Это то, что тебе известно. А вдруг они лишь изображают отчуждение и враждебность? Что, если Дюваль только и ждет, чтобы его матушка переманила достаточно баронов на сторону Франсуа, и тогда он сделает свой ход, сместив брата и захватив трон для себя?

— Почему вы так думаете, господин?

— А почему бы и нет? Есть у тебя надежные доказательства, что ему можно верить?

Доказательств у меня нет. Только то, что я чувствую сердцем, а это на весы не положишь.

— Ни в коем случае не позволяйте, — говорит он, — девической наивности застить вам глаза, сударыня!

— Мое зрение незамутнено, господин мой.

— Вот и хорошо, и позаботьтесь, чтобы так обстояло впредь. Не теряйте бдительности, сударыня! Не подпадите под очарование его личности и безупречных манер. Это очень не понравилось бы аббатисе.

И, выдав такое вот предупреждение, он откланивается и уходит.

Этой ночью, забравшись в постель, я не ложусь под одеяло, но, опершись на подушки, ожидаю Дюваля. Я по-прежнему не могу разобраться в собственных желаниях.

Мне ужасно не нравится возникшая между нами неловкость — даже при том, что я могла бы использовать ее к своей выгоде и рассечь те хрупкие узы, что начали было связывать нас. Пожалуй, это было бы весьма разумно, в особенности учитывая предостережение Крунара. Нечего выдавать желаемое за действительное: если я хочу, чтобы Дюваль оказался достоин доверия, это еще не значит, что так оно и есть.

Однако глубоко внутри я чувствую — он честен и чист.

Я пытаюсь беспристрастно вспомнить, когда впервые начала ему доверять. До того, как во мне зародилось чувство к нему? Или уже потом?

Покамест ясно одно: канцлер хочет, чтобы Дюваль оставался у меня под подозрением, сама же я больше подозревать его не хочу. При этом я не могу убедительно обосновать свое к нему доверие; во всяком случае, мне было бы очень сложно подтвердить свое мнение перед аббатисой. Одним словом, я готова с гордостью служить Мортейну и монастырю, но политической пешкой в руках канцлера быть не желаю.

Тут едва слышно щелкает дверь, и я тотчас забываю о канцлере, а сердце пускается вскачь: в комнату входит Дюваль.

— Исмэй… — Он притворяет дверь, но идет не к своему привычному креслу, а прямо ко мне.

Меня пронизывают одновременно две молнии: паника и предвкушение. Уж не хочет ли он снова поцеловать меня? Или потребовать чего-то большего, чем поцелуй? Я едва осмеливаюсь дышать.

Подойдя к постели, он смотрит на меня сверху вниз, и забота на его лице положительно сводит с ума.

— Как ты? — спрашивает он.

— Прекрасно. — Я хочу говорить обычным голосом, но получается шепот. Спешу откашляться. — Почти не чувствую швов.

— Ну и отлично. — Дюваль кивает, и я уже жду, чтобы он изъявил желание взглянуть на мою рану, но он присаживается на толстый половик у постели и прислоняется к бортику кровати.

Я замираю, только сердце колотится все быстрей. Он так близко, что я могла бы дотянуться и погладить его по голове. Вот бы знать, каковы на ощупь его волосы?.. Поспешно сжимаю кулаки и кое-как выдавливаю:

— Удалась ли охота?

Он улыбается:

— Весьма и весьма. Я вчера вечером направил посланнику Священной Римской империи письмо, известив о том, сколь желательно было бы его присутствие на охоте. Он откликнулся, и мы даже улучили минутку, чтобы наедине договориться о более официальной встрече. Спасибо и на том, что увернулись от шпионов и лизоблюдов Жизора!

— Их не было на охоте?

— Уверен, что были, но я постарался со многими людьми перекинуться словечком с глазу на глаз, поэтому мой разговор с посланником императора не выглядел чем-то из ряда вон выходящим.

— Это хорошо, — киваю я.

— Тайный совет назначил очередное заседание на завтра. А Изабо потребовала, чтобы ты побыла с ней, пока Анна и мадам Динан будут заниматься делами страны.

Я прищуриваю глаза:

— Это ты ее подучил, чтобы я была под рукой?

— Нет, — говорит он. — Похоже, девочка к тебе привязалась. Я смотрю, ты завоевываешь вес в обществе, — суховато замечает он и меняет тему: — Ну а у тебя как день прошел? Удалось выведать что-нибудь новое?

Я отвечаю:

— Боюсь, ничего особо хорошего. Мадам Динан встречалась с д'Альбрэ и вовсю уверяла, что маршал Рье в решительный момент поддержит его.

Дюваль вздыхает:

— Боюсь, его обязанности маршала перевешивают его долг опекуна Анны. Военная мощь д'Альбрэ — вот и все, что он способен видеть.

— А еще я сегодня случайно налетела на канцлера. Он весьма сокрушался, что я трачу свое время на д'Альбрэ, вместо того чтобы посвятить все внимание твоим матери и брату.

— И мне, конечно, — говорит он.

— И тебе, конечно, — киваю я.

— Ты сообщила ему, что мы уговорились действовать сообща?

— Нет, не сообщила. Мне это показалось… ну, неразумным, что ли. Не знаю даже почему.

— Полагаю, чутье не подвело тебя, — говорит он. — Лучше нам ни с кем не откровенничать, пока не разберемся толком, что происходит.

Он потирает лоб, и я борюсь с отчаянным желанием провести ладонью по его волосам, чтобы хоть как-то облегчить боль. Вместо этого я сунула руки под покрывало — подальше от недолжных соблазнов.

Он, как обычно, видит меня насквозь. Когда снова подает голос, в нем звучит легкий смешок:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});