Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

— Ну все, — говорит он наконец, и я чувствую натяжение нити: мой целитель завязывает узелок. Потом наклоняется вплотную, обдавая мою кожу теплым дыханием, и зубами перекусывает нитку. — Вот так. Теперь подними руку, только медленно. Хочу посмотреть, не тянет ли где.

Я повинуюсь, свободной рукой придерживая передок платья. Шов пульсирует и болит, но терпеть можно. Боль ровно такая, чтобы я не забывала беречь руку, пока рана не заживет.

— Вполне сойдет, — подтверждает Дюваль. — Хотя искушенные вышивальщицы меня бы засмеяли, конечно!

Я отвечаю:

— Ну, можно поупражняться с герцогиней и ее фрейлинами — они по вечерам расшивают алтарный покров.

— Нет, спасибо, — фыркает Дюваль. — А вот тебе бы не повредило. Хоть несколько дней, пока заживает.

— Не получится, — говорю я. — Разве ты не заметил, что интриги и заговоры кругом так и бурлят?

— Заметил, — сухо отвечает Дюваль.

— Можно мне теперь встать?

— Если хочешь.

Я поднимаюсь на ноги, не забывая прижимать к себе платье. И поскорей поворачиваюсь, желая убрать шрамы с его глаз.

Однако оказывается, что смотреть ему в лицо — еще хуже. Некое чувство смягчило его черты, а в глазах светится та самая нежность, которую я видела, только когда он смотрел на герцогиню. Наши взгляды встречаются. И тут что-то происходит. До него как будто лишь сейчас доходит, что мы с ним наедине в этой спальне, а я еще и полураздета. Нежность в его глазах сменяется чем-то другим, отчего я очень остро осознаю прохладный воздух, овевающий мою спину, и драный лиф платья у себя в руках. Он делает шаг вперед, потом еще. Он по-прежнему смотрит мне в глаза, потом поднимает руку и убирает с моей ключицы локон, выбившийся из прически. Тут я совершенно перестаю соображать и просто тянусь к нему.

Он берет в ладони мое лицо и медленно-медленно поднимает его к своему. Его прикосновение до того бережно, словно я — какая-нибудь хрупкая драгоценность. А потом моих губ касаются его губы. Они теплые и твердые и в то же время невероятно мягкие.

Во мне зарождается доселе неведомый жар. Он пронзает меня, словно огненный меч! Я принимаю его губы, мне хочется большего, хотя чего именно мне хочется — понятия не имею. Он придвигается еще на полшага, так что наши тела соприкасаются; его рука ложится мне на талию и притягивает еще ближе. Длящийся поцелуй окончательно лишает меня рассудка, вся моя выучка и недоверие пасуют перед огнедышащей тайной, что лежит между нами.

А потом он отпускает меня, очень медленно, с неохотой.

И только тогда я слышу стук в дверь. Недоуменно моргаю, возвращаясь к действительности. Потом в три прыжка отскакиваю к дальней стене, унося на губах вкус его поцелуя.

— Иду, иду, — отвечает Дюваль.

Голос у него хрипловат. Этот человек мне чем-то напоминает крепость, спешащую закрыть ворота и поднять мосты; и вот уже передо мной снова уверенный и практичный Дюваль. Отвернувшись, он идет открывать дверь.

Я же прислоняюсь к стене, силясь притвориться, будто весь мой мир не перевернулся только что вверх тормашками.

Он стоит на пороге и с кем-то разговаривает, в то же время не давая собеседнику заглянуть в комнату. Потом затворяет дверь и возвращается ко мне. Я почему-то не смею поднять глаза.

— Чудище приходил, — говорит Дюваль. — Он осмотрел и вывез тела. Насколько он может судить, эти двое служили у Немура простыми охранниками. Один из них был повинен в измене.

Я киваю, но предпочитаю помалкивать — голосу пока что нет никакой веры. Дюваль тоже молчит, и я отваживаюсь на него посмотреть. Он невидяще взирает на окровавленную рубашку, брошенную на кровать, и пятерней проводит по волосам. Он думает.

Я наконец откашливаюсь:

— Чем я могу помочь, господин мой?

Он возвращается из того далека, куда унеслись было его мысли. Мы с ним оказались в довольно незавидном положении и еще не сообразили, как быть.

Я предлагаю:

— Может, я попробую починить платье, чтобы можно было вернуться в твой дом? Ну там, закутавшись в плащ?

Он смотрит на обрывки белья.

— Боюсь, не получится. Но надо проверить — может, твои вещи уже везут во дворец. — И велит: — Лучше сядь, не то свалишься!

Я как могу распрямляю колени и жмусь спиной к стене, чтобы холод отогнал дурноту.

— Но слуги…

— Я хоть и бастард, но все равно герцогский сын. Слугам положено исполнять мои приказы, не задавая вопросов.

Я киваю. Он выходит за дверь, и я все-таки присаживаюсь. Но не на постель, а на один из нераспакованных сундуков.

Я должна что-то предпринять. Например, порыться в его вещах. Или попытаться удрать в свою комнату. Да, похоже, я и вправду утратила способность соображать, потому что никак не могу решить, чем заняться. Спина горит огнем, сердце колотится как сумасшедшее. Лучше посижу как есть, попытаюсь собраться. Вот это уж точно мой первоочередной долг!

Дюваль возвращается спустя некоторое время, на лице у него торжество. Он несет целую охапку одежды — как я понимаю, моей.

— Прибыл один из твоих сундуков, — говорит он. — Давай-ка приоденем тебя, потом я должен буду заняться другими охранниками Немура, а заодно и доложить герцогине о последних событиях.

— Но не собираешься же ты помогать мне одеваться, господин мой?

Он пожимает плечами:

— А что такого? Здесь нет ни Луизы, ни Агнез. Ты хочешь предложить нечто иное? С неизбежными объяснениями?

— Сама справлюсь, — бормочу я, отлично понимая, что это не так.

В итоге я вынуждена принять его помощь. Самое сложное — это сменить сорочку, не оставшись перед ним совсем голышом. Я прошу Дюваля положить сорочку на постель и повернуться к дальнему углу комнаты. Потом переодеваюсь со всей быстротой, не щадя стежков, которые он так тщательно накладывал. Выпускаю передок платья, переступаю свалившиеся юбки, всовываю здоровую руку в чистую рубашку и кое-как втискиваю остальное, морщась от боли, когда приходится продевать больную руку сквозь тесный рукав.

— Готово, — говорю наконец.

— Вот, держи. — Он подает мне передок нового платья, как оруженосец рыцарю — латный нагрудник.

Я продеваю руки, потом подставляю спину, чтобы Дюваль мог зашнуровать корсаж. Он расправляет и вытряхивает юбки и протягивает их мне, помогая вступить внутрь.

Теперь, когда платье большей частью на месте, смущение нас оставляет, и движения делаются менее скованными. Все идет гладко до тех пор, пока, помогая мне натягивать второй рукав, он не задевает слегка костяшками пальцев мою грудь. Я отшатываюсь, выдергивая у него ткань. Он сжимает зубы, вновь берется за рукав и пришнуровывает на место.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});