Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

Я молчу. Она с четырехлетнего возраста была вроде приманки для половины королей и герцогов Европы. И самое большее, на что ей приходилось рассчитывать, это взаимное уважение и отсутствие жестокости со стороны мужа. Но чтобы готовую расцвести любовь вот так злобно похитила чья-то злокозненная рука…

Она поднимает на меня глаза и повторяет:

— И все-таки зачем ты здесь?

Ее взгляд тверд, он не оставляет места ни лжи, ни уверткам.

— Я желала избавить его дух от скорбей смерти, — отвечаю, приглушив голос, чтобы никто, таящийся под дверью часовни, не смог нас подслушать. — Души повинны проводить по три дня подле своих тел, прежде чем двигаться дальше тропами Смерти. Но государь Немур так терзается из-за того, что не сумел вас защитить, что я приняла решение облегчить ему путь.

У герцогини округляются глаза:

— И ты можешь это сделать?

«Надеюсь», — думаю я, но вслух отвечаю:

— Могу.

Она кивает:

— Тогда соверши необходимое. И да упокоится душа его с миром.

— Как прикажете, ваша светлость.

На самом деле я очень рада этому разрешению. Теперь ни Дюваль, ни матушка настоятельница не смогут ни в чем меня обвинить, ведь я исполняла прямое распоряжение герцогини.

— Чего же ты ждешь? — шепчет она.

Я смотрю в ее карие глаза:

— Уединения, ваша светлость. Обряды Мортейна не для сторонних глаз.

Вижу по ее лицу, как хочется ей спорить со мной, а то и приказывать; она желает все увидеть собственными глазами. Но мертвых следует чтить, и она глубоко уважает таинство смерти.

— Что ж, хорошо, — произносит она наконец. — Я вас оставлю.

Она протягивает руку поверх мертвого тела и пожимает мое запястье.

— Спасибо тебе, — говорит она. Бросает прощальный взгляд на своего суженого, поворачивается и покидает часовню. — Мадам Динан? — окликает она на пороге.

Та появляется до того быстро, что я понимаю: мы правильно поступили, что беседовали шепотом. Вдвоем они уходят по коридору, унося тихое эхо своих голосов.

И вновь я нашариваю кинжальчик с костяной рукояткой, а свободной рукой оттягиваю ворот рубашки Немура, отодвигаю меховую опушку камзола. Лучше будет, если маленький шрам останется незаметным.

Я коротко, но от всего сердца обращаюсь к Мортейну, прося направить и укрепить мою руку, и легонько провожу лезвием по шее Немура.

Я больше чувствую, нежели слышу вздох. Это ахнула его душа — и не от боли или потрясения, но с облегчением.

— Ступай с миром, сопровождаемый нашими молитвами, — шепчу я.

Что-то проносится мимо меня, словно взлетает стая голубей, задевая крыльями мою щеку. Это радостный и легкий полет.

«Огради ее», — просит душа Немура, уносясь ввысь.

«Я буду рядом с ней», — обещаю.

Потом наступает тишина, и я остаюсь совсем одна. На шее мертвого — тонкий надрез, уже не способный кровоточить. Я бережно оправляю его воротник.

ГЛАВА 31

Покинув часовню, я чувствую, что меня тянет в покои погибшего — словно бы подталкивает туда невидимая рука. Я не знаю причины, но ощущаю что-то вроде зуда, побуждающего спешить. Может, это мой Бог наконец-то велит действовать?

И вот я уже совсем рядом с апартаментами бедного Немура, и зуд все сильней. Я не мешкаю даже для того, чтобы постучать: просто открываю дверь и вхожу.

Один из охранников Немура сидит у стола, роясь в седельной сумке. Он одет в кожаный костюм для верховой езды, дополненный стальным нагрудником, а шлем держит под мышкой. Я тотчас замечаю небольшую темную метку, украшающую его лоб.

Улыбаясь, притворяю за собой дверь.

Ему полагалось бы виновато вздрогнуть, но он лишь хмурится в раздражении и спрашивает:

— Ты кто такая?

Запускаю пальцы в разрез верхней юбки, и они смыкаются на твердом дереве приклада.

— Я — возмездие, — отвечаю тихо.

Мои слова заставляют стражника слегка округлить глаза, потом в них возникает тревога, ибо я вытаскиваю арбалет из его ухоронки. Дальше все происходит в одно мгновение. Я оттягиваю тетиву, вкладываю в прорезь ложа стрелу и целюсь прямо в метку посередине лба. Еще успеваю на миг усомниться: Дюваль и герцогиня определенно захотели бы допросить этого человека, мне же надо послужить монастырю и моему Богу. И все-таки спрашиваю:

— Кто заплатил за то, чтобы ты толкнул своего господина навстречу смерти?

Он резко бледнеет:

— Не понимаю, о чем ты.

— В самом деле? А по-моему, очень даже понимаешь. Я имею основания полагать, что ты — изменник, погубивший герцога Немурского. Если ответишь на мои вопросы, обещаю, я убью тебя быстро и по возможности безболезненно. Если будешь молчать, смерть окажется медленной и мучительной. Так что выбирай, только помни: тебе так и так умирать!

Кровь звенит и поет в венах — наконец-то выдался случай послужить моему Богу!

Не сводя с меня глаз, мужчина выбирается из-за стола:

— Кто сказал, что это я убил моего господина? Разве мне не позволено оправдаться перед лицом судей и выслушать приговор?

— Ты уже осужден, — говорю я ему. — Самим святым Мортейном. А теперь спрашиваю в последний раз: кто дал приказ столкнуть Немура вниз?

Я всматриваюсь в глаза охранника и застигаю момент, когда он решает броситься. Раздраженно крякнув, выпускаю маленькую стрелу. Прицел точен — она летит прямо в лоб, впиваясь в метку, оставленную Мортейном. Уже падая, страж переводит взгляд на дверь, что у меня за спиной. Это срабатывает как предупреждение: бросив самострел, я хватаюсь за кинжал в ножнах на голени.

И это спасает мне жизнь.

Я ощущаю движение воздуха у себя за спиной, потом — жгучую боль. Оборачиваюсь к нападающему и, не успев даже приглядеться, бью ножом снизу вверх.

Моя рука верна — клинок погружается в живот. Теперь я вижу, что это еще один солдат. Его карие глаза лезут из орбит, сперва от изумления, потом от боли. Направляю нож дальше вверх, ускоряя конец. Что бы я ни говорила тому первому, долгих и мучительных смертей я по возможности избегаю.

Прежде, нежели я могу еще что-то предпринять, душа первого убитого истекает из тела. Она бросается прямо ко мне, клубясь холодной враждебностью. Я заставляю себя сосредоточиться на мириадах разрозненных образов, которыми она наполняет мой разум; я ищу мельчайшие намеки, которые помогут нам выяснить наконец, кто же стоит за всеми нынешними бедами. Пока я этим занимаюсь, в атаку бросается вторая душа. Ощущение такое, будто меня сунули в прорубь. Шатнувшись назад, я прислоняюсь к стене. Душа солдата окутывает меня, источая гнев, боль, сожаление и мучительное чувство утраты. А поверх всего — страх, да такой, что во рту становится горько.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});