Ода радости - Валерия Ефимовна Пустовая

семечку внимания.

Картинка не показывает лица того, кто ладонь хомяку раскрыл. И мы не видим, как, скорее всего, тоже маленький обладатель ладони и хомяка возрастает, преисполняясь силой от этого беззаветного доверия, – преисполинясь.

В женщине, которая «жестоко била» своего ребенка, меня удивляет не то, что ей нечего было дать своему ребенку, а то, что ей нечего было от него получить.

До родов мне много рассказывали о том, как трудно будет с ребенком, и никогда про то, как с ним хорошо. И мама моя говорила: «Надо отдать долг» – о времени по уходу за ребенком, которое все равно вычеркнут в надлежащем объеме из жизни, когда ни роди. Мать всюду символизирует бесконечную самоотдачу, а о компенсации умалчивают.

Первое мое открытие после родов – что трудно мне вовсе не с ребенком, то есть ничего из того, что касается непосредственно ребенка, не стоит мне особого труда, наоборот, трудно все остальное, привычное, прежнее, когда я пытаюсь проделать это при ребенке. Как следствие, открытие второе: соотношение труда и профита поддается коррекции, если в каждый момент четко осознавать, что мне сейчас важнее получить. Так, однажды я наливаю себе супа и дописываю текст одним пальцем на клавиатуре мини-ноутика, пока ребенок второй час мусолит мне грудь, будто вахтенный с потухшей трубкой в зубах, и, когда просыпается, я говорю ему: «Вот, мама хотела горячего супа, но у нее есть холодный суп и горячий ребенок», – говорю самым довольным и признательным тоном, потому что главное для меня было – не пообедать, а дописать.

И третье открытие, которое хочется назвать откровением, потому что оно, в отличие от лайфхаков, не передается и является только в личном опыте, а потому остается вопросом веры, как горящая купина. В одной из боянных уже статей, высмеивающих закидоны естественного материнства, я наткнулась на издевательский гопот по адресу одной мамаши, не сдержавшей на форуме интимного признания: мол, никак не может прекратить грудное вскармливание, потому что не хочет разочаровывать дочку, которая «аж постанывает», едва мама достает грудь.

Признание и правда неловкое – о таком лучше молчать. Это не для форума – как он впервые не роняет, а тихо кладет голову мне на руку, мягко прижимаясь, как впервые трется о колени, будто кот-любимец, которого я никогда не держала, как запрокидывается, заваливаясь в сон, и, потянувшись всем телом, упирается пушистой, давно не стриженной головой мне под мышку, а руку забрасывает под подбородок, которым я ее будто слегка прикусываю, как обжигает меня, улегшуюся наконец после вечерних предсонных процедур, горячими пятками, как забрасывает свои ноги на мои, как закручивается в шар у моего живота, снова толкаясь в меня ножками, только уже снаружи, как приникает, чтобы согреться и уснуть, и откатывается, чтобы раскинуться и поостыть, как хватает меня за голые руки в рюкзаке-переноске и какое это ласковое, скользящее, невольное и потому особенно чутко поджидаемое прикосновение… Дождался и муж: теперь, как ни переступит порог с работы, ребенок срывается с места – папе колени обнять.

Так «делают нежность», так любят дети. Без слов, всеми собой, обеими руками хватаясь до чего дотянутся, дотолкаются, достучатся. Им все сгодится, они за все благодарны. «Потребность ребенка в заботе безгранична», – пишет Эда Ле Шан, но именно потому, что любовь-нужда не знает границ, она не ограничивает объемы вклада.

Ты – мой, а я – твой, хоть за семечку, хоть за две, хоть за бессонные ночи, хоть за воскресные игры, хоть за жизнь.

Эта глупая женщина, вымещавшая на ребенке недобор любви, – как смогла она пройти мимо этого дара ребенка: делать большим, состоятельным, нужным, навек бесценным и незаменимым любого взрослого недолюбыша, приподнимающего на руках того, кто сейчас нуждается больше?

Мама говорила, что надо отдать долг. Но в долгу у меня мой малыш не остался.

Ведь именно благодаря ему я научилась так страшно ценить себя за то, что я у него есть.

5 октября 2018

Моноспектакль для бабушек

Ладно я – в будний день я теперь приезжаю в парк поработать и то не всегда угадываю: вчера два часа ждала, пока ребенка накроет дневным сном, потому что дома он спит минут пятнадцать, если только не позволить ему отвалиться прямо на руках, в плотном прилегании к телесному теплу – хотя кто тут кого греет, это еще посмотреть – и сонном посасывании груди, которую в последнее время грызет, как соску, а соску зубами рвет, и в таком положении не попробовать час пугливо вбивать одной рукой идеи в файл ноутбука или заметки смартфона. Так вот, ждала два часа, потом два увлеченно и трудно, как по дереву, корябала статью в заметках, а когда рабочая лафа закончилась, оказалось, что мы в дальнем углу у прудов и надо покружить, выбираясь к метро, в общем, намотали на рабочий день прогулочных часов, но главное, встреч.

В павильоне с видом на пруды перебирал струны парень с гитарой, будто барский сын в продуваемой беседке, оставшейся от сгоревшего имения. Рядом шесть бабушек на сдвинутых скамьях увлеченно кидали друг другу карты. Млели отнюдь не студенческого возраста парочки, а за белками собиралась фотоохота толпой. Я еще раньше поняла, что психологически вернулась в годовалую беспомощность, когда прохныкала страшно высокой и вооруженной палками, как великаньими дубинками, шестилетке, стоило ей, как в изумительном стихотворении Насти Орловой про ляль и гуль, рвануть к утке на берегу, которую я, так и этак вертя коляску, показывала Самсу. «Ой, – взмолилась я, не сдержавшись, – только не спугните нам уточку!» А тут увидела, что большие дети точно так же боятся и избегают нас в виду белочки, перебегающей дорожку парка: поспешая за ней на коляске, мы скорее ее прогоним, чем рассмотрим. Мама большого ребенка заметила еще одну белку подальше и, потрясая мешком с орехами, унеслась, подзывая сына громким шепотом, и я, решив не ломать им кайф, пустилась за уже не знавшей, куда от нас деваться, первой белкой, которую доконала юная девушка, стучавшая по дорожке заготовленной черной лопатой тачпада: ну, иди сюда, животное! Я деликатно предположила, что белку, кажется, отталкивает величина наших нацеленных смартфонов, девушка посмотрела странно, и я ретировалась в туалет, где, слава устроителям парка, есть въезд и кабина для людей с колясками и водятся бабушки, предлагающие постоять с ребенком, пока я отлучусь.

На бабушек в этот день нам тоже везло, и я, не противясь, принимала совокупный наплыв народного бабушкиного тепла, считая про себя, что мир задолжал нам бабушку, что