Кутузов - Лидия Ивченко

В конце XVIII столетия в обществе появилось рукописное сочинение под названием «Екатерина в полях Елисейских». По этому поводу биограф канцлера графа А. А. Безбородко заметил: «Разговоры разных великих людей в Елисейских полях были обыкновенною литературною формой XVIII века, но эта форма служила средством для выражения накопившихся в обществе понятий, стремлений и убеждений. <…> Неизвестный автор изображает царство мертвых <…> где Екатерина требует в свои чертоги <…> графа Безбородку, напоминает этому „недостойному рабу своему, что он почтен был от нее степенью первого в империи достоинства, осыпан благодеяниями, отличаем уважением и богатством, что ему была поручена тайна кабинета, что чрез него по смерти Екатерины должен был осуществиться важный план, которым определено было, при случае скорой ее кончины, возвести на императорский российский престол ее внука Александра“. <…> „Ты изменил моей доверенности, не обнародовал его после моей смерти. <…>“ Упав на колена, Безбородко признает себя виноватым в необнародовании повеления Екатерины, но оправдывается неожиданностью ее кончины, изменою подписавшихся под завещанием особ, неизвестностью завещания народу (выделено мной. — Л. И.) и страхом пред неумолимою строгостью Павла. „Еще до приезда в Петербург из Гатчины наследника, я, — говорит Безбородко Екатерине, — собрал совет, прочел акт о возведении внука твоего. Те, которые о сем знали, стояли в молчании; а кто в первый раз о сем услышал, отозвались невозможностью исполнения оного. <…> Вы еще не знаете, Государыня, что значит воля Павла выключить из службы, лишить достоинства, имения, заключить в крепость: это — малейшее его наказание за малую вину, которая в твоем милосердном правлении не заслуживает выговора“»20. Автор довольно реалистично обрисовал ситуацию вокруг документа, судьба которого по сей день точно неизвестна: существовал ли он и был ли в действительности сожжен в камине? Кем были те вельможи, кто «стояли в молчании» или «отозвались невозможностью исполнения»? Был ли среди них М. И. Кутузов? А. Т. Болотов в Записках рассказывал: «К числу наиболее о кончине покойной императрицы плакавших и искренно сокрушавшихся принадлежал первейший ее министр, известный граф Безбородко. <…> Он и изъявил непритворные чувствования свои такими слезами, таким сокрушением и горестью и таким надрыванием даже себя печалию и рыданиями, что сам Государь об нем наконец соболезновал и сам несколько раз утешать и уговаривать его предпринимал. Но все сие утешения и уговаривания, но и самые милости, оказанные ему уже новым монархом, и оставление его не только при прежней должности, но и самое повышение его на степень высочайшую по Государе и в чин генерал-фельдмаршала, не могли и не в состоянии были никак утолить горести и печали его. Он только твердил непрестанно, что он лишился матери, благодетельницы, зиждительницы всего его счастья и блаженства и такой монархини, которую он никак позабыть не может…»21 Граф Безбородко не мог объявить Павлу, что он не только лишился своей благодетельницы, но и не выполнил данного ей обещания. Не важно, по какой причине: не выполнил, значит, предал. Один ли так страдал в те дни граф Безбородко? Или точно так же переживали свой проступок перед памятью государыни и другие приближенные Екатерины, растерявшиеся в необычной ситуации? Судя по своему положению в обществе, М. И. Кутузов вполне мог оказаться в числе людей, которые должны были засвидетельствовать подлинность завещания государыни и поддержать вступление на трон ее внука. Думается, что опасались они не ссылки в Сибирь, не лишения имения, даже не лишения самой жизни — не так далеки от них были те времена, когда Меншиков и Бирон, Миних и Остерман стойко выдерживали монаршую немилость. Препятствием, выбившим их из седла, была, скорее всего, воля любимого внука Екатерины, вернее, отсутствие воли в том, кто должен был занять с их помощью престол. При создавшихся обстоятельствах «екатерининские орлы» были бессильны; они напрасно переживали и сокрушались по поводу невыполненного обязательства, потому что это не они были предателями. Да и внук Екатерины Великой также никого не предавал: его царственная бабка не заметила, что ее любовь к великому князю Александру безответна. Императрица скончалась, не узнав жестокой правды, с которой столкнулись ее сподвижники. Историки не подвергали анализу душевное состояние их, оставшихся без опоры в тот час, когда они готовы были жертвовать всем, чтобы возвести на трон Александра. Они готовы были подставить ему плечо, сопутствовать в первые годы его правления, оберегая от всех бед и напастей, но оказалось, что они были ему не нужны! Вернее, внук Екатерины, огражденный лесом гатчинских штыков, пока не понимал, что его спасение от отца в тех самых людях, о которых он привык думать с презрением и недоброжелательством, как о «лакеях» своей царственной бабки.

Что кадровый военный М. И. Голенищев-Кутузов наблюдал в первый же день павловского царствования? «Появились новые лица, новые сановники. Но как они были одеты! Не взирая на всю нашу печаль по императрице, мы едва могли удержаться от смеха, настолько все нами виденное напоминало нам шутовской маскарад. Великие князья Александр и Константин Павловичи появились в своих гатчинских мундирах, напоминая собою старинные портреты прусских офицеров, выскочившие из своих рамок. Ровно в 11 часов вышел сам Император в Преображенском мундире нового покроя. Он кланялся, отдувался и пыхтел, пока проходила мимо него гвардия, пожимая плечами и головою в знак неудовольствия. <…> В то же время ему доложили, что гатчинская „армия“ приближается к заставе, и Его Величество тотчас поскакал ей навстречу. Приблизительно через час Император вернулся во главе этих войск. Сам он ехал перед тем гатчинским отрядом, который ему угодно было называть „Преображенцами“; великие князья Александр и Константин также ехали во главе так называемых „Семеновского“ и „Измайловского“ полков. Император был в восторге от этих войск и выставлял их перед нами, как образцы совершенства, которым мы должны подражать слепо. Их знаменам была отдана честь обычным образом, после чего их отнесли во дворец, сами же гатчинские войска в качестве представителей существующих гвардейских полков были включены в них и размещены по их казармам. Так закончилось утро первого дня нового царствования Павла Первого. Мы все вернулись домой, получив строгое приказание не оставлять своих казарм, и вскоре затем новые пришлецы из гатчинского гарнизона были представлены нам. Но что это были за офицеры! Что за странные лица! Какие манеры! И как странно они говорили. Это были по большей части малороссы. Легко представить себе впечатление, которое произвели эти грубые бурбоны на общество, состоявшее из ста тридцати двух офицеров, принадлежавших к лучшим семьям русского дворянства. Все новые порядки и новые мундиры подверглись строгой критике и почти всеобщему осуждению. Вскоре мы, однако, убедились, что о каждом слове, произнесенном нами, доносилось, куда следует. Какая грустная перемена для полка, который издавна славился своею порядочностью, товариществом и единодушием!»22 Можно задаться вопросом, почему Михаил Илларионович не подал в отставку, не отправился на покой в свои имения: за ним числились не только родовые вотчины, но и земли с крепостными душами, которыми он был щедро вознагражден за службу, что делало его довольно состоятельным человеком. Но, во-первых, Кутузов «хотел жить и умереть на службе», и другой жизни он себе, по-видимому, не представлял. Во-вторых, у него была большая семья и целых пять дочерей на выданье. Он принадлежал к тем мужчинам, кто был твердо уверен в том, что самым наивысшим проявлением любви мужчины к женщине является его женитьба на ней с последующим обеспечением жены и детей. Судя по переписке, генерал был уверен в том, что женщина может быть счастлива только состоя в браке, поэтому он считал своей первой отцовской обязанностью обеспечить семейное счастье дочерей. В отличие от многих представителей своего сословия он не желал видеть своих дочерей старыми девами, доживавшими свой век приживалками в чужих, пусть и богатых домах: у каждой из них должна была быть своя собственная семья, и ради счастья своих детей он готов был «терпеть и работать». Достойных женихов и приличное приданое он мог обеспечить, находясь на службе, пользуясь почетом и зарабатывая деньги. Но служба для таких, как он, могла прерваться в любой день: генерал Кутузов знал «фрунтовую науку» и в совершенстве разбирался в любых эволюциях и перестроениях, но его прошлые связи могли вызвать гнев того, кто вступил на престол, как в завоеванную крепость. Этот человек действительно мог из прихоти «выключить из службы, лишить достоинства». Будучи человеком разумным, Михаил Илларионович решил для себя важный вопрос: ему следует продолжать службу подальше от столицы, как можно реже попадаясь на глаза рыцарственному монарху «с повадками бенгальского тигра». Конечно, ему хотелось бы провести отпущенное ему время в кругу семьи, наслаждаясь почетом и уважением, которые он заслужил многими годами опасной и непорочной службы, но судьба распорядилась иначе. По случаю вступления на королевский трон в Пруссии Фридриха Вильгельма III Павел I передал в Коллегию иностранных дел указ от 14 декабря 1797 года направить в Берлин с дипломатической миссией «с приветствием от Нас нашего генерал-лейтенанта Голенищева-Кутузова, выдав ему четыре тысячи рублей серебром…»23. Канцлер князь А. А. Безбородко в специальной инструкции подробно изложил обязанности генерала при соседнем королевском дворе, которые и без того вряд ли пугали генерала трудностью в исполнении. По прибытии в Берлин Михаилу Илларионовичу надлежало явиться к «здешнему чрезвычайному посланнику и полномочному министру <…> графу Панину и поступать по его совету как в представлении себя прусскому министерству и в испрошении себе аудиенции, так и в рассуждении Ваших поступков сходственно с достоинством российского императорского двора и держась тамошнего этикета»24.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});