Тайна двух чемоданов - Роман Ронин

сюда, в этот зал, чтобы он сам рассказал вам о содержании этого письма, рассказал о том, что он думает о традициях встречи нового года в стране большевиков, а я хочу лишь сказать, что наше руководство, наш любимый Иосиф Виссарионович Сталин уже ознакомился с этим письмом и высоко оценил изложенные в нем предложения.

Теперь уже Мехлису пришлось серьезно повысить голос, чтобы перекричать иностранцев:

– Слово предоставляется автору письма, большевику, кандидату в члены Полибюро Центрального комитета нашей партии Павлу Петровичу Постышеву.

Постышев сделал полшага вперед и, дождавшись полной тишины, начал очень просто:

– Уважаемые дамы и господа. Товарищи. Большевики – не монстры и не чудовища. Большевики – люди, которым, как всем людям, свойственно ошибаться. Их можно и нужно за это наказывать, но их можно и нужно прощать за их ошибки, если эти ошибки найдены, осознанны, признаны. Мы совершили грандиознейшую революцию в истории, мы пережили страшнейшую Гражданскую войну, в которой некоторые из тех, кто сегодня стоит в этом зале, стоял против нас с оружием в руках. – Глаза Постышева кого-то поискали в зале, но безуспешно, и он продолжил. – Мы пережили голод, разруху, тиф. Если вы думаете, что в борьбе с этим всегда можно было сохранять свежую, ясную голову, что ж… Устройте революцию у себя дома и проверьте.

Зал возмущенно снова пришел в движение и стал слышен чей-то выкрик:

– Пропаганда!

Постышев улыбнулся и заговорил дальше совершенно серьезно:

– Да, мы ошибались, и ошибались часто. Много было так называемых правых и левых перегибов, когда пострадали не только наши проверенные товарищи, – и Постышев едва уловимо дернул плечом в сторону Бухарина, – но страдали ни в чем не повинные массы трудящихся и даже детей. Почему запретили новогоднюю ёлку у нас в стране? Кому она мешала? Почему лишили детей праздника, который никоим образом не опасен для сильного советского государства? Если уж мы не боимся империалистических пушек, танков, самолетов, то что ж мы дерева зеленого пугаемся, а?

Я помню хорошо, что, когда был маленьким, под Новый год бегал голодный, холодный, к домам богатеев подсмотреть через стекло, как их сытые румяные детишки вокруг елки веселятся, как подарки получают. Мечтал о такой же елке. Мечтал о ней в дальневосточной тайге, когда… когда хотелось, чтобы у наших детей, детей честных тружеников, тоже была своя елка – настоящая, а не партизанская сосна с шишками. И вот мы победили. И что? Вместо того чтобы детям своим плоды этой победы отдать, чтобы эту самую елку нарядить, запретили о ней даже вспоминать! Справедливо это? Я считаю, нет, несправедливо! Умно это? Да глупее ничего и выдумать нельзя, по-моему!

Заинтригованный зал молчал. Опытный оратор, Постышев сделал паузу, снова улыбнулся и рубанул:

– Мы, товарищи, наш великий вождь товарищ Сталин решили: отныне новогодней елке в стране Советов быть! Больше того, Новый год – это наш праздник, праздник, отвоеванный в кровавой борьбе, праздник большевистский, а значит, помогать проводить его детям будут партийные и комсомольские ячейки, советы депутатов – городские, районные, сельские – все! Мы открываем новую эпоху, эпоху, когда, как сказал недавно товарищ Сталин, жить становится не просто хорошо, жить становится все лучше и веселее! С праздником Нового года, с самым новым праздником нашей великой социалистической родины! Ура!

По периметру зала, где стояли представители ВОКСа, Интуриста и прочих советских организаций, раздалось не самое мощное «ура», но к нему присоединились и некоторые представители дипломатического корпуса, искренне воодушевлённые пламенным выступлением Постышева, и тут же оркестр, скрывая нестройность криков и, может быть, их недостаточную уверенность, грянул марш. И Бухарин, Постышев, Мехлис и Аросев – последний теперь уже с двумя девочками, явно сестрами, быстренько ретировались в дальний угол зала, как теперь ясно было видно, до сих пор задрапированный большим белым полотнищем. Без лишних слов они дернули за какие-то ленты, и полотнище упало, открывая собравшимся роскошную мохнатую ель, украшенную игрушками, гирляндами и увенчанную большой красной стеклянной звездой. Еще мгновение, и гирлянды на елке вспыхнули, засияв разными цветами и осветив весь зал переливающимися огнями.

– Ура-а-а-а! – пронзительно закричали дочки Аросева, и оркестр, сменив марш на мазурку, дал собравшимся знак об окончании официальной церемонии.

Произошедшее – услышанная речь Постышева, «открытие ёлки» – потрясло журналистов и дипломатов. Официанты в белых курточках с бокалами шампанского на подносах сновали между ними, сбивающимися в кучки, тут же распадающиеся на новые группы. Иностранцы кричали, галдели, цокали языком, обсуждая случившееся, без конца повторяя слова «Сталин», «Постышев», «эмбарго» и, конечно – на многих языках – «ёлка» и «Новый год». Вспыхивали блики фотокамер, звенели бокалы, стучали каблуки, а к Бухарину, Постышеву, Мехлису и Аросеву выстроились четыре нестройные очереди за комментариями. Курихара встал в одну из них, а Накаяма подал бокал с шампанским Эцуко, приглашая ее поближе к ёлке, к которой пока еще было не пробиться из-за фотографов, взявших дерево в осаду. Ватануки, пользуясь моментом, вышел из зала и направился в туалет. Там он, выйдя из кабинки, подошел к сверкающей чистотой раковине, рядом с которой висело белое полотенце с синими буквами В.О.К.С. Он помыл руки, проверил в зеркале незыблемость прически и усиков. Поправил очки. Обернулся. Прямо перед ним стоял высокий худой японец.

– Ну, здравствуйте, господин барон Ода. Здравствуй, Такэ.

– Здравствуй, Рю. Я ждал тебя.

– И я ждал тебя.

И они крепко, но быстро, пока дверь не открылась, обнялись.

Глава 11. Звезда

Москва, Зубовский бульвар, 1965 год

Юрий Владимирович допил кофе и поставил чашку на изящный столик в стиле шинуазри. Задумчиво потер бороду и, взяв карандаш, перелистал несколько последних заполненных страничек блокнота.

– Все это, безусловно, интересно, Арсений Тимофеевич, но… как вам сказать…

– Жду ваших формулировок, – несколько казенно, хотя и вежливо улыбаясь ответил хозяин квартиры и поднес к губам очередную чашку зеленого чая.

– Понимаете, то, что вы рассказываете, удивительно. Сложнейшие и довольно запутанные операции ЧК против японской разведки! И само по себе это уже… неоднозначно.

– Что вы имеете в виду? – Арсений Чен широко раскрыл глаза, от удивления забыв сделать очередной глоток.

– В читательском, – мягко и немного стеснительно улыбнулся Юрий, но позицию свою объяснил твердо и без всякого