Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари

Я держу за вас кулаки, Элла!

Перед глазами всплывает картина: я и моя маленькая дочка в больнице. Все ее тельце покрыто сыпью, вялая крохотная ручка подсоединена к капельнице. Я сижу на кресле, обессиленная, измученная после бесконечной ночи в приемном покое; она уснула на мне, и я не смею шевельнуться.

Неожиданно в комнату входит мама, ее встревоженные ищущие глаза продолжают свой бег, не поспевая за ногами, которые уже привели ее в нужное помещение. И тут же из меня выплескивается поток слез, которые я удерживала за наглухо запертыми шлюзами все те долгие часы, пока «работала мамой»; я плачу беззвучно, чтобы, не дай бог, не разбудить Тамар. Мама подходит ко мне, ласково гладит меня по щекам, осторожно, чтобы не потревожить малышку, прижимает мою голову к себе, и я успокаиваюсь. Через какое-то время Тамар просыпается и, увидев бабушку, протягивает к ней ручки. Я передаю ее и делаю глубокий вдох. Можно передохнуть, мама с нами.

Элла

Вторник, утро. Я спускаюсь на улицу, где меня ждет такси. Возле него стоит Яир и торжественно открывает дверцу.

«Ты не можешь себе представить, как я волнуюсь, – говорю я ему, – сколько лет я не была за границей; я уже и не помню, как летают!» – «Для этого у нас есть летчик», – весело замечает он, и мы смеемся.

К вечеру мы оказываемся в гостинице. Пожилой мужчина в черной с бордовым форме официально улыбается и протягивает Яиру ключи. Он вежливо указывает нам на лифт, и я легко направляюсь туда, слегка разочарованная тем, что Яир заказал нам отдельные комнаты.

Закрыв за собой двери, я разбираю чемодан, размещаю сложенные вещи на полках, а платья и плащ вешаю на тяжелых деревянных плечиках в шкаф. В моем распоряжении час. Я наполняю ванну горячей водой и растягиваюсь в ней, расслабленная и умиротворенная. Теплый пар и воздушная пена пьянят и убаюкивают, мысли не спеша куда-то уходят, и незаметно появившаяся незнакомая мне улыбка уютно располагается на моих губах.

Мы ужинаем в маленьком кафе, которое Яир помнит еще из своих предыдущих поездок. Он настаивает, чтобы я заказала только самое лучшее, и уговаривает меня взять десерт, хотя знает, что к кофе прилагаются птифуры.

Как быстро мы сблизились, – думаю я, – а ведь у нас было только три настоящих длинных встречи после многочисленных, но мимолетных и незначительных встреч в клинике. И вот мы в Париже.

«Последний раз я была за границей, когда ездила с Эйнав в Амстердам, – рассказываю я ему и с удивлением отмечаю, что мой голос больше не дрожит, – она еще училась в гимназии, и это был мой сюрприз к ее Дню рождения. Кажется, что это было так давно…»

Мне становится грустно.

Яир смотрит мне в глаза и гладит мою руку. Он поднимает бокал с вином и, молча улыбаясь, приглашает меня присоединиться к нему.

– Давай выпьем за нас, за нас обоих!

Я улыбаюсь ему в ответ, протягиваю руку с бокалом и, замерев на мгновение, провозглашаю:

– За нас обоих, в полном смысле этого слова!

Когда мы вернулись в гостиницу, Яир проводил меня до номера, ласково поцеловал в щеку и сделал маленький шаг в сторону, давая мне возможность войти и закрыть за собой дверь.

– Яир, – вдруг услышала я свой голос, – может, останешься?

Встреча одиннадцатая

Наконец-то ты поймешь

– Добрый вечер, – открывает встречу Нири, – на прошлой неделе мы говорили о близости и отчужденности и о том, что находится между двумя этими состояниями. Мы коснулись неисчерпаемой темы материнства и того места, которое оно навсегда заняло в вашей жизни. Мне кажется, что в эти дни тема материнства звучит для вас особенно остро, кое-кто даже пытается подвести итоги, выставить себе оценку в графе «мать». Ну что ж, посмотрим, что ждет нас сегодня.

Женщины переглядываются, но никто не спешит оказаться первой. Маргалит пристально смотрит на непривычно притихшую Мики.

– Вы сегодня какая-то грустная, – мягко замечает она, – что-то случилось?

– Я была сегодня у Виолетты, – глядя на Маргалит, тяжело вздыхает Мики.

– Виолетта это ваша дочка? – прерывает ее Клодин.

– Да, – не скрывает удивления Мики, – а вы, что, до сих пор не знали, как зовут мою дочь?

– Вы ни разу не называли ее по имени! – откликается Орна.

– Ее зовут Виолетта, это на латыни фиалка, – Мики на мгновение оживляется, но тут же опускает голову и тихо добавляет, сосредоточенно разглядывая покрытые светлым лаком ухоженные ногти: – Сегодня, как всегда, я зашла к ней по дороге с работы. Она как раз проснулась, так как прилегла вместе с малышом – у нее была тяжелая ночь. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что с ней что-то происходит. Еще когда она была совсем маленькой, я по цвету глаз могла определить, что ей плохо: тогда карие блестящие глаза исчезают и вместо них появляются серые тучи. Короче, как только она открыла мне дверь, я увидела цвет ее глаз и поняла, что ей нехорошо. Я сразу спросила, в чем дело, но она мне не ответила. Потом она пошла в душ, а я меняла Ноаму пеленку и вдруг услышала, что она плачет. Как мы были – он голенький, а я перемазанная мазью – так и бросилась туда, открыла дверь: я очень испугалась, думала, что с ней что-то случилось.

– Прямо так ворвались к ней в ванную? – изумленно переспрашивает Това.

– Ну да, я была уверена, что с ней что-то случилось. Ведь она плакала, а она вовсе не плакса – наоборот, человек веселый и жизнерадостный. Я застала ее врасплох, оказывается, она не принимала душ, а только открыла кран, чтобы я не слышала. Она сидела на краю ванны и плакала так сильно, у меня и сейчас сердце разрывается, когда я это вспоминаю. Конечно, у меня тут же полились слезы – не переношу, когда она плачет. А она увидела, что я держу на руках Ноама, и дико рассердилась, как я позволяю себе врываться к ней в ванную, не постучавшись. Но я-то сразу поняла, что она просто не хочет, чтобы Ноам видел, как она плачет. Я сказала ей, что в этом возрасте дети еще ничего не понимают, пусть не волнуется, и спросила: «Что случилось, с каких это пор ты от меня прячешься?» – Она ответила, что не прячется, что просто хотела побыть одна, но я чувствовала, что она продолжает сердиться. В душе я обиделась, но виду не показала и только подумала, что же такое страшное должно было случиться, чтобы она не могла со мной поделиться? Я очень испугалась.

– Ну, так в чем же было дело? – нетерпеливо подгоняет ее Клодин.

Мики разводит руками.

– Я не знаю! – неожиданно громко отвечает она.

– Что значит, – привстает со своего места Орна, – вы что, ее не спросили?

– Как вы думаете, конечно, спросила! – пожимает плечами Мики. – Несмотря на то, что я страшно испугалась, у меня хватило выдержки сказать ей тихо и спокойно: «Вытри слезы, я одену Ноама, сядем на кухне, я приготовлю кофе, и ты расскажешь маме, в чем дело». Я одела Ноама, положила его в люльку и, когда кофе был готов, пошла посмотреть, где она. Виола была в спальне и отказалась выйти на кухню! Я легла возле нее на кровать и начала ее щекотать, как делала это раньше, когда она была маленькой. Всегда это действовало как фокус-покус: она прекращала плакать и начинала смеяться. Но в этот раз она вдруг начала кричать: «Прекрати немедленно! Оставь меня в покое!» Это было так грубо, в жизни она себе такого не позволяла! Я была в шоке. Я такого не ожидала! Чтобы она говорила со мной таким тоном?! И это когда я хочу ей помочь, хочу ее поддержать!

– И что вы сделали? – спрашивает Маргалит.

– Вначале я еще пыталась уговорить ее встать. Я сказала, что не сержусь на нее за ее поведение и прошу выйти. Потом поняла, что это бесполезно и сказала, что пойду с ребенком в парк, а она за это время успокоится, и мы поговорим. Я сделала небольшой круг и даже купила ей симпатичное платьице – я присмотрела его в витрине еще пару дней назад по дороге к ним – и тут же вернулась. Вы не представляете, что меня ждало, когда я открыла дверь! Она бросилась на меня как пантера: «Где ты была? Почему ты не отвечаешь на звонки? Куда ты забрала моего ребенка?!» Я ей говорю: «Что значит „куда“? Я пошла с ним в парк, ты что, не слышала, когда я тебе это сказала?» А она кричит, просто впала в истерику – в жизни я ее такой не видела: «Как ты смеешь брать моего ребенка без моего разрешения?!» И я объясняю ей снова и снова, красиво, держу себя в руках, чтобы не взорваться, что это не было без разрешения, что я ей сказала, но, возможно, она не расслышала из-за плача; и пытаюсь ее успокоить: глажу по голове, показываю новое платье; но она отбрасывает мою руку и еще сильнее кричит: «Кто тебе позволил так себя вести? Ты всегда делала, что хотела! Ты хоть один раз спросила, чего хочу я?! Ты все всегда за меня решала, всегда указывала мне, что делать, как делать и когда делать!» Я пытаюсь вставить слово, но она не дает, продолжает учить меня и выговаривать мне, как я всех унижаю и как я думаю только о себе! Я говорю: «О чем ты?! Разве я не отдала всю жизнь тебе и твоему брату; я ведь только о вас и думаю!» А она – свое: «Ты никогда по-настоящему обо мне не думала, только о себе!»