Пришелец - Александр Волков

Часто, впрочем, бывало так, что тот уже не слышал этих восторгов, а если слышал и даже пытался поднять голову, чтобы по обычаю послать своим поклонникам слабую безжизненную улыбку, то эта попытка съедала последние силы отважного бойца. На трибунах опять поднимался разноголосый рев, судьи напрягали слух, и на площадку летели свитки с новым именем.

Если отмеченный таким жребием игрок оказывался мертв, его голову аккуратно отделяли от тела, наголо брили, оставляя лишь брови и ресницы, а затем стягивали с черепа кожу, выделывали ее, набивали мелким песком, зашивали и сохраняли до следующих Игр. Выжившие игроки занимали места в семерке судейских кресел по мере их естественного освобождения. Обезглавленные тела погибших обряжали в погребальные одежды, изготовленные из кожи огромной болотной змеи конда с нашитой поверх нее крупной золотой чешуей, укладывали на носилки, поднимали на вершину Горы и сбрасывали в пылающий жаром кратер. Дух Горы глухо громыхал в знак того, что великий Иц-Дзамна принимает жертву от племени Пернатого Змея, после чего участники погребальной церемонии спускались в Город и возвращались к своим обычным делам в спокойной и твердой уверенности, что невидимый маятник жизни получил достаточный для ее продолжения толчок. Так заканчивалась игра в мяч — самое зрелищное и эффектное состязание Больших Игр.

Начинались же Игры с того, что из жителей и воинов Города набиралось большое посольство, отправлявшееся в обход всех подвластных Пернатому Змею племен, с тем чтобы каждое племя выставило команду, составленную из самых сильных, ловких и искусных мужчин племени. К тому времени, когда посольство достигало самых крайних пределов обитаемых земель, первые команды уже прибывали в Город, где их встречали пением и шумными плясками не только на Центральной Площади, но и на всех прилегающих к ней улочках. Двери кабаков распахивались настежь, и прислуга, узнававшая вновь прибывших по густым татуировкам на тугих мускулистых покровах, старалась вовсю, зная, что игроки в предчувствии близкой смерти будут обильно сыпать в подносы дырчатые квадратные монетки и лучистые граненые камешки. Бывшим весталкам, уставшим ублажать похоть ночных дозорных, разрешалось покинуть свои тростниковые клетки. Горячечное безумие охватывало Город в предчувствии близких зрелищ.

Следом за игроками начинали прибывать специально отловленные для состязаний животные. На толстых волосяных арканах, вплетенных в отороченное железными шипами ярмо, вели яростных и низкорослых горных буйволов с широко расставленными рогами, на концы которых перед схваткой набивали острые и зазубренные золотые наконечники. На крепких широких носилках несли деревянные клетки с ягуарами, крокодилами и огромными, в двадцать — двадцать пять локтей длиной кондами — болотными змеями, для чьих скользких чешуйчатых объятий даже самое сильное человеческое тело значило не больше, чем соломинка в пальцах корзинщика.

Клетки с ягуарами помещали в храмах, где специально обученные смотрители в течение всего дня так передвигали их среди колонн, чтобы, с одной стороны, палящий зной не очень изнурял заточенных животных, а с другой — чтобы излишняя прохлада в тени колонн не приводила их в состояние покорного безразличного блаженства.

Змей и крокодилов переносили в бани, опускали клетки в бассейны, заполненные водой на высоту человеческого колена. До самого начала состязаний их не кормили, только утром и вечером меняли воду, чтобы животные не изнуряли себя ядом собственных испражнений.

Иногда из далекого горного племени кнуц доставляли закованную в толстые цепи горную обезьяну риллу — бесхвостую, обросшую длинной черной шерстью зверюгу в пять локтей ростом, предназначенную для решающей схватки с кондой или буйволом уже после того, как те покалечат и умертвят достаточное для возбуждения городской толпы количество воинов или охотников. Но обезьяну доставляли не чаще чем один-два раза в правление очередного Верховного, ибо для поимки взрослого животного не хватило бы сил всего племени, и потому кнуцы криками и огнем отбивали от стада детеныша, сразу заковывали его в цепи, а затем лишь поочередно меняли железные браслеты на его подрастающих конечностях. Выросшая в таких условиях рилла была, конечно, слаба по сравнению со своими дикими сородичами, но все же сил у нее оказывалось вполне достаточно, для того чтобы оторвать плоскую яйцевидную голову конды или, схватив буйвола за окровавленные рога, одним резким движением переломить ему шейные позвонки. Происходило все это на площадке для игры в мяч под дикие вопли трибун, наблюдавших, как стоящие по углам лучники почти в упор расстреливают отравленными стрелами скорее растерянную, нежели разъяренную риллу.

К этим Играм риллу должны были доставить; об этом донес Верховному один из трех гонцов, отправленных посольством после того, как оно достигло мест обитания людей кнуц, где послы собственными глазами увидели в глубине широкого низкого грота неподвижную волосатую глыбу риллы, прикованную к стенам четырьмя толстыми, провисающими до пола цепями. Двое других гонцов не достигли городской черты, либо безвестно затерявшись среди бездонных расщелин горного массива, либо пропав среди зыбких засасывающих топей, широкой полосой отделявших страну племени кнуц от лесистых речных долин, со всех сторон облегающих пологую выпуклость огромного плоскогорья. В трех дневных переходах на восток от центра этой каменной линзы над пологой воронкой впадины возвышался конус Огнедышащей Горы, по склону которой длинными уступами стекали тропы, ведущие в Город. Там же, на востоке, колыхал свои темные нефритовые волны бескрайний океан, по берегу которого широкой извилистой лентой тянулся густой, как стенка плотно сплетенной корзины, лес, населенный воинственным молчаливым племенем шечтлей. Это было последнее племя на пути посольства, приглашавшего подданных Пернатого Змея принять участие в Больших Играх, посвященных великому Иц-Дзамна. Отказ от приглашения означал войну, но постоянно таящиеся в лесных зарослях осведомители доносили Катун-Ду, что шечтли вряд ли пойдут на обострение отношений. Посольство было извещено об этом и потому, завершая многодневный переход, остановилось на небольшой полянке, отправило к шечтлям гонца и, набросив на раскидистые кусты ветхие, истрепавшиеся за долгий поход сетки от гнуса, расположилось на отдых, даже не выставив дозорных.

Глава четвертая

СВИДЕТЕЛЬ

Три из четырех лошадей пали после полудня, нахватавшись какой-то мохнатой травы, росшей вдоль узкой тропки, долго петлявшей по болотистой пойме и в конце концов выведшей путников к песчаной береговой косе под высоким обрывом. Уже здесь, на берегу, Норман заметил, что его кобылу как-то странно поводит из стороны в сторону и что, с трудом вытаскивая из песка свои копыта, она напоминает муху, попавшую в медовую лужицу. Сперва Норман отнес это на счет липкой влажной духоты, сменявшей утреннюю прохладу по мере того, как солнце достигало зенита; подумал также об укусах разнообразного гнуса, упоенно вьющегося над лошадиными крупами, о крупных, чуть ли не в полпальца мухах, мечущих вокруг всадников широкие жужжащие петли. Но когда у лошади так вздулся живот, что под седлом стала трещать подпруга, он вспомнил о мохнатой траве.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});