Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Мы встречались в клубе…

— То-то ваше лицо показалось мне знакомым. Вы посещаете этот приют для престарелых?

— Я учусь играть в шахматы.

— Лучше бы общались с ровесниками… Да они и играть-то не умеют.

— Леонид — чемпион. Люди съезжаются со всего Парижа, чтобы сыграть с ним. Он никогда не проигрывает. Даже студентам Политехнической школы.

— Вы знакомы с Леонидом?

— Я знаю всех и каждого.

— Поздравляю. Атмосфера там стала затхлой, свежая кровь им не помешает. Вы позволите?

Не дожидаясь ответа, он сел на соседний стул, положил ноги на другой и продолжил сиесту. Луч солнца освещал заросшее щетиной лицо. Его французский был безупречен — не то что у большинства членов клуба, говоривших со всеми возможными акцентами стран Центральной и Восточной Европы. Меня поразило изящество и белизна его рук. Появилась служительница. Он даже не шевельнулся. Я отдал ей деньги за три стула.

— Вам не следовало платить, — произнес он, не открывая глаз.

— Ничего не поделаешь — плати или сиди на скамейке.

— Надо же, он еще и законопослушный гражданин. Клубные знакомцы повлияли на вас. Платить за право приземлиться на стул — это просто позор. Вы так не думаете?

— Согласен.

— С такими, как вы, они не церемонятся. А вот я платить отказываюсь. Однажды станут взимать плату за воздух, которым мы дышим.

Он по-прежнему сидел с закрытыми глазами и дышал спокойно и ровно. Я вернулся к чтению.

— Что за книга? — поинтересовался он.

Я помахал томиком, пытаясь заставить соседа открыть глаза.

— «Свидетель среди людей».[150] Хорошая книга.

— С автографом Кесселя. Он подписал не мне. Одному другу.

— Мне он тоже такую подарил.

— Я был в «Бальто», когда его чествовали.

— Я рад за Кесселя. Он заслужил эту честь.

— Игорь не позволил ему угостить вас шампанским.

— Правда? А я и забыл.

Он выпрямился и пожал плечами. Достал из кармана пальто пачку «Голуаз», предложил мне, я покачал головой, и он закурил.

— Кажется, они вас не любят.

— Не замечал.

— За что все так к вам относятся?.. Не разговаривают, не смотрят в вашу сторону. Леонид вас толкает. Игорь запрещает Кесселю пить с вами, и тот подчиняется.

— При вступлении в клуб нужно делать взнос, а я, знаете ли, скуповат и не захотел платить.

— Никто не платит никаких членских взносов.

— Я трудно схожусь с людьми.

— Никто не заставляет вас ходить туда.

— Дни тянутся долго. Я захожу, когда на улице дождь. Маленькая надежда у меня остается, но им, должно быть, не нравится мое лицо. Я вас пугаю?

— Нет.

— Но вы мне не верите?

— Я знаю Игоря. Ни он, ни Леонид не стали бы так себя вести без причины.

— Вы уже взрослый, должны бы знать, из-за чего ссорятся мужчины. Из-за денег: все мы на мели, но я им ничего не должен. Из-за женщины. С этим я давно покончил. Или из-за идеи. Ну, тут мы все одним миром мазаны.

— Вы единственный, с кем они так себя ведут.

— Все просто. Люди умолкают, стоит мне появиться. Расступаются, чтобы не столкнуться со мной.

— Вы из полиции?

— Разве я похож на легавого? Признайтесь, вам со мной неуютно?

— Вовсе нет.

— Как вас зовут?

— Марини. Мишель Марини.

— Рад знакомству.

Он поднялся со стула и ушел так быстро, что я не успел спросить его имя.

2

«La donna è mobile» вернулась. Папа перестал ходить на работу. Он лежал на диване в гостиной и снова и снова слушал любимую арию. Текст он знал наизусть и напевал беззвучно, для себя, никому не мешая. Папино присутствие дома в будни было делом непривычным. Иногда он уходил, тихо и незаметно, не сняв пластинку с проигрывателя, а вечера проводил в овернском бистро на улице Фоссе-Сен-Жак, где играл с приятелями в таро. Я присоединялся к нему, садился рядом, и он, бывало, спрашивал у меня совета:

— Как думаешь, сыграть «приз», «пус» или «гарде»?

Папа был хорошим игроком, хитрым и остроумным. Вопросы он задавал с одной целью — обдурить партнеров. Играли они на выпивку, и папа часто угощал тех, у кого не было денег.

— Жаль, играем не по франку за очко, я мог бы сегодня подзаработать.

Я по-прежнему возвращался домой до семи вечера, папа приходил после ужина, съедал то, что находил в холодильнике, и снова ставил любимую пластинку, не обращая ни малейшего внимания на окружающих. Эта игра длилась уже четыре месяца. Исчезновение пятидесяти тысяч франков имело неожиданные последствия. Папа отказывался оправдываться. Мама не могла с этим смириться и дважды устраивала мне допрос с пристрастием. Я держал данное папе слово и упорно отпирался, она не верила, но поделать ничего не могла. Присутствие алжирских родственников осложняло ситуацию. Возможно, останься мы одни, сумели бы объясниться и пережить это испытание. Папа набрался бы мужества рассказать маме правду, а она попыталась бы принять ее. Луиза давала маме вредные советы, заявляла, что папин поступок — немыслимый, оскорбляющий мамино достоинство и ей следует занять непримиримую позицию. У Луизы был собственный интерес в этом деле, вот она и уговаривала маму не прощать провинившегося мужа и во что бы то ни стало выяснить правду. Папа совершил ошибку, отступив с поля боя и вернувшись в Париж. Я слышал разговоры мамы и Луизы во время прогулок под дождем по «тропе таможенников».

— Стыд и позор действовать подобным образом у тебя за спиной после всего того, что ты для него сделала. Это чистой воды воровство. Он держит тебя за дуру. Я бы такого не потерпела. Твой брат — человек иного масштаба, образованный, тонкий. Поди знай, не содержит ли твой муж любовницу. А если он снова так поступит?

В начале октября мама объявила, что брат будет работать с ней, на семейном предприятии. Папиным мнением она не поинтересовалась. Морис стал директором магазина. Вначале обязанности распределились следующим образом: мама переложила на Мориса часть работы по управлению магазином, за папой осталась коммерческая служба. Он отреагировал мгновенно — отошел в сторону, перестал искать клиентов, ждал, когда они сами проявят интерес. Мама и Морис только через три месяца заметили, что портфель заказов стал намного тоньше. Папа пытался их успокоить:

— Кризис, ничего не поделаешь.

В доме воцарился хаос. Мария нас бросила. Однажды утром она объявила, что уезжает в родную Валенсию на похороны, села в автобус и отбыла так стремительно, что мы даже не спросили, кто умер — ее отец или брат. Все были уверены, что через неделю Мария вернется, но она не появилась. Кто-то предположил, что в Испании траур длится дольше, чем во Франции, где на работу выходят на следующий после похорон день. Никаких координат Марии у мамы не оказалось. Она навела справки и выяснила, что отъезд Марии был сугубо дипломатическим. Ей так надоели алжирские Делоне, что она просто сбежала. Квартира пришла в запустение. Посуду никто не мыл, пыль не вытирал, пол не подметал. Грязного белья накопилось столько, что его некуда было складывать. Папа злился на Луизу, которая ничего не желала делать.

— Я очень слаба и не намерена быть твоей горничной после пережитых испытаний!

Грандиозный скандал разразился из-за стиральной машины, купленной в дорогом магазине. Управляться с ней умела только Мария. Мама решила постирать и залила кухню и соседа снизу. Морис понял, что дело пахнет керосином, убрал стол и помыл посуду, поинтересовавшись, не хочет ли папа тоже что-нибудь сделать. Папа его послал, не выбирая выражений:

— В последний раз я убирал за другими в лагере. Может, я что-то пропустил и у нас снова военное положение? Если нет, я к корыту не встану.

Дальше — больше. Из дому исчез Нерон. Мы искали повсюду — под кроватями, в шкафах, где он любил прятаться, в ящиках, в стиральной машине и холодильнике, перевернули весь дом, но кота не нашли и решили, что ему удалось смыться, прошмыгнув в дверь. Никто из соседей Нерона не видел. Мы с Жюльеттой обыскали подвалы, двор и черную лестницу, потом решили расспросить нашего консьержа папашу Бардона, который и пролил свет на тайну исчезновения кота. Он видел, как утром наши кузены выходили из дома с Нероном на руках. Тома и Франсуа поклялись, что это вранье и что они обожают животных вообще и котов в частности. Делать было нечего, зло свершилось. Мы расклеили в квартале пятьдесят объявлений, Жюльетта возненавидела кузенов и объявила им войну.

В начале декабря родственники нашли квартиру в Домениле, на окраине Двенадцатого округа. Мы были в этом квартале всего один раз, когда ходили в Венсенский зоопарк. Переехали они самостоятельно. Мы с Жюльеттой отказались идти на новоселье, и мама отправилась одна.

Мы надеялись, что жизнь войдет в привычную колею, но этого не случилось. За столом теперь царила гробовая тишина. Родители друг с другом даже не разговаривали. Не интересовались, как идут дела в лицее. Чтобы нарушить гнетущую тишину, мы включали телевизор. Мария так и не вернулась, и мама с утра до вечера занималась хозяйством. Луиза приходила на чай и с удивлением наблюдала, как мама наводит лоск, драит, натирает, стирает и гладит. Она весь день ходила в фартуке, сидела дома и не хотела таскаться с Луизой по бутикам. В начале года Морис перешел в наступление и аннулировал подписанные заказы, заявив, что они не принесут прибыли. Папа разозлился. Мама приняла сторону брата, сказав, что клиентов стало меньше и нечего тратить время на тех, кому нечем платить. Морис предложил устраивать ежедневный «брифинг» по изучению рынка сбыта и составлять «репортинг» о ситуации на рынке.