Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Если бутерброд паче чаяния упал другой стороной, — продолжил Игорь, — значит ты ошибся и не туда намазал масло.

— Я пробовал с блинами и тарамой,[147] получается то же самое, — продолжил Леонид.

Так, слово за слово, они убедили меня, что водворение в нашем доме родственников из Алжира — редкостная удача.

— Нельзя отчаиваться, Мишель. В твоем возрасте следует наслаждаться каждым мгновением жизни. Худшее — впереди. По сравнению с тем, что тебя ждет, настоящее — каким бы оно ни было — тихая услада.

— Пусть все идет как идет, а ты отстранись и станешь неуязвимым.

Этот разговор сделал меня счастливым. Я был в восторге оттого, что сумел понять научную концепцию, и изменил отношение к кузенам. Они, впрочем, ничего не заметили и продолжили торчать у телевизора.

Через две недели беспорядок в доме приобрел определенные очертания. Папа снова уходил на рассвете, а возвращался совсем поздно. Мама следовала его примеру. Семья стала больше, и мы с этим смирились. Только Луиза не поняла, что некоторые вопросы задавать не следует, чтобы не нарушать хрупкого равновесия.

— Что случилось с Франком? — спрашивала она. — Где он?

Она попыталась вытянуть правду из папы — он не удостоил ее ответом и просто ушел, а мама так на нее посмотрела, что Луиза сразу отстала. Жюльетта просветить нашу тетку не могла, потому что ничего не знала, я притворился дурачком, а Мария принципиально не общалась с новыми членами семьи. Последнюю попытку Луиза сделала за воскресным обедом — папа в этот момент разрезал цыпленка, — и тогда ее одернул дедушка Филипп:

— Ты замучила нас своими дурацкими вопросами, Луиза. Франк путешествует!

* * *

Всякий раз, когда звонил телефон, я срывался с места и бежал, чтобы первым снять трубку, но это была не Сесиль. Потом она вернулась и поздно вечером позвонила. У нее был усталый и какой-то бесцветный голос. Она сказала, что времени встречаться у нее нет, что нужно заниматься похоронами Пьера и что погребение состоится в провинции, в семейном склепе.

— Если можно, я тоже поеду.

— Не стоит.

— Но я хочу быть рядом с тобой.

— Там будут члены семьи. Люди, которых я не видела много лет.

— Мы можем поехать вместе. Я тоже очень горюю.

— Не настаивай, Мишель, я хочу побыть с Пьером одна. Все остальные мне чужие. Я устала и должна отдохнуть. Я останусь там ненадолго. Увидимся, когда вернусь. Ты никуда не собираешься?

— Дома полный кавардак. На нас свалились алжирские Делоне. В этом году мы не поедем в отпуск, так что у нас будет время в августе. Теперь я твой брат, Сесиль.

— Да, ты мой маленький братец. Я позвоню.

* * *

Начался июль. Однажды вечером мама не вернулась домой после работы, и мы начали беспокоиться. Она всегда предупреждала, если собиралась задержаться. Мы позвонили в магазин, узнали, что она ушла в конце дня, никому ничего не объяснив, и набрали номер дедушки, но он сказал, что мама к нему не заходила. Мы сели ужинать, Мария начала подавать, и тут хлопнула входная дверь. Появилась разъяренная мама:

— Из банка исчезли боны Казначейства[148] на пять миллионов франков! Где они, Поль?

Папа вскочил из-за стола, уронив салфетку в тарелку с супом. Он стоял разинув рот, как застигнутый на месте преступления злоумышленник.

— Что ты сделал с деньгами?

Если мама забывалась и переходила на старые франки, это означало, что она очень разозлилась.

— Ну… Ах да, пять миллионов. Я как раз хотел поговорить с тобой об этих деньгах.

— Ты надо мной смеешься?

— Мы могли бы обсудить это позже. Наедине.

— Немедленно!

Алжирские Делоне стали свидетелями размолвки. Мы с Жюльеттой не знали, куда деваться.

— Нет, Элен, сейчас мы говорить на эту тему не станем.

— Я жду объяснений!

— Мне нечего сказать.

— То есть как? Ты без моего ведома снимаешь с банковского счета пятьдесят тысяч франков, подделываешь мою подпись — и тебе нечего сказать?

— Мне понадобились деньги.

— Пять миллионов? Зачем?.. Ты надо мной издеваешься? Это деньги семьи. Я собиралась отдать их брату, он нуждается в моей помощи. Все исчезло!

— Я заработал эти деньги! И имел право взять их. Не смей говорить со мной в таком тоне при детях.

— Я буду говорить так, как сочту нужным. Я упрекаю тебя не за то, что ты взял деньги, а за то, что скрыл это от меня! И подделал мою подпись!

— Я все тебе верну.

— Да неужели? И как, скажи на милость? Моими же деньгами?

— Ты мне не веришь?

— Откуда мне знать, что ты не прикарманил эти деньги? Не потратил их на любовницу? Или ты проигрался? На бегах, в карты?

— Можно подумать, тебе неизвестно, чем я занят все дни напролет.

— Скажи мне правду!

— Не могу, Элен.

— Надеюсь, это не связано с Франком? Ты ведь не отдал ему наши деньги?

— Нет.

— Ты за этим ездил на север? Так я и думала. Не считай меня дурой. Ты виделся с Франком. И помог ему.

— Ничего подобного!

Мама повернулась и взглянула мне в глаза:

— Ты виделся с братом, Мишель?

Я содрогнулся. У меня зашевелились волосы, лицо залилось краской, но я не сломался. Папа не смотрел в мою сторону. Я вспомнил данное ему «слово мужчины» и понял, что оказался в ловушке. Как он тогда сказал? «Никому, что бы ни случилось».

— Нет, я его не видел, — соврал я, надеясь, что это прозвучало убедительно.

— Ты с ним говорил?

— Я бы не стал скрывать, мама.

— А ты, Жюльетта?

— Мы не видели Франка, клянусь тебе.

Мама бросила на отца недобрый взгляд:

— Раз так, тебе придется объясниться. Ты меня знаешь, Поль, я никогда не отступаюсь. Это тебе с рук не сойдет, уж ты мне поверь!

* * *

Папа надел пиджак и ушел. Утром, когда мы встали, его не было. Больше разговор о бонах Казначейства не заходил. Я так и не узнал, на что пошли деньги, и мог только предполагать, что такова была цена спасения Франка.

* * *

Мама заявила, что никакие партизаны не заставят ее изменить распорядок нашей жизни. Все обычаи и планы останутся в силе. Мы поедем в отпуск в Перро-Гирек в августе, как делаем каждый год. Я много раз звонил Сесиль, но так и не дозвонился. Я пошел к ней домой, и консьержка сообщила, что Сесиль не возвращалась и она не знает, куда уехала девушка.

* * *

В тот момент, когда мы сносили вещи вниз, явился жандарм и сообщил, что папу вызывают в префектуру. Два инспектора снова и снова задавали ему одни и те же вопросы. Почему он вернулся во Францию? Почему не отправился в Танжер? Ваш сын в Марокко? Дипломатичным папа быть не умел и заявил, что «имеет в виду» и их самих, и всю французскую армию. Его продержали двое суток, и нам пришлось отложить отъезд.

На следующий день после приезда в Бретань папа заявил, что ему нужно работать и он возвращается в Париж. Мы целый месяц мокли под дождем и мерзли под ледяным шквалистым ветром. Из-за непогоды нельзя было ни купаться, ни загорать, ни даже гулять по «тропе таможенников», не рискуя свернуть шею. Мы смотрели в окно на дождь. Играли в «Монополию». В шахматы алжирские Делоне играть не умели. Они обожали покупать дома и отели. Я неоднократно и безуспешно звонил Сесиль.

Вернулся папа и увез нас в Париж раньше обычного. Школьные документы кузенов сгорели во время пожара в лицее Бюжо, и им пришлось держать экзамен в лицей Генриха IV. Они провалились, — должно быть, акцент сослужил им дурную службу. Я не отказал себе в удовольствии съязвить на этот счет и сбить с них спесь. Дедушка Филипп попытался подключить свои связи, но у него ничего не вышло. Луиза решила записать сыновей в лицей Станисласа — у этого учебного заведения была превосходная репутация, — но у Мориса не хватило денег. В лицеях Монтеня и Бюффона кузены тоже не прошли испытания и в результате оказались в Шарлемане, куда репатриантов брали без экзаменов.

Пятнадцатого сентября позвонила Сесиль. Мы не разговаривали ровно два месяца.

— Ну наконец-то! Я заходил к тебе. Консьержка не сказала?

— Нам нужно увидеться, Мишель.

— Давай завтра в Люксембургском саду.

— Мы должны встретиться немедленно.

— Я натаскиваю алжирских кузенов. Их не взяли в мой лицей. Они совсем серые.

— Говорю тебе, дело срочное.

— Что, и один день подождать нельзя?

— Нет!

Полчаса спустя я звонил в дверь ее квартиры. Сесиль открыла, и я сразу увидел, что она изменилась. На ней был длинный свитер Пьера и юбка. Я никогда раньше не видел Сесиль в юбке. Косая челка закрывала лоб, темные волосы падали на плечи, лицо было хмурым, как в плохие дни. Я сказал: «Привет, как дела?» — она не ответила, развернулась и пошла в гостиную, к столу, на котором стояла картонная коробка.

— Это личные вещи Пьера, мне их только что прислали.