Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр - Джон Лайдон

у него должных умений играть на басу и поэтому должен был страдать кто-то еще.

Джим ушел. Ему достаточно быстро все это надоело, и внезапно, менее чем через год после нашего создания, мы остались без барабанщика. Я думал, что Джим продолжит заниматься другими замечательными музыкальными проектами. Но нет, он уехал в Израиль, чтобы работать в кибуце и прочее безумие. На самом деле он не еврей, так что это стало для него даже еще более решительным шагом. По-моему, сейчас он снимается в кино.

Мы испробовали несколько замен, но ни одна из них, похоже, не прижилась. Кто-то играл чистое диско, кто-то – исключительно регги, но ни один из них не мог приспособиться ни к чему, кроме определенного формата. С кем-то у нас просто не получалось сработаться, не рождалось нужной атмосферы.

Какое-то время мы с Рэмбо в шутку говорили народу, что он станет нашим новым барабанщиком. Рэмбо даже согласился, и это могло бы сработать, но он должен был бы в течение месяца научиться играть. Слишком большой напряг для любого человека. Я рад, и, думаю, он тоже, что этого в итоге не произошло, потому что мы нашли способ работать вместе, который оказался в дальнейшем гораздо более выгодным для нас обоих.

Так что все это превратилось в набор по объявлению. «Эксчендж энд март»[221] стала нашим любимым чтивом. Когда мы пробовали найти кого-нибудь через музыкальные газеты, всегда приходили какие-то неправильные задницы. Они заявлялись с идиотскими портфолио, а не с нормальным материалом, дающим представления о них как о людях.

Мы немного повозились с Ричардом Дудански. Он был в The 101ers[222] Джо Страммера, но на самом деле Дудански нам не особо подходил. Он слишком мягкий и ласковый, чтобы ужиться с нашим отсутствием страха. Бедняга Дудански был немного хиппи, но потом отошел от этого, потому что облысел. Выпадение волос избавило его от хиппизма.

Большинство новых барабанщиков чувствовали себя не в своей тарелке. Они замечали трения, возникавшие между Уобблом и Китом, Китом и мной, мной и Уобблом, между всеми нами тремя одновременно – очень трудно внезапно оказаться в центре событий. Я понимаю их позицию: Сид, должно быть, чувствовал то же самое, когда присоединился к «Пистолз». Ты попадаешь в львиное логово, и все львы отлично друг друга знают. Ух! Тяжело, очень тяжело, когда тебя оценивают!

Как ни странно, несмотря на то, что мы остались втроем, без постоянного барабанщика, теперь, выпустив первый альбом, мы стали даже более устойчивыми и уверенными. Мы приспособились к системе записи по частям, наобум. Мы никогда не работали достаточно долго на одном месте. Просто неделю здесь, день там.

Было довольно много ночных сессий в «Таун хаусе» на Голдхок-Роуд, в Шепердс-Буше, и они всегда заказывались в самую последнюю минуту. В то время этой студией часто пользовались The Jam[223]. Когда они заканчивали вечером репетировать, мы получали наводку и могли прийти и пользоваться оборудованием, при условии, что не будем касаться микшерного пульта. Сами The Jam, конечно, не имели к этому никакого отношения. Такая своеобразная вселенная низких цен.

Итак, все, что мы делали, – записывали так называемые «мониторные миксы», то, что не проходило через главный микшерный пульт. Однако едва ты начинаешь иметь дело с более продвинутыми технологиями, звукорежиссеры немедленно принимаются возиться со звуком, все резкие места и зазубрины сглаживаются, и это уже невозможно ничем заменить. Вот что придавало ранним записям PiL столь захватывающее звучание – в них присутствует необузданная энергия группы, играющей в студии вживую.

Больше всего нам понравилось, когда Virgin отправляла нас в Манор, свою студию-поместье в Оксфордшире. Это место опять-таки было совершенно иной вселенной, и по нашим меркам – настоящим дворцом. Они предоставляли на несколько дней помещение и оборудование, и вы оказывались там единственной группой. Вся радость заключалась в том, что нам гарантировалась полная свобода действий. Там было двенадцать спален, так что в Манор вмещалась вся тусовка – приводи с собой приятелей! В гостиной толпились люди, и там были безлимитные еда и выпивка. Позже они изменили порядки, но в те первые дни у нас была открытая чековая книжка – они тогда еще не удосужились затянуть шнурки кошелька.

Повсюду стояли камины, так что лучшим временем для работы на студии были холодные месяцы – этакая старая добрая атмосфера, создаваемая ревущим в очаге пламенем. Обеды состояли из огромных жареных блюд, традиционная Англия. Это, конечно, не совсем кабан на вертеле, но что-то типа того. Жареная картошка и настоящий, традиционно приготовленный ростбиф – полусырой посередине – восхищали меня. Я сразу набрал столько веса.

Еще у них имелось спутниковое телевидение, которого в то время не было ни у кого в Британии. Все мы сразу подумали: «Отлично, можно просто сидеть в этой комнате, уютно устроившись у камина, и смотреть бесконечный телевизор!» Но – гр-р-р! – оказалось, что это одни и те же каналы на итальянском и испанском, которые повторялись до бесконечности! Или каналы, на которых не было ничего, кроме рекламы, и все.

Но я любил Манор. Это было абсурдное, нелепое «путешествие во времени». Я всегда думал: «Эгей, вот мой шанс стать властелином хоть чего-нибудь», и я чертовски уверен, что то же самое приходило в голову всем и во все времена.

В основном мы писали в ночную смену. Прошу прощения, но я даже подумать не могу о том, чтобы бежать в студию в 10 утра. Мой мозг начинает работать в своем обычном режиме примерно в 8 часов вечера. К 10 вечера я был полностью сосредоточен, а все остальные, вероятно, уже хотели спать. И все же всякий раз, когда у нас появлялась такая возможность, желание войти и начать писать, удовольствие и трепет от работы с механизмами, нажатия кнопок, воплей и исполнения песен стали исключительной движущей силой. Это не было потеряно, несмотря на все окружающее уродство. Подлинные волнение, радость, смысл и цель пребывания в группе – и это невозможно отнять.

Мы знали, что материал, с которым мы начали выходить, будет раздражать звукозаписывающую компанию, но я был уверен, что у меня есть единственная возможность в жизни сделать и сказать то, что я действительно чувствую, и я не был готов отступиться, даже понимая, что могу пострадать от финансовых и деловых последствий, потому что верил, что работа важнее. Было бы наполовину бесполезно отправляться туда, чтобы записать вполне убедительный и коммерчески успешный хит, который бы понравился лейблу, чего они от нас и добивались. Я Джонни, блядь, Роттен, понимаете, это все еще я, что бы там ни