Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

"От Фемци", - подумала Мадзя, уходя в глубь сада и дрожащими руками вскрывая конверт.

Письмо было действительно от панны Евфемии, и вот что писала Мадзе союзница:

"Сударыня! Считаю своим долгом сообщить вам, что наш проект открытия пансиона я по крайней мере более поддерживать не собираюсь. Я отказываюсь от союза с вами, полагая, что если одна сторона не уважает самых святых своих обязанностей, то и другая не может связывать себя ими. Полагаю также, что о дальнейшей дружбе между нами не может быть и речи.

Евфемия".

Вверху на письме были нарисованы слева два целующихся голубка. Этот прелестный символ дружбы или любви панна Евфемия перечеркнула крестом, давая понять, что все кончено.

Когда Мадзя прочла письмо, и особенно когда оценила все значение перечеркнутых голубков, ей показалось, что молния ударила в сад. На минуту она закрыла глаза и ждала, не дыша, что на ее голову вот-вот обрушится дом и земля разверзнется под ногами. Но дом, земля и сад остались на месте, солнце светило, пахли цветы, и майор с ксендзом играли в шахматы так, точно ничего особенного не случилось ни в природе, ни в Иксинове, ни даже в сердце Мадзи.

Игра кончилась. Ксендз проиграл и потому отнес шахматы в кабинет, майор набил новую трубку, всадив в нее по меньшей мере четвертушку табаку. Тогда Мадзя вошла со сжавшимся сердцем в беседку и, подняв на старика глаза, полные тоски, сказала:

- Пан майор, со мной случилась ужасная беда, а я ничего не понимаю. Все на меня сердятся.

У майора глаза загорелись: он выглянул из беседки, не видно ли кого, затем схватил Мадзю в объятия и жарко поцеловал в шею.

- Ах ты... ты... шалунья! - пробормотал он. - Могла бы хоть мне, старику, не кружить голову...

От этих отеческих ласк, в которых не было ничего отеческого, Мадзя пришла в неописуемое удивление.

- Я кружу вам голову?

- Ну конечно! Ясное дело! Почему твои гадкие глаза полны таких чар? Почему у тебя такие локончики на лбу и такая аппетитная шейка? Все это соблазн для кавалеров.

- Да разве вы кавалер, пан майор?

Старичина посмотрел на нее с удивлением и смутился. Дрожащими руками он начал поправлять трубку.

- Кавалер, не кавалер! - проворчал он. - Посмотрела бы ты на меня, когда я был подпоручиком! Не такие девчонки, как ты, сходили с ума. Однако же довольно глупостей. Что тебе нужно?

- Со вчерашнего дня все меня преследуют, не знаю за что? - моргая глазами, ответила Мадзя.

- Не знаешь за что! И надо же было тебе устраивать концерт этим бродягам, которые сегодня еще в претензии на тебя за то, что ты испортила им все дело?

- Они ведь были так бедны...

- Бедны? Ты о себе подумай, а не о чужой беде. Ну, неужели ты не могла попросить заседательшу принять участие в устройстве концерта? Заседательша, аптекарша да жена нотариуса - вот кто занимается у нас спектаклями; не надо становиться им поперек дороги.

- Я не посмела просить этих дам... Я не думала, что они захотят заняться этим делом, тем более, что... - тут Мадзя понизила голос, - актеры ходили к пани заседательше, а она отказалась даже дать им фортепьяно.

- Старая ведьма! - проворчал майор. - Никогда я не терпел этой бабы и ее Фемци, у которой уж совсем ум за разум зашел! Ну, а зачем ты таскаешься по постоялым дворам?

- Да я, пан майор, хочу открыть здесь небольшую школу и ищу помещение, - прошептала Мадзя.

Майор выпучил глаза и поднял вверх трубку. Однако, увидев, что приближается ксендз с докторшей, пожал плечами и сказал:

- Плюнь! Все обойдется!

- Нынешние барышни, - со строгим видом говорила пани Бжеская, - сами разъезжают, сами ходят в город, сочиняют без матерей проекты и даже знакомятся бог знает с кем...

- Эмансипация, милостивая государыня, эмансипация! - заметил ксендз. Часто барышни за спиной у родителей сводят такие знакомства, которые приводят к неподходящим бракам.

- Э! - вмешался майор. - Нет ничего более неподходящего, чем заседательская дочка и почтовый чиновник...

- Да, но браки без родительского благословения... - заметил ксендз.

- Мадзя, - обратилась докторша к дочери, - в гостиной тебя ждет пан Ментлевич, он опять пришел со счетами по этому концерту, о котором мне уже и слышать не хочется.

- Это почему же? - спросил майор. - Концерт был вполне приличный.

Мадзя направилась к дому, думая:

"Что это значит? Неужели Цинадровский уже сделал Фемце предложение? Она ведь так над ним насмехалась..."

В гостиной, куда вошла Мадзя, стоял Ментлевич с пачкой бумаг в руках. Он был бледен, и усики, которые обычно стояли у него торчком, теперь обвисли, зато встопорщились волосы.

- Вы, вероятно, ошиблись при подсчете! - воскликнула Мадзя.

- Нет, панна Магдалена! Я только вашей маме сказал, что пришел со счетами, а на самом деле...

Голос у него пресекся, он покраснел.

- Панна Магдалена, - понизив голос, но решительно сказал он, - это правда, что вы выходите за Круковского?

- Я? - крикнула Мадзя, покраснев гораздо больше, чем ее собеседник. Кто вам это сказал?

- Цинадровский, - с отчаянием в голосе ответил молодой человек. - Да и на концерте все видели, что пан Круковский пренебрегал панной Евфемией и все время обращался к вам.

- Так она за это сердится на меня? - сказала Мадзя как бы про себя. Однако на каком основании, - прибавила она громко, - пан Цинадровский рассказывает такие вещи?

- Он, наверно, слышал об этом от панны Евфемии.

- Она с ним никогда не разговаривает! - воскликнула Мадзя.

- О! - вздохнул Ментлевич. - Впрочем, не будем говорить о них... Панна Магдалена, это правда, что вы выходите за Круковского?

- Что вы говорите? - удивилась, отчасти даже оскорбилась Мадзя. Но глаза Ментлевича светились такой печалью, что в сердце ее проснулась жалость. - И не думаю выходить ни за пана Круковского, ни за кого другого, сказала она.

Ментлевич схватил ее за руку.

- Неужели? - с восторгом спросил он. - Вы не смеетесь надо мной? Нет, скажите...

- Даю слово, - с удивлением ответила Мадзя.

Ментлевич опустился на колени и страстно поцеловал ей руки.

- Бог вас вознаградит! - воскликнул он, торопливо вскакивая с колен. Если бы вы сказали мне, что это не сплетня, через четверть часа меня не было бы в живых. У меня так: либо пан, либо пропал.

Мадзю охватил панический страх, она отскочила, хотела было бежать, однако ноги у нее подкосились, и она опустилась в кресло. Ей казалось, что Ментлевич все еще думает убить ее или себя.

Безумец заметил это и, опомнившись, мрачно сказал:

- Не бойтесь! Я не хочу ни пугать, ни связывать вас. Если бы вы выходили за человека достойного, что ж, воля божья, я бы слова не сказал. Но меня возмущает этот Круковский. Он вам не пара: старый, истасканный, живет у сестры из милости и отказов от невест получил больше, чем во рту у него искусственных зубов. Я и подумал: если такая девушка, как вы, может продаться такому мертвецу, то не стоит и жить на свете...

Мадзя дрожала, а Ментлевич говорил умоляющим голосом:

- Панна Магдалена, клянусь вам, я не хочу связывать вас! Хоть завтра выходите замуж, я ничего с собой не сделаю. Только уеду отсюда в Варшаву. Выходите за шляхтича, за городского, только не по расчету, а по любви. Пусть он будет богат или беден, образован или необразован, только бы это был человек молодой, дельный, который сам выбился в люди и не жил ни у кого из милости, это же гадость - фу! Вы уж извините меня, я вас очень прошу, извините за смелость, - закончил он, целуя Мадзе руку. - Я вам не навязываюсь. Я знаю, что недостоин вас. Вы для меня святыня, я потому и не мог стерпеть, не мог вынести, что вы можете продаться такому старику, да еще ради денег его сестры!

- Вы меня в этом подозревали? - тихо спросила Мадзя.

- Извините! Я до гроба себе этого не прощу, но ведь... у девушек всякие бывают вкусы. Сегодня Круковский, завтра Цинадровский... Всякие прихоти бывают у барышень!

Услышав за окном голос докторши, Ментлевич торопливо развернул бумаги и заговорил обычным голосом, хотя по временам он у него срывался:

- Так что все в порядке, только лишку еще пять... нет, десять рублей. Может, вы будете так добры и отдадите эти де... нет, пятнадцать рублей тоже на костел?

В гостиную из сада вошли гости. Ксендз обрадовался, что получился лишек, а докторша, что кончились концертные дела. Только упрямый майор не мог скрыть своего удивления по поводу того, что оказалось столько лишку.

- У нас, - толковал он, - всякий недодать норовит, а насчет того, чтоб передать...

- Верно, кто-нибудь из шляхты или сестра пана Круковского, она это может, - вмешался ксендз.

Ментлевич торопливо объяснил, что лишек получился не потому, что передали пан Круковский или его сестра, а просто все понемножку прибавили. Затем он демонстративно сложил бумаги и попрощался, объяснив, что должен немедленно идти по делу о молотилке пана Белинского.

- Сдается мне, что ли, или Мадзя в самом деле плохо выглядит? - заметил ксендз.