Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– Прямо против водохранилища, милях в пяти-шести от города, точно не скажу где, есть источники. Вода из тех источников по трубам идёт в город. Трубы из обожжённой глины, потому от воды не размокают. Источники заложили камнями, землёй присыпали, где они, теперь никто и не укажет, потому не видать их, под землёй они. Про водопровод не все знают. Я вот знаю, – Михаил подмигнул и погрозил пальцем. – Смотри ж, никому, то тайна.

Сомнения варвара не развеялись, казалось, даже усилились.

– Сколько ни выходил за город, не видал тех труб.

Михаил опять шлёпал себя по ляжкам, зашёлся в смехе. Что возьмёшь с глупого варвара!

– Да кто ж трубы сверху оставит? В землю на четыре локтя закопаны.

Варяг покачал головой, соображая. Приставил указательные пальцы кончиками друг к другу.

– Не может того быть. Вода меж трубами вытечет.

Как трубы соединены меж собой, Михаил не только не знал, никогда не задавался этим вопросом. Слышал что-то, не любопытствовал, в подробности не вникал. Но нельзя же ромею предстать перед варваром глупцом. Потому с важностью изрёк, словно объяснял бестолочи само собой разумеющиеся истины.

– Меж трубами свинцовые кольца стоят. Они не дают воде мимо течь.

Что сказал, и сам не понял.

Всё, что требовалось, Ждберн выяснил. Про соединения спрашивал так, для отвода глаз. Необходимость и далее ублажать самодовольного ромея отпала. Но избавиться от толстяка оказалось не простым делом. Скряга пристрастился к игре, нескончаемые выигрыши считал новой статьёй дохода и не собирался её лишаться. Ждберн надеялся – несколько крупных проигрышей отвратят хозяина от игры. Но не тут-то было. Фортуна, обидевшись на варяга за шутки над собой, отвратила от него своё лицо. Теперь выброшенные им кости редко показывали боле четырёх птичьих глаз. Ждберн не был скуп, к тому же знал, князь Владимир за исполненную службу возместит траты сторицей, но общение с хвастливым болтуном превратилось в кару небесную. Кошель варяга тощал на глазах, от разорения спасло падение с лошади.

Играть постоялец не мог, но хозяин не лишил его своего внимания и донимал нытьём об убытках.

Шёл третий день затворничества. Мучаясь от боли, Ждберн пил вино, не пьянея. Топот, сотрясший дом, отвлёк варяга от мрачных мыслей о повреждённой спине. Михаил разъярённым быком взлетел по лестнице, едва не вышибив дверь, вломился в комнату постояльца. Ждберн с изумлением взирал на домовладельца, с тем творилось нечто непонятное. Толстяк бегал по комнате, топал ногами, дёргал себя за волосы. Уста его издавали нечленораздельные вопли. На глаза Михаилу попался кувшин с вином. Наполнив чашу, дрожащими руками поднёс ко рту, выпил, расплескав вино на грудь, подбородок. Лишь после этого немного успокоился и обрёл дар речи.

– Я разорён, разорён, разорён! – выкрикнул плачущим голосом, топнул ногой. – Русы пришли! Город окружён!

– Ты сам утверждал, город неприступен. Чего переживаешь? – процедил Ждберн сквозь зубы.

– Как ты не понимаешь? Мой скот за городом. Русы забрали всё – и скот, и рабов. Одна никудышная старуха приползла, лучше бы она там осталась.

– Так ты почему скот в город не загнал? Сам вчера говорил – в Понте видели русские лодии.

– Я думал, русы на Константинополь идут. Они всегда на Константинополь ходили. Что им в Херсоне делать? Загнал бы я скот в город, и что? Чем его в городе кормить?

На следующий день повторилось то же самое.

– Наш стратиг, этот трус Евстратий Петрона, вместо того чтобы вывести войско за ворота и прогнать русов за море, в их лесные дебри, сидит в городе, как перепуганная мышь в норе. За что мы платим налоги, если наше войско нас не защищает? Я – нищий, нищий! Русы сожрут весь мой скот до последнего телёнка и ягнёнка.

Михаил ныл, скулил, причитал по-бабьи. Варяг был готов расшибить кувшин о его голову, только бы не слушать надоедливое нытьё. Хозяин дома считал комнату постояльца лучшим местом для жалоб на судьбу, приходилось терпеть, и ждать дня, когда хозяину можно будет дать пинка.

* * *

Раздражая одним своим видом, ромей потирал руки, злорадно улыбался, топтался, словно стельная корова, наконец, умостил тучное тулово на стул. Вёл себя не так, как обычно. Ждберн насторожился, ожидая новостей.

– Задали сегодня трёпку русам. Насыпь ихнюю срыли и побили тьму. Будут знать, как ромеев грабить.

Ждберн, приняв страдальческий вид, молчал. Ромей, не найдя отклика, хлопнул себя по ляжкам, изрыгнул проклятья на головы русов-грабителей, удалился по своим делам.

К вечеру наведался Егри, кентарх из его арифмы, непоседа и игрок. Молодой кентарх изгнал из помещения скуку и тоску, наполнив его беззаботностью, шумным оживлением. Сняв наплечный ремень с мечом, поставил последний в угол, не дожидаясь приглашения, – зачем спрашивать, все друзья, у тебя есть вино – ты угощаешь, у меня – я угощаю, – налил полную чашу, выпил, крякнул от удовольствия. Шумно выдохнул воздух, по-простецки вытер рот ладонью, развалился на стуле.

– Долго ещё болеть собираешься? Эк тебя угораздило!

Ждберн, сидевший в кресле на подушках, поморщился.

– Встану скоро. Расскажи, что нового? Русы приступ затеяли?

– Было дело, пообщипали им сегодня пёрышки.

Как Ждберн и предполагал, из рассказа Егри успех сегодняшней вылазки уменьшился наполовину.

– Князь русов передал стратигу письмо, чтоб тот сдался, – продолжал кентарх. – Всё равно, мол, возьмёт город.

– А Петрона что?

– Петрона отказался. Ответил, мол, не взять вам город нипочём, не по зубам вам сей орешек.

– Ну а князь?

– Князь не отступается. Передал, хоть три года простоит под Херсоном, а возьмёт город. Русы упорные. Мы только в город вернулись, они опять землю таскать принялись. Если решили взять город, простоят и три года, а нам столько не выдержать, запасов не хватит. Одна надежда на Константинополь, что помощь пришлёт.

– У Константинополя своих забот хватает, не до нас ему, – Ждберн закинул руки за голову, потянулся. – Ничего, выстоим. Крыс переловим, сожрём, а не поддадимся русам.

– Ф-фу! – от упоминания о крысах Егри передёрнуло. – Нет уж, уволь, я крыс есть не стану. По мне, чем с голоду подыхать, лучше – ворота настежь и напролом на русов. А там – да поможет нам бог!

– Сами-то что делаете? С русами бьётесь или бока отлёживаете?

– С русами! – воскликнул Егри сардонически. – Скоро со своими биться начнём.

– Что так?

– Скота в город нагнали, кормить нечем. По ночам тащат наш корм, приходится дозорных ставить.

Кентарх покрутил молодой ус, оглядел комнату, узрел чашу с костями.

– Чем про крыс толковать, лучше кости бросить.

Михаил словно стоял за дверью. Едва Егри упомянул про игру, домовладелец появился в комнате. Скупец предвкушал стрижку двух баранов, но благосклонность фортуны оказалась мимолётной. Похохатывающий гость подсчитывал выигрыш, разозлённый хозяин дважды уходил за серебром.

С этого дня страсть к игре у Михаила исчезла, и более он не докучал постояльцу.

Через три дня Ждберн самостоятельно спустился во дворик, а затем поднялся к себе на второй этаж. Выход в город наметил начать с посещения городской бани, где банщики пользовали посетителей целебными мазями из тыквы, дыни, лепестков роз, и настоями из мяты, ромашки. Вымывшись, решил помолиться, а уж потом отправиться на крепостную стену.

2

В бане, вдыхая аромат мяты, Ждберн долго лежал в горячей ванне, стараясь насладиться купанием впрок. Знал: скоро в Херсоне на счету станет каждая чашка воды, о банях херсониты и вовсе позабудут.

Церковные установления варяг не соблюдал, в храм божий захаживал по праздникам. Из молитв с пятого на десятое знал «Отче наш», «Иисусову молитву», «Благодарение за всякое благодеяние Божие». Так было принято – после перенесённого недуга благодарить богов за исцеление, перед свершением важных дел просить богов о помощи. Раньше молитвы возносил Перуну, теперь – Христу. Особой разницы в том варяг не видел.

Он бы сходил в свою, приходскую, но та была далековато от городской бани, чтобы попасть в неё, пришлось бы сделать порядочный крюк. Зашёл в ту, что была по пути – церковь Петра и Павла. Церковь была самой крупной не только в Херсоне, но и во всей Таврике. Службу в ней правил архиерей Константин.

В темноватом экзонартексе стоял священник в белой одежде с квадратной белой бородой, четырёхконечным крестом и панагией на груди, в высокой выпуклой шапке, усыпанной драгоценными камнями, иконками по бокам, венчал шапку крестик. У священника в белой одежде было властное лицо, у клириков, стоявших рядом – благоговейно-внимающие. «Архиерей», – догадался Ждберн и с почтением приблизился под благословение.

По широкому центральному нефу варяг подошёл к иконостасу, осенил себя крестным знамением, забормотал: «Благодарнии сущее недостойнаи раба твои, Господи, о твоих великих благодениях на нас бывших, – далее припоминалось с трудом, – славящее тя хвалим, благословим, благодарим, поём и величаем». Не закончив тропарь, обратился к Иисусу: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Общение с богом завершил отрывком из «Отче наш».