Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

Сотня лодий с лучшими гребцами, кормщиками, кметами стерегла Корсунь с моря. Донести в Царьград весть об осаде могла только птица. Но если помощь всё же придёт, не устоять ни сотне, ни тысяче лодий. От беспощадного греческого огня спасения нет. Вокруг вода, а загасить тот огонь нечем. О действии этого таинственного оружия Добрыня был хорошо наслышан. Что ромеи для снятия осады со своего города непременно его используют, в том не было никаких сомнений. Потому требовалось поторапливаться с взятием города.

* * *

Всего лишь день дал верхний воевода на устройство становища и отдых после многодневного пути. Ранним утром звуки рогов призывали к работам. Прикрывшись шкурами, вои, полоняники под страхом наказания таскали землю, камни к стене у ворот. Сотня изрядных лучников не позволяла корсунянам метать в трудников стрелы. Против ворот, на случай вылазки осаждённых, стоял отряд в тысячу дружинников. В полусотне саженей от стены, поодаль от сооружаемой насыпи, Добрыня велел поставить полстницу, подле неё установить шест со стягом – красное солнце на голубом полотнище. Корсуняне, предполагая в шатре со стягом ставку какого-то важного военачальника русов, обильно осыпали её стрелами. Стрелы с ключом от города среди них не было.

Что приключилось с Ждберном? Перекинулся на сторону ромеев и стал израдцем или, разоблачённый хитроумными греками, закончил свои дни в смрадном подземелье с удавкой на шее? Скорее второе. Прознай стратиг Евстратий о готовящемся нападении, изготовился бы к приёму гостей. Греки непременно встретили бы русскую рать в море и всячески мешали высадке. Но Корсунь к приходу русской рати не готовился.

Произошло самое прозаическое, но ни то, ни другое, что предполагал Добрыня. Варяг в это время лежал на ложе. Орал на раба-прислужника, не знавшего, как угодить капризному хозяину, плевался и пил местное вино.

Незадолго до прихода русской рати Ждберн, неся службу друнгария в катафракте – тяжёлой коннице, – проводил учения в своей арифме. Стратиг Евстратий требовал поддерживать постоянную боеготовность войска фемы, и пришлый варяг честно отрабатывал свои золотые солиды, не давал покоя ни себе, ни своим людям. Во время отработки атаки клином конь Ждберна сломал ногу, попав ею в сурочью нору. Всадник перелетел через голову коня и грянулся спиной оземь. Теперь лежал недвижный, ибо всякое движение вызывало в пояснице нестерпимую боль. От бессилия что-либо предпринять, пил вино, плевался и изводил сбившегося с ног раба. Ключ от города находился у него в руках, но передать его осаждающим не было никакой возможности. Сам не вставал с постели, а Ставку, божьему человеку, не было хода на крепостные стены, да ещё с луком в руках. Да и не общались они меж собой, последний раз разговаривали в Олешье. Не пристало блистательному офицеру имперского войска знаться с худым богомолом.

* * *

Шли дни, складываясь в седмицы.

Ещё зимой, узнав, что поход предстоит на ромеев, Голован предвкушал встречу с морем. Неужто вправду в море берегов не видать? Говорят, вода в море солёная. В это вообще верилось с трудом. Где ж столько соли набрать, чтобы эдакую прорву воды посолить. Да и кто его солил, море то? Вот бы окунуться в те солёные волны. Во время плаванья дух захватывало от необозримой морской шири. Берег, от которого в путь вышли, за окоём ушёл, а к которому путь держат, и не видать. Смотрел и насмотреться не мог. Любовался, но и боязно было. А ну как взбулгачатся Стрибожьи чада, завихрят, вздыбят море. Бывалые люди, кои не впервые по Понту плыли, сказывали, в крепкую бурю волны в несколько сажен вздымаются. Это как же, выше избы получается. Такие волны непременно перевернут, разметают на щепы лодию. Вплавь разве до берега доберёшься? И берегов не видать, и воды нахлебаешься. Да и плыть на лодии – не на телеге ехать, аж мутится в глазах от валкого хода, потому и ждал, дождаться не мог, когда к берегу пристанут. И воду морскую Голован попробовал. Тайком, чтоб сотоварищи не засмеяли, изловчился, зачерпнул горстью забортной воды. Поскорей схлебнул и проплеваться не мог – солёная, аж горькая. Как в такой воде рыба живёт? Вообще, вода в Таврии тухлая, из-за моря, наверное. Такая вода руському человеку не по вкусу. Разве сравнить со своей, родниковой? Плохая вода в Таврии. И хотя морская вода пришлась Головану не по нраву, хотелось ему окунуться в солёные волны, поплавать, понырять всласть. Кресень наступил, вода поди-ка степлилась. Да разве на службе князю сам себе волен? Готовились к брани, к кровавым сечам, а на деле вышла работа до седьмого пота, до кровавых мозолей. Да всё быстрей, всё бегом, чуть замешкаешься, сотник уже глотку дерёт. Таскают землю с раннего утра до позднего вечера, а день в кресене нескончаемый. Поесть и то спокойно не дают, похватают трудники каши на бегу – и опять за работу. После обеда только дают чуток поспать. И работе той тяжкой, потной конца-краю не видать. Гору надобно насыпать большую, чтоб десяток-два кметов на ней враз разместились. Потому день-деньской трудились бок о бок и русские вои, корсунские полоняники.

Великого князя видел Голован почти ежедневно. Да как ему, простому ратнику, приблизиться к великому князю, постоянно окружённому воеводами, мечниками-телохранителями. Дома, в Белгороде, боль утраты притупилась, ушла внутрь, зарубцевалась. Теперь же, когда насильник, загубивший сестру, Зарю-Заринку, постоянно мельтешил перед глазами, огонь мести вспыхнул вновь, вселив тоску и беспокойство. Видеть улыбающегося, довольного жизнью злыдня не было сил. Опасаясь выдать себя взглядом, выражением лица, привлечь к себе внимание, Голован при виде князя отворачивался, глядел в сторону. То обстоятельство, что великий киевский князь Владимир является предводителем русской рати и его убийство станет пособничеством врагу, навредит русскому воинству, такие мысли не докучали Головану. Жажда мести заслонила реальный мир. Но испытывая к князю необоримую ненависть, к своим обязанностям воя Голован относился с прилежанием и в случае надобности был готов положить живот за други своя. Русь, русские люди, пришедшие в Таврию воевать своих извечных врагов, это было одно, а князь – совсем другое. Его Голован воспринимал лишь как обидчика, ни к Руси, ни к русским людям отношения не имеющего.

* * *

Одним из первых Голован подставлял корзину землекопам и, пригибаясь под тяжестью ноши, устремлялся на насыпь. Шкуры, укрывавшие голову, плечи, спину, лучники, боронившие трудников, не всегда спасали от стрел корсунян. Нет-нет да и уносили с рукотворного холма то раненого, то убитого воя или полоняника. Голован, играя судьбой, всегда высыпал землю у самой городницы. Опростав корзину, задирал кверху голову, скаля зубы, кричал поносное ромеям. Рассудительный Нежко не раз выговаривал:

– Гляди, дозадираешься. Подшибут греки прямо в глаз.

Голован в ответ смеялся.

– Не попадут, я прищуриваюсь.

Сегодня всё было как обычно. Ноги по щиколотку вязли в рыхлом грунте, Голован старался наступать на камни. Вот и городница. Вчера насыпь была будто повыше. Наверное, показалось, оттого что таскать землю надоело. С чего бы ей понизиться?

Голован сбросил корзину, готовясь высыпать грунт, и охнул от неожиданности. Земля под ногами шевельнулась и на сажень ушла вниз. Насыпь у городницы по непонятной причине осела. Голован покрутил головой. С десяток носильщиков, кто вопя от ужаса, кто молча, выкарабкивались из образовавшегося провала.

Насыпь вмиг опустела. Сотники позвали тысяцкого, приставленного наблюдать за работами, прискакал сам верхний воевода. Сомнений не было. Хитроумные корсуняне, сделав под стеной подкоп, перетаскивали ночью насыпанный грунт в город.

В русском становище произошло замешательство. Всем хотелось узнать причину происшествия. Городские ворота раскрылись, из крепости вылетела тяжёлая конница.

2

Хорошую службу сыскал себе боярин Воробей. Сиди день-деньской в полстнице. Поплёвывай да поглядывай, не прилетит ли стрела с красной ленточкой, и более никаких забот. Служба та державная, простому кмету не поручишь. Стрела, кою караулит боярин, особая, с посланием от прелагатая. В послании том прелагатай опишет, как корсунян одолеть. Вот и выходит, от него, Воробья, зависит, возьмут руськие полки Корсунь или с позором домой уйдут, не солоно хлебавши. Службу эту поручил сам великий князь, стало быть, отмечает среди иных бояр, коли такое важное дело поручил. Великий князь поручил, а верхний воевода, не может не позлобствовать, змеюкой подколодной прошипел:

– Гляди, увижу – хмельное попиваешь, или спишь, – голову оторву, не посмотрю, что боярин.

Сидеть сиднем да дремоту отгонять – маета. Всё ж не то, что крутиться целый день на солнцепёке да горло драть на трудников и воев, насыпавших курган у крепостной стены, или стоять в обороне у ворот. Корсуняне со стен стрелы мечут, а то ворота раскрывают и вылетают оттуда трапезиты – лёгкая ромейская конница. Положим, большого урона вершники не приносят, больше шуму устраивают. Урон не велик для всей рати. А если тебя стрела или сулица достанет? Ты ведь погибнешь, не князь. И что тебе за дело до того будет, что за весь день один ты убитый. В полстнице сидеть спокойней, хоть и скука смертная с утра до ночи на одну и ту же городницу таращиться.